Конечно, я питал сомнения, и не такие уж и бессознательные. Возвращаясь в мотель и понемногу приходя в себя, я начал понимать весь масштаб случившегося в закусочной. Возможно, те люди были правы. Не исключено, что все может закончиться очень плохо. Толпы в пятьдесят тысяч человек Уайт-Лейк ни разу еще не видал. При таком скоплении людей без осложнений не обойтись. И что может произойти, если людьми этими вдруг овладеет паника?
По счастью, у самого меня времени на панику не было. Едва въехав на «бьюике» в наш двор, я понял, что точку возврата мы миновали. Парковка его была забита грузовиками, лимузинами, тягачами с прицепами — и машины эти все прибывали. Майк Ланг вызвал свою армию и теперь она нагрянула сюда во всей ее силе. Одно только число стоявших на парковке легковушек и грузовиков привело меня в восторг, смешанный с легким испугом. Заполненной наша парковка никогда не бывала, а теперь — вот вам, пожалуйста. И на меня ниспало с небес, точно большой мешок с цементом, откровение: Эта штука живет собственной жизнью, и мощи в ней столько, что контролировать ее я не смогу.
А затем мне явилось видение чистой отваги и ликования. В центре парковки стоял посреди дикого хаоса мой папа — стоял, точно бесстрашный матадор, направляя машины в разные части наших владений. Его большие ладони, ладони кровельщика, указывали то в одну сторону, то в другую. Он руководил скрипучими грузовиками и фешенебельными легковушками так, точно они были его работниками. Одетый в обычный свой вечно заляпанный смолой комбинезон и рубашку с короткими рукавами, не скрывавшими его могучих рук, он казался квинтэссенцией простого работяги, который внезапно стал королем. И я видел — папа испытывает наслаждение. Прожив жизнь, состоявшую из разочарований и неудач, он остался готовым к большому делу, а какие оно может сулить неприятности — на это ему явно было наплевать.
Это был его праздник — возможно, последний, подумал я, вспомнив о неладах с папиным здоровьем. И ему хватило отваги пойти навстречу этому празднику как то подобает мужчине.
В нашей конторе мама с апломбом актрисы-неудачницы, наконец-то выпущенной на сцену, разговаривала по телефону. Звонки от людей, желавших заказать комнату, поступали непрерывно. Мама заполняла регистрационные бланки, до сей поры валявшиеся у нас без всякого дела. И тем временем отвечала на вопросы в ее хорошо знакомой мне манере.
— Дорогуша, мы в кредитных карточках ничего не понимаем… Мы не резервируем комнаты, в которых нет кондиционеров… В одних комнатах вода есть, в других нет… Послушайте, дорогуша, у меня нет времени на разговоры… Вы приезжаете, мы находим для вас место, э?… Нет, чеков не присылайте. Пришлите наличные. Сколько? Пришлите две сотни и мы что-нибудь придумаем.
Стоило ей положить трубку, как телефон зазвонил снова. Я поднял ее, сразу же положил и передал телефон Майку Лангу.
— Все эти звонки, Майк, будут мешать вашему жонглированию на натянутой проволоке, — сказал я.
Ланг позвонил в несколько мест и через пару часов телефонная компания прислала к нам небольшую армию, состоявшую из грузовиков и телефонистов, которые установили в мотеле кучу аппаратов, чтобы ими могли пользоваться и сам Майк, и его люди. Установили они и телефон-автомат, — чего я безуспешно добивался от компании в течение последних трех лет.
У конторы уже толпилось около сотни вудстокцев — техников, снабженцев, мусорщиков — всех их требовалось как-то расселить. А скоро должны были появиться и другие.
Впервые за историю «Эль-Монако» все его комнаты оказались заполненными. Мама стояла за столом конторы, принимая деньги и раздавая ключи, даром что ни один их них ни к каким замкам не подходил.
— Вы попробуйте его, дорогуша, — говорила она очередному постояльцу. — Может подойдет, может нет. Кто его знает?
И взмахом руки отсылала беднягу.
Мотель приобрел новый устойчивый статус: «Свободных мест нет».
А тем временем, прилетали и улетали вертолеты. От использования простыней мне пришлось отказаться — теперь они представляли собой слишком большую ценность, — вместо них я пометил посадочную площадку отмытыми добела досками и камнями. Вскоре в городок начали прибывать вереницы лимузинов, «порше», «корветов» и мотоциклов — это съезжался обслуживающий персонал Вудстока. Такого количества дорогих машин Уайт-Лейк не видел с двадцатых годов, в которые его регулярно посещали главари мафии и бутлегеров.
