Будь патриотом, сказал Фукидид. Не позволяй себе пасть духом.
Этиология различных недомоганий и болезней у пациентов в Палате А4 мне неизвестна, продолжал Кляйнцайт. Если, как мы и подозреваем, желтая бумага имеет отношение ко всем случаям, то было бы интересно вникнуть в истории тех, кто выздоровел.
Он позвонил в госпиталь Медсестре.
— Ты что‑нибудь знаешь о тех пациентах в А4, которые были успешно выписаны? — спросил он.
В ответ молчание.
— Ну, ты знаешь, — продолжал Кляйнцайт, — которые выздоровели и были выписаны домой.
Никакого ответа.
— Ты слушаешь? — спросил Кляйнцайт.
— Да, — ответила Медсестра. — Я не знаю ни одного с тех пор, как я тут работаю.
— А как долго ты там работаешь?
— Три года.
— Но этого не может быть. Есть же я.
— Ты выписался сам. Не было ни одного, кто был бы выписан. И ты единственный, кто выписался сам.
— Но ведь это не те же самые люди, которых положили в госпиталь три года назад.
— Нет, конечно. Мы многих потеряли.
Как здесь холодно, подумалось Кляйнцайту. Не должен был Рыжебородый загонять мою электроплиту.
— Ты слушаешь? — спросила Медсестра.
— Пока да, — ответил Кляйнцайт.
ПРИВЕТ, КРАСАВЧИК! — заорал Госпиталь прямо в телефонную трубку.
ХО–ХО! — завопила Смерть в щель для писем.
— Но ведь это же, — сказал Кляйнцайт, — не реанимационная палата или как там еще она называется?
— Нет, — ответила Медсестра, — просто так получилось.
Кляйнцайт попрощался, повесил трубку. Если проиграли афиняне, сказал он, не уверен, смогу ли я жить дальше.
Думай на афинский лад, посоветовал Фукидид.
Кляйнцайт немного почитал, дошел до места, где лакедемоняне попросили афинян прекратить войну. Ведь у них была возможность закончить войну, сказал он Фукидиду. Почему они не воспользовались ею?
Ну, ты знаешь, как это бывает, ответил тот. Победа на твоей стороне, и ты думаешь — а почему это я должен сейчас останавливаться?
Я написал три страницы, сказал Кляйнцайт, но мне пока никто не предлагал мира.
Тогда выиграй еще чуть–чуть, сказал Фукидид.
Мне что‑то дурно, сказал Кляйнцайт. Он откинулся назад, прислонился к чему‑то, и это что‑то оказалось Словом.
Да, произнесло Слово, говоря бессмертными словами Вильяма Вондсворта: «копыто за копытом…» Помни это, мой мальчик.
Вордсворта, поправил Кляйнцайт. Вондсворт — это где‑то к югу от реки.
Он был впереди своего времени, продолжало Слово не слушая, и не смей об этом забывать. В конце концов, кто, как не он, придумал гусеничный трактор или, по крайней мере, коня на гусеничном ходу. Танки и все такое. Чем было бы современное военное дело без Вормсвуда?
Вордсворта, сказал Кляйнцайт. Ты вообще знаешь, о чем говоришь?
Я говорю, сказало Слово, о том, о чем и говорило — о концепции гусеничного трактора. «Копыто за копытом», сказал он, «конь по склону вверх ступал». Совершенно очевидно, что он имел в виду — одну бесконечную крутящуюся гусеницу, звеньями которой служат конские копыта, что предвосхитило таким образом сегодняшние гусеничные машины, используемые и для войны, и в мирной жизни. Промышленная революция, слом сельского уклада. И все такое прочее. Он далеко видел, этот Вотизворт. А над всем этим — «копыто за копытом», сквозь стон, сквозь лишения. Как в «Реке старика», катится, катится вперед, э?
Кляйнцайт не стал больше слушать. Начну снова бегать по утрам, сказал он сам себе. Куплю завтра тренировочный костюм.
Вот это правильно, сказал Фукидид. Бегучий ум в бегучем теле.
Точно, сказал Кляйнцайт. Не включая света, вошел в ванную, умылся и почистил зубы в темноте, в темноте же помочился.
Что там происходит? — спросило зеркало. Кто я?
Мортон Тейлор, с мрачной усмешкой ответил Кляйнцайт и пошел спать.
На следующий день Кляйнцайт выкроил время из своего трудового дня в Подземке, чтобы пойти и купить себе все для бега, да еще майку, штаны, белье и носки в придачу. Денег на его счету оставалось еще месяца на три, а игра в Подземке давала ему возможность жить, не расходуя основных средств. Вечером он отправился в госпиталь.
— Ну, что ты теперь думаешь обо всем этом? — спросил его Рыжебородый. — Все равно чепуха? Я слышал, что сказал тебе Шварцганг. Я видел, как Пиггль дал тебе обрывок желтой бумаги.
— Два случая — это еще не целая палата, — ответил Кляйнцайт.
