Бернард Вербер - Мы, Боги

— Они нам помогут, они нам помогут.

Не пытаясь больше их прогнать, мы смиряемся с их присутствием.

Трудно назвать наше сооружением судном, но оно кажется все-таки более надежным, чем плот.

Перед тем как сесть в него, Фредди достает из мешка веревку и привязывает судно к стволу дерева. Раввин всегда знает, что делает, и мы не задаем лишних вопросов.

По очереди мы занимаем места и готовим весла. Сатиры подталкивают нас к потоку, но не пытаются подняться на борт.

— Спасибо за помощь, — говорю я.

— Спасибо за помощь. Спасибо за помощь, — хором отвечают они.

Вначале все идет без проблем. Светлячки летают над нами, освещая пену у носа судна. Вода матовая, чуть подрагивающая от небольших волн. На корме Фредди разматывает веревку. В черном небе светят три луны.

Отсутствие сирен меня удивляет. Может, они в это время спят, а возможно, пытаются усыпить нашу бдительность? Мы скользим по голубому потоку, и ответ не заставляет себя долго ждать. В воздухе раздается грустная мелодия, вскоре подхваченная многими сиренами. Женщины-рыбы вылезают из воды, садятся на торчащие из нее камни и приветливо смотрят на нас. Длинные волосы волнами спадают им на груди, и все они хором запевают гипнотическую мелодию, возможно, ту же самую, которая околдовала моряков Одиссея во время его плавания. Франсиса Разорбака здесь нет. Наверняка его удерживают в глубине, чтобы не дать прийти к нам на помощь.

Тональность пения повышается, и оно становится более резким, сверлящим мозги. Фредди жестом показывает Эдит Пиаф, что настала ее очередь выступать. Она начинает петь во все горло, голосом, мощь которого в таком тщедушном теле удивляет, песню «Мой легионер». Сирены смолкают, удивленные, что на их песню отвечают другой. Однако понемногу они возобновляют свой концерт. Но Эдит Пиаф легко перекрывает их голоса: «Он был большой, он был красивый, он хорошо пах горячим песком, мой легионер…»

— Лишь бы весь этот шум не привлек кентавров, — опасается Мата Хари.

Одна за другой сирены отказываются нас околдовывать и погружаются в поток. Мы благодарим певицу, которая допевает «Легионера» до последнего куплета. Передышка, однако, оказывается короткой. Мы ускоряем курс и вдруг чувствуем тяжелый груз на веслах. Сирены вернулись и снова хотят нас перевернуть. Но наше судно устойчивее, чем кажется. Не успевает Мэ-рилин произнести «любовь как шпага, юмор как щит», как мы вытаскиваем кресты и целимся во все, что появляется на поверхности. Рауль наотмашь бьет шестом в надежде оглушить тварей, забравших его отца.

Святлячки улетают от вспышек молний. Уже не десяток, а сотня взбешенных сирен атакуют наше судно. Некоторые даже выпрыгивают из воды, чтобы ударить хвостом. Наша артиллерия стреляет, но руки у меня намокли, на ногах я чувствую гладкую чешую, а мягкие тела обвиваются вокруг лодыжек. В руки и запястья впиваются ногти. Зубы, острые, как у мурен, кусают мои ладони.

Мата Хари дерется врукопашную, женщина против женщины-рыбы. Рауль оказался в трудной ситуации. Одна из сирен прыгнула на него сзади и тянет с удесятеренной силой. Он падает в воду. Я выпускаю весло и хватаю крест, который, к счастью, не забыл перезарядить. Точной вспышкой я покончил с тварью, набросившейся на Мату Хари на корме. Другой я заставляю сирену выпустить Рауля и спешу втащить его на борт.

Однако наше судно больше не движется вперед, мы все заняты битвой. Весла потеряны, и для защиты остались только кресты. Но Фредди еще не сказал своего последнего слова. Из мешка он вытаскивает лук и плоскую стрелу, к которой привязывает конец веревки. Он прицеливается и стреляет в ближайшее дерево. Теперь у нас есть веревка, связывающая оба берега. Мы тянем за нее и набираем скорость. Одновременно мы распределяем задачи. Рауль, Мата Хари и я беремся за кресты. Эдмонд, Фредди, Мэрилин и Эдит Пиаф хватаются за веревку, чтобы поскорее пересечь поток.

Сирены понимают нашу тактику и бросаются в атаку. Они разгоняются под водой, на уровне поверхности, прыгают в воздух. Наши кресты стреляют во все стороны, но внезапно моя кнопка D перестает отвечать: батарейка села.

