Время, проведенное в убаюкивающих объятиях Эдама, под его столь же убаюкивающий голос, действительно показалось Шарлотте вечностью: вечностью тепла и какого-то благоговейного покоя. Ее нервные окончания словно купались в потоке его речи… Вот только… о чем он говорит?… да, впрочем, это неважно.
Эдам же тем временем продолжал:
– Понимаешь, – Шарлотта напряглась, ожидая, что следующим словом будет «милая», но, к счастью, этого не последовало, – это ведь и есть Дьюпонт, и это тот самый Дьюпонт, о котором ты мечтала, просто ты его еще для себя не нашла. Вот увидишь – здесь есть другая, настоящая жизнь. Здесь есть настоящие люди – интеллектуалы, как ты сама однажды выразилась, и кое с кем из них ты уже знакома. Может быть, на первый взгляд они и не производят особого впечатления, но на самом деле это не так. Можешь мне поверить. Тот же Эдгар Таттл – мы и глазом моргнуть не успеем, как он уже станет известнейшим ученым, мыслителем или общественным деятелем. У него такие мозги… такая концептуальная мощь… помнишь, как-то раз он предложил нам свою трактовку такого социального феномена, как… чирлидеры? Это произошло просто в ходе обычного разговора с друзьями. Его вообще всегда интересно слушать. Можно с ним не соглашаться, но в любом случае всякую чушь он городить не будет. А Роджер? Есть у него, конечно, слабость – страсть к дурацким шуткам, – но он в то же время отличается таким цепким и пытливым умом. Можно сказать, просто блестящим. А Камилла? Главное, не следует заблуждаться по поводу ее склонности нецензурно выражаться. Любит она иногда повыпендриваться, что греха таить. Строит из тебя такую резкую и острую на язык лесбиянку. Но я думаю, что на самом деле она похожа на Камиллу Палья.[36] Она специально занимает самую ультрарадикальную позицию по поводу чего бы то ни было, эта позиция всегда крайне левая, потому что оттуда удобнее наносить удары – что левой, что правой: противник все равно не готов к такой манере ведения поединка. Да, порой от Камиллы и своим достается, ее лучше не трогать, чуть что срывается на крик. Но зато рядом с ней можно быть уверенным в том, что никто – никто – не наедет на тебя с какой-нибудь лажей. Вот о таких людях, Шарлотта, ты еще услышишь, о них еще вся страна заговорит.
Эдгар Таттл… концептуальная сила… Камилла… ультрарадикальная позиция… Слова Эдама журчали, как теплая вода в ванной. Шарлотта успокоилась и устроилась поудобнее, свернувшись калачиком у него под боком. Больше всего ей сейчас хотелось поймать течение если не мысли, то хотя бы просто слов Эдама и плыть по волнам этого теплого потока долго-долго, далеко-далеко.
– Ты сама посмотри, как оно все происходит: вот феминизм – откуда он появился? В один прекрасный день двадцатого века, совсем не так давно, некоторые бизнесмены, конгрессмены и сенаторы, государственные чиновники – но самое смешное, что и бизнесмены тоже – словно проснулись и в один голос заявили: «Слушайте, ребята, пора уже предоставить женщинам право проникать в наши сплоченные ряды и занимать важные должности, пора уже платить им нормальные деньги и пора уже перестать обращаться с ними как с женщинами. Почему и зачем это нужно, мы еще и сами не знаем, но считаем, что пора менять наше отношение к женщинам в общественной и деловой жизни». Вот и посмотри, к чему это привело! Взять тот же Дьюпонт! Лет тридцать пять – сорок назад здесь вообще не было студенток женского пола, так же, как и в Йеле, в Гарварде, в Принстоне, – и вдруг, чуть ли не прямо на следующий день, они появились повсюду. И самое интересное, что никто по этому поводу не протестовал и не дискутировал. Даже крупные бизнесмены – и то не пикнули! Никто! Никто – ни Конгресс, ни законодательная власть Пенсильвании, ни администрация университетов, ни пресса – никто не оспаривал прав женщин. Вот и оказывается, что идея может мгновенно распространиться в обществе лишь благодаря своей внутренней силе и энергии. Горстка людей, не имевшая ни власти, ни денег, за которой не стояла какая-либо структура или организация, сформулировала идею, которая смогла утвердиться и оказать влияние и в политике, и в экономике, и… и… в общем, везде, среди всех, кто что-то решает в этом мире! Люди еще ничего сообразить не успели, а мир изменился, причем радикально! А идея заключалась в том, что женщины – это не пол, то есть не группа людей, определяемых по тендерному признаку, по крайней мере с социальной, а не с физиологической точки зрения. На самом деле они представляют собой класс, да-да, угнетаемый класс обслуживающего