— Два плюс два — уже четыре, — возразил Рыжебородый. — Ты забыл про себя и меня. Постарайся еще.
— Не уверен, что хочу этого.
— Смелый, да?
— А я и не говорил, что я смелый.
Какое‑то время они смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Кляйнцайт перешел к койке Нокса.
— Как дела? — спросил он.
— Думаю, что я долго не протяну, — ответил Нокс. От него и вправду осталась одна тень.
— Чепуха, — ответил Кляйнцайт тоном приходского священника, заядлого курильщика и лицемера. — Вы выглядите гораздо больше в теле, чем было, когда я первый раз вас увидел.
— Нет, нет, и не говорите, — сказал Нокс. — Они произвели уже три рефракции. В следующий раз, думаю, со мной произойдет полное затмение. — Он невесело хмыкнул. — Начиналось‑то, верно, с А и В, а теперь вот уже и Z на подходе.
Что‑то в воздухе стало заметно темнее, чем обычно, подумал Кляйнцайт, смотря на него в упор. Загрязняют атмосферу.
— От А до В, — сказал Нокс. — Я даже подумывал о том, чтобы написать об этом. Да так и не закончил. Подождите‑ка, у меня наброски где‑то рядом.
Кляйнцайт зажмурился и вытянул руку. Он слышал, как Нокс ворошит какие‑то бумаги в своем ящике, почувствовал, как несколько листов легло в его руку.
— Отчего вы зажмурились? — спросил его Нокс.
— Иногда головная боль наваливается, — ответил Кляйнцайт, не открывая глаз. — На ощупь она не желтая.
— А она и не была желтой, — ответил Нокс. — Стандартный размер.
— А! — облегченно выдохнул Кляйнцайт. — Стандартный размер.
Он открыл глаза, взглянул на бумагу. Стандартного размера, нелинованная. Почерк у Нокса был твердый, черными канцелярскими чернилами. Кляйнцайт прочел:
Вот это произошло снова, точно тень легла на солнце: круглое черное пятно затмило собой яркий свет, перекрыв периметр между точкой А и точкой В.
Кляйнцайт снова зажмурился.
— Трудное чтение, — сказал он. — Аж глаза устают. Что было дальше? В Подземке вы подбираете клочок бумаги стандартного формата, идете в свою контору, звоните вашему доктору, пишете что‑то на этой бумаге, а потом вас увольняют?
— Каким образом вам удалось это узнать? — изумился Нокс. — Действительно, я подобрал этот лист, он лежал посреди перехода, на него еще никто не наступил. Потом я отправился в тот универмаг, где я работал (отдел стекла и фарфора, первый этаж), позвонил своему врачу, потом у меня появилось совершенно неодолимое желание что‑нибудь написать на этой бумаге, что я и сделал.
— Что вы написали? — спросил Кляйнцайт.
Нокс вынул из ящика тумбочки свернутый лист бумаги, выглядевший так, будто его постоянно таскали в заднем кармане и измяли окончательно. Почерк был крупнее и не такой твердый, как на других листах. Кляйнцайт прочел:
Бич — корноухие в стаде.— Я должен был организовать выставку Споуда, — сказал Нокс, — так что я приставил к полкам стремянку и взобрался на нее. У Споуда есть такой узорчик, он называется «итальянский эскиз», довольно милый, весь в голубых тонах. Облака едва намечены пунктиром, деревья точно из кружев, живописные развалины, пять овечек, и на переднем плане девушка встала у речки на колени, чтобы напиться, а сзади в это время подбирается к ней пастушок, в полной боевой готовности. Неподалеку в роскошном гроте видна некая трудно различимая фигура, что она там делает, молиться или медитирует, непонятно. Ну, стоял я себе на стремянке с чайником в руке, стоял и вдруг понял, что захвачен неодолимым желанием войти в картинку, оттолкнуть пастушка и влезть на девушку самому, и пусть себе та неясная фигура смотрит — мне и дела нет.
— И вы, — сказал Кляйнцайт, — вошли в картинку?
Нокс какое‑то время смотрел на него. Кляйнцайт это чувствовал даже с закрытыми глазами.
— Нет, — ответил Нокс наконец. — Я не вошел туда. Я вдруг осознал, что у подножия стремянки уже какое‑то время стоит мой начальник и смотрит на меня. У него лицо было, знаете, как у бабуина задница, но только все в морщинах, чего, кажется, у бабуинов на заднице не наблюдается. «Ну–с, Нокс», — произнес он, — «когда вы закончите, наконец, изображать из себя памятник или размышлять о бесконечности или чем вы там еще занимаетесь, то вы, надеюсь, вернетесь к своим обязанностям». Все это время, пока он говорил, я все больше и больше склонялся, в буквальном смысле склонялся, к той девушке на берегу. И так я к ней склонился, что пошатнулся на стремянке, схватился за полку, чтобы не упасть, не удержался и рухнул вместе с полкой и всем, что на ней стояло, изделиями на сумму не менее 100 фунтов (и это, заметьте, розничная цена) на голову своему начальнику.
