Между этими людьми не было ничего общего, если не считать того, что они нравились друг другу. Натан был высоким и худым как жердь, одевался в самые модные шмотки, его позы и интонации были вычурны, суждения экстравагантны; Том был коренаст, немногословен, держался неприметно. Если в Натане с первого взгляда угадывали гея, у Тома никто не подозревал такой особенности, настолько он воплощал невозмутимую мужественность, которая всегда в моде: вот приятный тридцатилетний мужчина, наверняка скоро женится и заведет детишек.
Черты Натана и раздражали Тома, и одновременно привлекали. Он любил и ненавидел нежные переливы его голоса, его цветистые выражения, подчас непристойные, его рабское следование моде, постоянные изменения прически, пристрастие к модным заведениям и гей-клубам. Гомосексуальность Натана не ограничивалась его сексуальным поведением, она охватывала все сферы его жизни: с утра до вечера он жил, думал, изъяснялся, одевался, развлекался и путешествовал как гей. Том довольствовался тем, что спал как гей. И любил Натана — к собственному удивлению.
Том подошел к столику, налил себе кофе и сел с Натаном завтракать.
Но едва не подавился, увидев на полу пару ботинок:
— Что это?
— Ракета для полета на Марс, — пожал плечами Натан.
— Но ты ведь не наденешь их? Каблуки высотой десять сантиметров. Ты будешь похож на…
— На гасконского пастуха?
— На трансвестита в отпуске.
— Гениально! Именно этого эффекта я и добивался.
— А меня будут принимать за твоего телохранителя.
— Я добивался и этого эффекта тоже.
Том с чувственной улыбкой схватил руку Натана:
— Поклянись, что никогда их не наденешь!
Натан удержал его руку и погладил ее:
— Да, да. Клянусь, что надену их сегодня же вечером.
— Мне будет за тебя стыдно.
— Хватит комплиментов, это меня возбуждает.
Том беспечно и радостно поцеловал пальцы Натана:
— Тебе не кажется, что в этом прикиде ты будешь вроде карикатуры на себя самого?
Натан скривил капризную мину и заметил:
— Во всяком случае, тебя я привлекаю именно тем, что я такая чокнутая курочка.
— Нет.
— Именно так. Это тебя возбуждает.
Том собрался было спорить, но замолчал, понимая, что Натан не так уж далек от истины.
— В общем, — заключил Натан, — пословица «Масть к масти подбирается» не про нас. И вообще, это не гейская пословица.
Том кивнул: пусть он и не был эксцентричным, как Натан, но его притягивала эксцентричность возлюбленного.
Натан продолжал:
— Такой причудливой парочки, как мы, днем с огнем не найти. Людям кажется, что идет модная парикмахерша с футбольным фанатом.
Они рассмеялись: Натан был успешным рекламистом, обвешанным дипломами, а Том — преподавателем философии, к футболу абсолютно равнодушным.
Том возомнил один из своих недавних уроков и заметил:
— Надо быть очень далеким от гомосексуальности, чтобы полагать, что человек любит в другом только самого себя, ищет свое отражение. Старый пережиток фрейдизма: считать гомосексуальность нарциссизмом.
Натан побарабанил по столу массивными перстнями, которыми были унизаны его пальцы.
— Раз ты так серьезен, я этим воспользуюсь! Меня волнует, Том, что ты западаешь не только на курочек-экстраверток, но и на мачо-гладиаторов.
— Что-что?
— Будешь спорить?
— Нет, но…
— Надо было видеть тебя на площади, когда ты пялился на садовника. Ты был похож на золотоискателя, откопавшего гигантский самородок.
— Ах, ты подсматривал за мной в окно…
— Ну да, представь себе, я смотрел на то же, на что и ты.
— Лакомый кусочек, а?
— Лакомый, да не про нашу честь.
— То есть?
— То есть нечего и пытаться! Гетеросексуал на сто процентов. Настоящий, железобетонный.
— Откуда ты знаешь? Пробовал?
— У него маленькая дочь.
— Врешь…
— С ним на площади часто бывает девчушка.
— Но может, это племянница…
— Размечтался! Она зовет его «папа».
Том расстроенно опустил глаза. Натан продолжал, накручивая себя все больше:
— Нравится мне твоя реакция! Жаль, что тебя разочаровал, старина. На этого Спартака местного розлива можешь таращиться сколько влезет, но с ним тебе ничего не светит.
— Как и тебе?
— Как и мне. Не важно. Но меня зацепило, когда ты стоял, как Бернадетта, которой в гроте явилась Дева Мария. Ты мог бы пойти с этим мужиком?
— Пойти?
