…Нефедов, не глядя, потянулся за бутылкой и машинально взболтнул ее, пробуя на вес остаток. «Агдам» подходил к концу…
Большая война между Востоком и Западом завершалась сама собой. Не потому, что кто-то одерживал в ней верх, а лишь по причине полного взаимного истощения сторон. Бывшая Великая Дорога, краса и гордость цивилизованного мира, являла собой ужасное зрелище. Воксхоллы, гостиницы, торговые пассажи, банки и мануфактуры – все разрушено было пушечными бомбардировками. Станции сделались кладбищем тысяч вагонных обгорелых скелетов. На путевых откосах, разбросав колеса и черные свои капоты, валялись локомотивы и гнили, как мертвые большие жуки. Взорванные мосты мыли фермы в сибирских реках; на уцелевших телеграфных столбах курчавились оборванные проволоки… Картину великого истребления – вот что теперь являла собой бывшая Великая Дорога. Где запад и где восток – понять было можно лишь по движению солнца, едва проглядывавшего сквозь дымы пожарищ.
Когда же бой пушек стих окончательно, из лесов своих выбрались русские. Пред ними лежали останки Дороги, построенной иноземцами и ими же уничтоженной. Но не вид этих дымящихся останков огорчил русских, а мысль о том, что они лишились привычных законных и незаконных транзитных приварков. Что им теперь было делать? Опечаленные, пошли русские за наставлением к своим проповедникам Фоме и Ереме, и те поняли, что час их пробил. И возвестили они пришедшим русским, что грустить им отнюдь не следует, а надо, наоборот, ликовать и радоваться. Дескать, настало время объявить миру свет истины и начало новой жизни, основанной на православных общинных началах, без классов и антагонизмов. И чтобы русские не усомнились, Фома с Еремой объявили себя уже не проповедниками, а Святыми Равноапостольными Провозвестниками. И, поверив им, русские возликовали. Оставив пруды свои и огороды на попечение старых да убогих, они вышли опять на дорогу. Там, разделившись на две колонны, русские двинулись в путь по шпалам – одни, под водительством Фомы, на Запад; другие, ведомые Еремой, на Восток.
…Нефедов прикончил «Агдам» и убрал пустую бутылку в пакет; рукопись он отправил туда же. Чтение его утомило; Игорь с силою потянулся, отчего сознание его ненадолго помутилось и в глазах опять побежали прописные дореформенные буковки – только теперь в негативном изображении. Зато, придя в себя, он словно бы наново открыл окружающий мир. Впрочем, мир этот, пока Нефедов пил и читал, мало чем изменился. Его визави, заводик, с прежним усердием делал свое грязное дело. Утки без устали ссорились и питались. В траве по соседству, где раньше показывалась голова в платке, торчало теперь колено с поставленной на него шевелящейся босой ступней.
Нефедов поднялся с земли, отряхнул штаны и еще раз осмотрелся. Идти дальше он мог либо вверх, либо вниз по течению Москвы-реки, хотя разницы почти не было, так как вода в Москве двигалась еле-еле. Но Игорь не мог разделиться на две колонны, поэтому, чуть подумав, он направился все же налево, вверх по течению.
Берег поначалу оставался довольно диким, только на склоне его белели кое-где людские тела да у кромки воды вразброс сидели задумчивые русские рыбаки. Постепенно, однако, цивилизации прибывало. Прибрежную земляную тропу сменила мощеная набережная; появились первые урны и скамейки. Высокая лошадь с милиционером на спине прошла навстречу Нефедову и показала зубы. Публика становилась гуще и разнообразнее; много попадалось азиатских лиц – то ли японских, то ли китайских, но не татарских явно. Обвешанные большими фотоаппаратами, маленькие азиаты гуляли сплоченными группами и постоянно друг друга снимали. Но преобладали все же европеоиды, говорившие по-русски с малороссийским акцентом или с сибирской вопросительной интонацией. Обилие гостей столицы говорило о том, что Нефедов набрел на какое-то достопримечательное место, возможно даже историческое. И действительно: вскоре впереди по ходу на прибрежном взгорке показались над деревьями купола и крыши старинных церковных сооружений. Снизу от набережной к ним вела уступчатая пешеходная дорожка – ею Нефедов и решил воспользоваться. Пора ему было проститься с Москвой-рекой и выбираться опять в Москву-город. Там он рассчитывал отыскать ближайшую станцию метро, доехать до своего вокзала, сесть в свою электричку и… может быть, наконец обдумать дорогой свои непростые обстоятельства.
