Тогда двое, стрельнув в ее сторону взглядами, в один голос спросили: «Что это ты о войне тут заладила?»
Их резкий тон ошарашил ее: вопрос вихрем ворвался в уши, гласные звуки слились в один, а согласные рассыпались в диссонирующем хоре, заревевшем в ее сознании. Но по мере того, как внутреннее ухо привыкало к реву, она начала различать в нем голоса тех мужчин, что были ей дороги в детстве. Она услышала истошный вопль директора школы, когда его перепугали ее одноклассники, спрятавшись в канаве, а потом неожиданно выскочив из нее; она услышала приглушенные постанывания дяди Эрнста, который не мог глотать без боли; она услышала, как рыдал в одиночестве на кухне отец, думая, что Мари-Софи и ее братишка Боуи спали. И она услышала кое-что еще – мужской хор в ее голове пел стихотворение о возвращении домой:
Как подстреленная птица,
бежит рука твоя
от моей руки.
Как лунное затмение,
темнеет взгляд твой
от моего взгляда.
Как тень от пламени,
играет ребенок твой
моего ребенка.
Пели сражавшиеся за то, чтобы линия фронта никогда не разлучила этих рук. Пели те, кто хотел сохранить блеск в родных глазах и ради этого смотрел в глаза тому, чего никто не должен видеть. Пели те, кто не знал другой жизни, кроме жизни своих детей…
«И теперь какая-то пигалица, пережив всего-навсего одну мировую, тычет их носом в то, что они не положили конец всем войнам?»
Мари-Софи ответила, что ничего такого не имела в виду, что просто так говорят. На что они с возмущением покачали головами и ушли, оставив ее наедине с бедолагой.
* * *
Мари-Софи натянула тонкие чулочки, по которым нельзя было угадать, насколько они были теплыми, и накинула платье с узором в мелкую розочку. Такой наряд сегодня не помешает, совсем не лишне украсить цветами серые будни, когда небо затянуто тучами и готово вот-вот расплакаться. Достав припрятанную в шкафу помаду, девушка легонько потыкала в нее кончиком мизинца и подушечкой пальца нанесла на губы: не слишком много – для блюстителей нравственности, не слишком мало – для Карла.
* * *
Когда двое ушли и они снова остались в каморке одни, она изложила бедолаге ту женскую военную премудрость, которой не решилась поделиться с мужской парочкой. Мари-Софи где-то вычитала, что во сне все существа были бесполыми. А так как бедолага находился где-то в другом мире, то и не должен был обидеться на ее историю.
ИСТОРИЯ О СКИТАЛЬЦЕ
После окончания Первой мировой войны бродил по Европе некий скиталец, он навещал женщин, потерявших мужей или женихов на восточных и западных фронтах: во Фландрии, при Танненберге, на Галлипольском полуострове, в Дарданеллах, на Сомме, при Вердене, на Марне, при Витторио-Венето… Женщинам был хорошо знаком этот перечень, а также и связанная с ним безысходность. Скиталец шествовал из страны в страну, из города в город, из дома в дом. Вдов войны было немало, и он не пропустил ни одной.
Глухими темными ночами, когда вдовы лежали без сна, изнывая от тоски по ласковым пальцам на щеке и по упругим мышцам у бедра, в их спальне откуда ни возьмись появлялся скиталец – словно месяц из-за черной тучи. И они принимали его с радостью.
Они всегда находили в нем что-то, напоминавшее им о погибшем, что-то единственное, особенное, делавшее его их мужчиной. Одни узнавали прядку волос, непослушно спадавшую ему на левый глаз, другие – искривленный большой палец правой руки, третьи – родинку у адамова яблока, которую они поцеловали при последнем прощании.
Странник раздевался молча, позволяя вдовам рассмотреть себя, прежде чем ложился к ним под одеяло. Он был холодный после ночных блужданий. И женщины сами направляли все его движения, делая их схожими с теми, что были знакомы им из их отношений с мужьями или женихами.