Времени на размышление нет. Я бросаюсь на помощь тянущим веревку, и в этот момент наше судно переворачивается. Одной рукой мы хватаемся за него, а другой гребем. Как и остальные, я изо всех сил отбиваюсь ногами от врагов. Задыхаясь, мы добираемся до противоположного берега. В этот момент встает второе солнце.

Мы промокли до нитки, мы без сил, но у нас нет потерь.

— Как же мы вернемся без судна? — беспокоится, однако, Эдмонд Уэллс.

Фредди Мейер указывает на веревку:

— Оно нам больше не нужно, потому что у нас есть это.

Он забирается на дерево и закрепляет веревке за сук.

— Эта переправа называется тирольской. Альпинисты используют ее, чтобы перебираться через пропасти. А нам она позволит вернуться над потоком и избежать сирен.

Но водяные твари поняли, как мы надеемся использовать веревку, и выпрыгивают из воду, пытаясь ее достать. Одна из них разгоняется и выпрыгивает из воды на манер дельфина. Ей удается ухватиться за веревку. Другая следует ее примеру и хватается за первую, потом еще одна, потом еще и еще. Их уже целая гроздь. Под этим весом веревка прогибается, сук, к которому она была привязана, резко ломается.

Теперь вернуться будет нелегко.

— Тем хуже, — заявляет Рауль. — В конце концов, конкистадоры сожгли свои корабли, чтобы не испытывать искушения вернуться в море. У нас нет выбора. Остается только отвага.

В этот момент вдалеке раздается хриплый вздох, и мы все подпрыгиваем.

— А… А что если вернуться вплавь? — скромно предлагает Эдит Пиаф.

Среди самых авангардистских теорий понимания феномена сознания особенно выделяется та, что была предложена Режи Дютеем, профессором физики на факультете медицины Пуатье. Базовый тезис, разработанный этим исследователем, опирается на работы Фейнберга. Согласно им, существуют три мира, определяемые скоростью движения составляющих их элементов.

Первый — это «досветовой мир», в котором мы живем, мир материи, подчиняющийся законам классической ньютоновской физики и законам гравитации. Этот мир состоит из брадийонов, то есть из частиц, скорость движения которых меньше скорости света.

Второй мир — «световой». Этот мир состоит из частиц, движущихся с близкой к свету скоростью, луксонов, подчиняющихся законам относительности Эйнштейна.

Наконец, существует «сверхсветовое» пространство-время. Этот мир состоит из частиц, скорость которых превышает скорость света. Они называются тахионами.

ДляРежиДютея три этих мира соответствуют трем уровням сознания человека. Уровень чувств, который постигает материю, уровень локального сознания, являющийся световой мыслью, то есть тем, что движется со скоростью света, и уровень сверхсознания, мысли, движущейся быстрее света. Дютей считает, что сверхсознания можно достичь во сне, с помощью медитации и некоторых наркотиков. Но он говорит также о более широком понятии: Знании. Благодаря подлинному знанию законов Вселенной наше сознание ускорилось бы и достигло мира тахионов.

Дютей думает, что «для существа, живущего в сверхсветовой Вселенной, существовала бы полная спонтанность всех элементов, составляющих его жизнь». Таким образом, понятия прошлого, настоящего и будущего смешиваются и исчезают. Присоединяясь к выводам Дэвида Бома, он считает, что со смертью наше «сверхсветовое» сознание достигает другого уровня более развитой энергии: времени-пространства тахионов. В конце жизни Режи Дютей с помощью дочери Брижит разработал еще более смелую теорию, согласно которой не только прошлое, настоящее и будущее собраны здесь и сейчас, но и все наши жизни, предыдущие и будущие, протекают одновременно с нашей нынешней жизнью в сверхсветовом измерении.

Ничего общего между двумя берегами голубого потока. С противоположной стороны почва черная, цветы черные, ирисы черные, а листья темные.

— Я могла бы спеть что-нибудь для воодушевления, — предлагает Эдит Пиаф.

— Нет, спасибо.

Внезапно раздается хриплое рычание, исходящее из огромных легких, которое заставляет нас содрогнуться. У нас плохое предчувствие.

— Что будем делать? — спрашивает Мэрилин.

— Возвращаться, — предлагает Эдит Пиаф.

В этот момент я слышу жужжание у себя над головой. Моя сморкмуха.

— Осторожно, шпионка! — восклицает Мата Хари, которая быстрым жестом ловит херувимку и держит ее в ладони.

— Надо ее раздавить, а то она нас выдаст, — говорит Эдит Пиаф.

Я напоминаю:

— Ее невозможно убить. Это химера, она бессмертна.

— Но мы можем закрыть ее где-нибудь, откуда она не сможет улизнуть, — уточняет Рауль.