— Переспать.
— Да.
— Вот сволочь!
— А ты разве нет?
— Ты сволочь!
— Отвечай! — настаивал Том. — Ты стоял утром у окна и глазел на садовника, ты наводишь справки о его семейном положении, так неужели ты не переспал бы с ним?
— Да, конечно. Но для меня это нормально.
— Ах вот как?
— Ну да, я же пассив, люблю самцов. Мне чем мужественней, тем лучше. Ты совсем другое… я не могу понять, как ты можешь трахаться со мной и пялиться на него.
— Зачем себя ограничивать…
— Представь себе, что я пялюсь во все глаза на типа из того же теста, что я сам. Клянусь, тебе тоже крышу снесет и ты завертишься как уж на сковородке.
Том шагнул к Натану, восхищенный его очередной эскападой:
— Я тебя люблю…
— Да ладно, не выдумывай… — прошептал Натан, закрыв глаза и театрально отбиваясь.
Они обнялись, улыбнулись друг другу, и снова воцарился мир.
Натан встал и, возвращаясь на кухню, шепнул Тому на ухо:
— Мне понравилась твоя записка.
— Моя записка?
— Письмо, которое ты мне прислал.
— Я?
— Не пытайся темнить. Нет нужды ставить подпись, чтобы я догадался, что это ты.
Натан вытащил из тесного кармана джинсов письмо на желтой бумаге и прочел его:
«Просто знай, что я тебя люблю. Подпись: ты угадаешь кто».
Он радостно прокомментировал утиным голоском:
— Я тебя разгадал, маска «Ты-угадаешь-кто».
— Натан…
— Надеюсь, скоро ты пришлешь мне другую записку, в которой объявишь мне, что мы будем жить вместе.
— Ты…
— Я считаю это абсурдом: жить на одной площади и притом в разных квартирах. И оплачивать найм вдвойне.
— Пожа…
— Ведь у нас разные расписания, ты любишь вставать чуть свет, я люблю поваляться и работаю по ночам, и мы почти не видимся. Пойми, если мы съедемся, сможем чаще быть вместе.
Натан сел на своего конька: с тех пор как они сошлись — а это случилось два года назад, — он хотел поселиться с Томом под одной крышей. Сейчас Том сопротивлялся в силу холостяцкой привычки: он чувствовал себя дома только среди сотен книг, сплошь затянувших стены его квартирки.
Том встал, чтобы остановить предсказуемый поток жалоб, и потряс желтым листком бумаги, вынутым из кармана:
— Ну а я получил вот это. И знаю, что записка твоя.
Натан приблизился. Они принялись разглядывать записки.
Если и были незначительные расхождения в написании и силе нажатия ручки, почерк в целом был один и тот же, да и тексты полностью совпадали.
Натан улыбнулся:
— Ты меня разыгрываешь.
Том улыбнулся в ответ:
— Нет, разыгрываешь ты меня.
Натан хохотнул:
— Ты написал обе записки, чтобы убедить меня, что ты тут ни при чем.
Том весело покачал головой:
— Нет же, это ты разыграл для меня этот фарс.
Они уставились друг на друга, пытаясь уличить собеседника во лжи.
— Каков комедиант! — воскликнул Натан.
— Ты изобретательный, как бабуин, — парировал Том.
— Бабуиниха, с твоего позволения. Бабуинихи намного хитрее бабуинов.
Они снова сели за стол.
— Теперь говори правду.
— Нет, ты.
Под фривольный концерт попугаев и попугаих двое муниципальных служащих впервые в этом году стригли газон. Срезанные травинки источали свежий запах, не такой острый и крепкий, каким он станет позднее, а тяжелый и усталый, запах поляны, выздоравливающей после ухода зимы.
Ипполит и Жермен работали в паре, но местные жители всегда замечали лишь одного из них. Этот феномен объяснялся сразу несколькими причинами: Жермен был карликом, Ипполит — Аполлоном, но затмевал своего коллегу он не только ростом, но и редкой красотой.
Жермен ничуть на него не досадовал. Напротив. С тех пор как он узнал Ипполита, границы его жизни заметно раздвинулись: теперь он стал другом самого красивого мужчины в Брюсселе, он, коротышка, обиженный судьбой калека, от которого женщины старательно отводили глаза, настолько он был неказист и жалок. Рядом с Ипполитом он на время забывал о своем уродстве. Когда Жермен входил с ним в двери кафе или боулинга, он с волнением ловил адресованную приятелю восторженную улыбку; он обмирал от счастья, слыша: «Привет, парни», ведь это обращение предполагало, что между ним и Ипполитом есть нечто общее.