Прописанных граждан в столице проживает не так уж много – порядка десяти миллионов. Остальные – приезжие всех мастей. Ими кишат вокзалы, музеи, коридоры союзных главков и, конечно же, московские магазины. Если из какого-нибудь центрального гастронома взять да и выгнать всех приезжих, то кто в нем останется? Ну разве та дамочка, что всех задерживает у кофейного прилавка: ей, видите ли, не нравится «пе́ру», а хочется колумбийского… А как бы просторно стало в московских ресторанах, если бы в них совсем не пускать этих так называемых граждан с мест! Хотя кое-какие меры, конечно, принимаются…
Игорь с Надей в толпе приезжих бредут вдоль большого проспекта, может быть, главного проспекта страны. По обеим его сторонам небо застят плоские белые многоэтажки, похожие на простыни, вывешенные для просушки. Ниже тянутся километры двухъярусных зеркальных витрин. Эти-то витрины и собрали сюда народ из разных уголков Союза. В магазинах на большом проспекте нужных товаров, разумеется, нет, но есть хоть какие-то. Граждане в тюбетейках, в шляпах «под кожу», в кепках простых и кепках-«аэродромах», загоревшие на полевых работах и смуглые так, от природы, выходят из магазинов не с пустыми руками.
Однако Нефедовы приехали сюда не за покупками. Их интересуют здесь не магазины, а рестораны или в крайнем случае кафе. Но хотя предприятий общественного питания тоже немало на большом проспекте, гостеприимством они не отличаются. На дверях их висят таблички, где выполненные художественно, где криво написанные от руки, но довольно однообразного содержания: «Спецобслуживание», «Заказ», «Мест нет». Может быть, эти таблички висят здесь уже с утра, а возможно, со дня открытия заведений. Проверить, не врут ли они, нет никакой возможности, потому что за каждой табличкой стоит еще грозный швейцар и взглядом отпугивает приезжих.
Конечно, идею поужинать на большом проспекте Игорю бес подкинул. Но есть и другое объяснение. Все-таки у Нади сегодня было вручение диплома. Правда, они уже отметили это событие с двумя Надиными однокурсницами в коктейль-баре неподалеку от института. Но потом разумненькие однокурсницы, обе москвички, отправились по домам, чтобы разделить свое счастье с родителями, а Нефедову показалось глупым уехать из Москвы, съев лишь по два канапе на зубочистках.
Надя, со своей стороны, предлагала посидеть еще в баре, но Игорю это место почему-то не нравилось. Даже несмотря на то, что здесь все было предусмотрено для комфортного отдыха и даже специально была устроена искусственная ночь. В зашторенном помещении горели бордовые, низко свисавшие над столиками лампы, что делало его похожим на фотолабораторию. Под абажуры ламп медленно восходили облака табачного дыма, подрагивавшие в ритме музыки. Музыка эта, состоявшая из одних почти низких частот, только уплотняла воздух, но не мешала посетителям, откинувшись в креслицах, вести расслабленные беседы. Бармен за стойкой выглядел импозантно, совершенно под стать интерьеру, и казался еще более расслабленным, чем любой из посетителей. У него была интересная, затейливо выстриженная бородка, а его очки «макнамара» собирали на стеклах весь небольшой здешний космос, разменивая его на два совсем крошечных. Но по какой-то причине Игорь чувствовал себя в заведении словно не в своей тарелке. В отличие… в отличие от кое-кого другого. Подойдя испросить у бармена очередные свои два коктейля, Нефедов заметил вдруг таракана, гулявшего прямо по стойке меж лужиц пролитых нектаров и безбоязненно их дегустировавшего.
– Смотрите, – сказал Игорь бармену, – он пьет и не платит.
Бармен взглянул на таракана, и тот удвоился в его очках.
– Пусть пьет, – сказал бармен. – Я его знаю.
– Но, может быть, его того… – неуверенно предложил Игорь, – убить или хотя бы прогнать?
Бармен медленно приподнял бровь.
– Спокойно, товарищ… – процедил он. – Вы, кажется, тут приезжий, так будьте добры не устанавливать свои порядки.
Это последнее замечание рассердило Нефедова, но он сдержался и ничего не ответил. Вернувшись под свою лампу, он рассказал Наде про таракана и передал свой разговор с барменом.
– Видишь, – сказал он, – нам тут не рады. Давай поищем человеческий ресторан и поужинаем как положено.
А Надя была счастливая, немного хмельная и потому на все согласная.
– Ресторан так ресторан, – улыбнулась она. – Как скажешь, Гарик.
И вот уже скоро час, как они меряют шагами большой проспект и читают однообразные неутешительные таблички. Идея с «человеческим рестораном» уже не кажется им удачной. Конечно, будь Игорь более предприимчив и нагл (скажем, как Шерстяной), то они бы наверняка где-нибудь давно сидели и кушали. Но Игорь не Шерстяной; он не знает специальных фраз, безотказно действующих на ресторанных служителей, и даже стесняется показать швейцару червонец через дверное стекло. Хмель между тем в головах повыветрился, а с ним и праздничное настроение. Надя ропщет и облегчает душу несвойственной ей риторикой.