А наутро он исчезал».
«Я уже слышала эту историю, я знаю, кто этот скиталец!»
«И кто же он?»
«Франко Пьетрозо, безликая канцелярская крыса. Он служил в итальянском военном министерстве – рассылал родственникам погибших уведомления о смерти. Только вместо того чтобы исполнять свои обязанности, он эти похоронки утаивал, находил ничего еще не ведающих вдов, притворялся однополчанином их мужей и говорил, что был в увольнении на похоронах своей матери. Завоевав таким обманом доверие женщин, Франко Пьетрозо пичкал их рассказами о распутстве на фронтах, говорил, что там было предостаточно девушек из Красного Креста, которые «обслуживали» бойцов, и что тех, кто устоял перед искушением, можно было по пальцам пересчитать. Бедные вдовы не имели ни малейшего представления о жизни в окопах (как, впрочем, и сам Франко Пьетрозо) и, полагая, что их мужья живы, здоровы и изменяют им, искали «утешения» у своего конфидента.
В конце концов Франко Пьетрозо попался с поличным: солдат, который был ошибочно записан погибшим, застукал его со своей «вдовой». История гласит, что когда Франко повесили, привратник ада, не найдя в своих книгах преступления «Наставлять рога мертвецам», дал ему от ворот поворот. И его не пропустят туда до тех пор, пока какая-нибудь военная вдова, зная, что он за человек, не признается ему в любви».
«Это звучит убедительно, и я должен признать, что имя этого человека соответствует тому, что мне о нем известно, но, к сожалению, настоящая история не столь красива. Если бы вдовы знали, откуда взялся этот странник, они наверняка не принимали бы его с распростертыми объятиями, нет, они зарылись бы лицом в подушки и, потеряв дар речи, дрожали бы от ужаса, когда это чудовище ложилось рядом с ними под одеяло…
– Он замерз после ночных блужданий, его согреет моя пылающая плоть… – т ак думали они, не замечая, что температура его тела не менялась даже в самый разгар утех.
Он не был холоден после своих долгих скитаний. Его не существовало.
Да, странника не могли тронуть ни зимний мороз, ни женские объятия, ведь его имя не было занесено в книгу жизни, высшая власть не отвела ему места в Творении. Он был создан вдовьей тоской – из бренных останков тех, кого они любили и потеряли. Водой и ветрами несло по Европе части трупов, разлагавшихся на полях сражений. В гнейсовой пещере, глубоко в недрах Альп, а точнее, прямо под девственной вершиной Юнгфрау, собрались коленные чашечки из Фландрии, ногти и тонкий кишечник из-под Танненберга, миндалины, селезенка и сухожилия с Галлипольского полуострова, тазовые кости, глазницы, яички и десны с Дарданелл, легкие, подошвы, голосовые связки и гипофиз из Соммы, корень языка, лопатки и толстая кишка из-под Вердена, лимфатическая система и щечные мышцы из Марны, почки из-под Витторио-Венето… Вместе соединилось это в человека, у которого было все, чем должен обладать мужчина.
Это и был скиталец».
«И ты считаешь, что твои россказни звучат правдоподобнее, чем то, что я сказала о Франко Пьетрозо?»
«Я ничего не считаю, это просто такая история…
* * *
Бедолага дремал под рассказ Мари-Софи, ее, похоже, не заботило, отреагирует он на ее историю или нет. Когда он приходил в себя, ему казалось, что девушка допрашивает его о его перемещениях с 14 августа 1914 года по 11 ноября 1918 года, и только пожимал плечами. Даже если он расскажет ей все, что помнит, медаль за это ей на грудь не повесят: каждый его пук, каждая отрыжка уже были зафиксированы в документах Третьего рейха – все, кроме периода, когда его вывели из лагеря, и до того момента, когда они снова нашли его и поместили здесь, в этой комнате, с этой разговорчивой девушкой.