В тот же день, несколько позже, Майк Ланг попросил меня посидеть с ним в нашем танцевальном баре и обсудить расселение людей Вудстока. Когда я вошел в бар, Ланг уже сидел там за длинным столом со Стэном Голдштейном, главой службы безопасности фестиваля, двумя незнакомыми мне мужчинами и несколькими своими помощниками.
Майк встал и познакомил нас:
— Это мои партнеры, Эллиот, Джон Робертс и Джоэл Розенман.
Оба поочередно пожали мне руку.
Джон Робертс, в ту пору двадцатишестилетний, имел резко очерченное лицо, широкую улыбку, темно-каштановые волосы и общий облик выпускника дорогой частной школы. Сказать по нему, что он когда-то состоял в хиппи, было нельзя, а уж сейчас-то Роджерс на хиппи определенно не походил. Несмотря на свою молодость, человеком он был достаточно зрелым и несколько суховатым. Я уже читал о нем в газете и знал, что деньги, на которые организуется фестиваль, принадлежат ему. Наследник большого состояния — отец его владел сетью аптек и производством зубной пасты, — Робертс закончил Пенсильванский университет и успел послужить в армии лейтенантом.
А вот Джоэл Розенман был человеком, мгновенно производившим сильное впечатление. Темные волосы, темные глаза, большой нос, широкая улыбка и пышные усы, которые, на мой взгляд, придавали ему легкое сходство с мексиканским bandito. Подобно Робертсу, Розенман был выпускником университета «Лиги плюща», а именно Йельского. Сын выдающегося ортодонта, он вырос на Лонг-Айленде. Еще ребенком Розенман выучился играть на гитаре, а после Йеля разъезжал по стране с рок-н-ролльной группой, — что и позволило ему сменить образ выпускника частной школы на образ хипстера-гитариста, хотя, по мне, от него по-прежнему веяло властью и деньгами.
— Я читал о вас в газетах, ребята, — сказал я. — Так что, вы все же решили остановиться на комедии положений?
Все, сидевшие за столом, рассмеялись и немного расслабились.
Робертс и Розенман познакомились осенью 1966-го на поле для гольфа, а год спустя поселились на Манхэттене в одной квартире. Чем они собираются заняться в жизни, ни тот, ни другое представления не имел, однако Робертс располагал свободными средствами, которые он мог вложить в любое сулящее прибыль дело. К 1968-му они надумали сделать на телевидении комедийный сериал о двух людях, у которых, как выразился Розенман, «денег больше, чем мозгов». Главные герои его каждую неделю затевали новое дело, запутывали его донельзя, однако в последнюю минуту ухитрялись как-нибудь да спасись от результатов собственной некомпетентности. Я вполне мог отождествить себя с любой из таких комедий, а то и сыграть в ней главную роль.
В поисках сюжетов для сериала они поместили в «Wall Street Journal» и «New York Times» не совсем обычное объявление: «Молодые люди с неограниченным капиталом ищут интересные, законные возможности вложения средств и деловые предложения». И получили тысячи писем, одно из которых содержало идею производства разлагаемых микроорганизмами мячей для гольфа.
— По-видимому, у этого сериала имелись некие корни, уходившие в наши биографии, — говорил Розенман. — Мы и сами словно бы обратились в его персонажей.
Среди тех, кто прислал Робертсу и Розенману письма, были и Арти Корнфелд с Майком Лангом. Корнфелд, в ту пору двадцатипятилетний, был вице-президентом компании «Capitol Recodrs», — он получил этот пост в двадцать один год, став самым молодым за всю историю «Capitol» вице-президентом. Корнфелд славился тем, что курил у себя в кабинете марихуану и написал три десятка поп-песен, в том числе «Dead Mans’s Curve» для группы Джана и Дина и «The Pied Piper» для Криспиана Сент-Питерса — эта песня стала в 1964-м хитом номер один. Будучи важной шишкой в мире грамзаписи, Корнфелд поддерживал связи с большинством известных рок-групп.
Майк Ланг еще подростком сбежал из Бруклина и открыл во Флориде магазин для любителей травки. Впоследствии он стал продюсером одного из самых крупных из когда-либо осуществленных рок-концертов — двухдневного представления, получившего известность как «Поп-фестиваль в Майями» и собравшего сорок тысяч зрителей. Не ограничиваясь антрепренерством, Ланг руководил также рок-группой «Train», для которой ему хотелось получить контракт на запись диска. В качестве руководителя компании грамзаписи, которому он надумал показать свою группу, Ланг выбрал Корнфелда.