персонала, предназначением которого является обеспечение комфортного существования господствующего класса, именуемого в просторечии мужчинами. Вот она – правильно сформулированная концепция! С одной стороны, вроде бы мысль и очевидная – настолько очевидная, что раньше никому даже в голову не приходило сформулировать ее и довести до сведения общества. Эту работу взяла на себя горстка женщин – Симона де Бовуар, Дорис Лессинг, Бетти Фриден и… и… забыл… в общем, еще несколько их соратниц. И за короткий промежуток времени они добились того, что все – не только мужчины, но и сами женщины – стали смотреть на женщину и ее права совершенно иначе. Можно, конечно, назвать этих женщин-подвижниц интеллектуалками, по-своему это правильно, но, на мой взгляд, они сделали для общества гораздо больше, чем те, кого мы привычно так называем. Эти женщины… они… они… ну как бы тебе сказать? Наверно, правильно их назвать матрицей процесса. Узнаешь корень «мать» в слове «матрица»? Они создали идею, а обыкновенные интеллектуалы – они выступают вроде как продавцы автомобилей, которые им поставляют производители, то есть матрицы. Вот и мы, «Мутанты Миллениума», должны стать не перепродавцами чужих концепций, а матрицей. Мы уже поднялись на такой уровень, до которого этим парням из студенческих братств и им подобным личностям…
Что он там такое говорит – про законодательную власть Пенсильвании… тендерные признаки… пол… угнетаемый класс и господствующий класс… продавцов автомобилей?… Эти обрывки мыслей напоминали Шарлотте мусор, выброшенный прибоем на морской берег. Впрочем, что-то из этого мусора оседало в ее мозгу, но в основном девушка радовалась другому: простому человеческому теплу. Это тепло – тепло рук Эдама, тепло его плеча – согревало ее застывшую, казалось, навеки замерзшую душу. У нее было ощущение, что еще немного – и ее душа разогреется до привычной, нормальной температуры человеческого тела: 98,6 по Фаренгейту… Когда у души, тела и окружающей среды одна и та же температура, очень легко отключиться от всего и перестать воспринимать как то, что происходит в тебе самой, так и происходящее вокруг тебя…
Шарлотта физически ощущала, как напряжение уходит из ее нервов… как накопленные за время самобичевания и горьких размышлений токсины выводятся из ее мозга… Время не то остановилось, не то вообще исчезло… а ее тело, впервые за долгие недели по-настоящему расслабившись, уткнулось в костлявый бок Эдама и блаженно погрузилось в теплый бульон его слов… Этот бульон был крепким, наваристым, как и подобает бульону из хорошей мозговой кости, и он лился, лился, лился на нее…
Каким красноречивым и, само собой, убедительным казался себе Эдам, когда произносил свою утешительную речь. Вскоре, впрочем, он убедился в том, что обладает еще и способностями гипнотизера, а его слова могут служить едва ли не колдовскими заклинаниями. В какой-то момент он замолчал и, посмотрев на Шарлотту, не без удивления обнаружил, что это прекрасное юное создание, оказавшееся в его объятиях, вот уже некоторое время не слушает его. Он даже выгнул шею, чтобы заглянуть ей прямо в лицо. Она что, уснула? Да, ее глаза были закрыты, а тело – полностью расслаблено, но при этом дыхание ее не было похоже на дыхание спящего человека.
Эдам замолчал, хотя и не без сожаления: как-никак он как раз подошел к очень важному моменту в своей речи – собирался рассказать Шарлотте, как большинство так называемых «интеллектуалов» примитивно понимает положения теории Дарвина, причем они не считают нужным даже ознакомиться с этой теорией в первоисточнике, а не по искажающим ее пересказам. Ему казалось, что упомянуть сейчас о Дарвине будет как нельзя более кстати: Шарлотта, насколько он помнил, интересовалась его трудами. Что ж, не договорил – ну и ладно, подумал Эдам, главное, что сейчас она с ним, в его объятиях. Странное, конечно, здесь место для таких разговоров – прямо на бетонном полу между стеллажей со старыми книгами. Разговор начался, надо признать, тоже не слишком весело. Тема мрачная и не особо приятная… и все-таки – Шарлотта с ним, в его объятиях… Сколько времени он мечтал об этом, хотя, конечно, не в таком месте, но это же не важно… А может быть, надо поцеловать ее – поцеловать прямо в губы, нежно и мягко? Пусть это будет тот поцелуй, который утешит девушку после всех переживаний… Нет, не пойдет. После всего, что ей пришлось пережить, она может не воспринять это как утешение. А главное, в том положении, в котором сидел сейчас Эдам, это было невозможно. Ее голова лежала у него на груди.
