Эдам продолжал покровительственно обнимать Шарлотту за плечи, и для того, чтобы протиснуться в узкий лаз между двумя рядами стеллажей, им пришлось тесно прижаться друг к другу.
Так они шли довольно долго, пока не забрались в какой-то дальний угол, где сходились под углом два стеллажа.
Шарлотта худо-бедно смогла наконец справиться со слезами, и Эдам спросил:
– Ну так что случилось-то?
– Да нет, на самом деле, наверное, ничего страшного, просто я наделала таких глупостей. Тебе это неинтересно будет знать… если ты, конечно, уже не знаешь.
– Уже не знаю? Что я должен знать?
– Значит, не знаешь.
– Да что случилось-то, Шарлотта?
– Вот скажи мне, у тебя такое бывало: живешь ты, живешь и вдруг совершаешь такой поступок, который совершенно не соответствует твоему характеру, идет вразрез со всеми твоими убеждениями и представлениями о жизни и морали? То есть ты сначала делаешь что-то неправильное, а потом страшно жалеешь об этом и не знаешь, как жить дальше?
– Ну… я… как бы тебе сказать… да, думаю, бывало… Ты рассказывай, рассказывай…
– Я, наверное, неправильно выразилась. В общем, это такой поступок… такой ужасный поступок, за который тебе потом… не просто стыдно, а сквозь землю провалиться хочется. Вроде бы уже и времени много прошло, а ты все думаешь и думаешь о нем.
– Шарлотта, хватит ходить вокруг да около. Ума не приложу, к чему ты клонишь.
– Знаешь, еще до рождественских каникул у меня был один очень интересный уикенд. Повеселилась, одним словом. – Шарлотта сказала это без тени улыбки на лице.
– Да что же такое ты могла сделать?
Девушка повернулась и посмотрела ему прямо в глаза.
– Эдам, – тихо и мягко сказала она, – обещай, что ты не будешь меня ненавидеть.
– Да с какой стати? О чем ты говоришь?
И там, сидя прямо на полу между стеллажами, она рассказала ему всю историю. Всю – от начала до конца.
Выслушав рассказ Шарлотты, Эдам ничего не сказал. Некоторое время он молча сидел, прижимая ее к себе. Девушка доверчиво положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Так они просидели довольно долго, не говоря ни слова. Шарлотте было уютно в объятиях Эдама, несмотря на то что руки у него оказались ужасно костлявые. Он внушал ей доверие. Она твердо знала, что Эдам не станет пользоваться моментом и давать волю рукам. Его ладони не будут сновать по ее телу туда и сюда… туда… и сюда… Не станет он гладить ее по коленке – якобы для того, чтобы успокоить и ободрить. Чего-чего, а хитрости и коварства в нем не было совсем. Эдам обнял ее, чтобы успокоить и защитить. В какой-то момент он даже начал укачивать Шарлотту – так нежно, как ребенка. Если бы не странная обстановка и не сознание, что все это происходит в гигантском хранилище на девять миллионов книг, Шарлотта просто могла бы мирно заснуть.
Наконец, все еще продолжая обнимать ее, Эдам сказал:
– Да уж… – Долгая пауза. – Да, досталось тебе, Шарлотта. Но этот парень – просто редкостный урод! Ты ведь гораздо лучше, чем он! На самом деле эти крутые парни из братств – просто полный отстой, Шарлотта. Они женоненавистники. Вернее, они самые настоящие сексисты. Таких жлобов просто свет не видывал. Скоты форменные, настоящие животные. Причем животные в буквальном смысле слова. Они остановились в развитии где-то на самом нижнем уровне человекообразных, а выше подняться при всей своей крутизне не могут. Просто кучка тупых идиотов. В общем, ты пойми: в том, что произошло, твоей вины нет. Я думаю, ты сама это видишь. Это все из-за того, что они так относятся к людям. Мне ведь приходилось с ними общаться. У них стадное мышление, и самое страшное – это попасть под их влияние. Они стараются создать вокруг себя такую атмосферу, как будто… как будто… ну, как бы тебе объяснить… якобы они единственные по-настоящему крутые, а если ты не допущен в их круг и не смеешься над их идиотскими приколами, то ты чмо и неудачник. Как тебя только угораздило оказаться в их компании? С ними же так скучно. Время, проведенное в любом таком клубе, считай, потеряно. Зря потраченные нервные клетки и душевные силы. От них лучше держаться подальше и даже не дышать с ним одним воздухом – здоровее будешь. – Прокашлявшись, Эдам решил продолжить свою обвинительную речь: – С ними в одной комнате окажешься – считай, вечер пропал. Остроумие с их точки зрения – это матерные приколы и оскорбления в адрес окружающих. Шарлотта, они же не просто ниже тебя, их с тобой даже сравнивать бессмысленно! Ты посмотри на себя: у тебя все впереди, ты можешь сама строить свою жизнь, делать что захочешь, стать кем захочешь. Ты красивая, умная, и самое главное – тебе интересен окружающий мир! Знаешь, тебе сейчас больше всего помогло бы какое-нибудь приключение! Но, конечно, я имею в виду настоящее приключение, а не эти официальные балы студенческих братств.
Эдам все говорил и говорил, голос его становился все сильнее и громче, он жестикулировал все энергичнее и в какой-то момент даже сбил с переносицы очки. Перехватив их у самого пола, парень даже не удосужился водрузить очки обратно на нос: такое целенаправленное действие, несомненно, прервало бы поток его красноречия, а этого он сейчас позволить себе не мог. Размахивая зажатыми в руке очками, Эдам продолжал разглагольствовать:
– Ты ведь совсем не такая, как они. Ты принадлежишь к другому виду. Хотя о чем я говорю: ни к какому виду ты не принадлежишь! Ты уникальная! Таких, как ты, больше нет! Произошла какая-то ужасная ошибка – иначе я не могу объяснить тот факт, что ты уравняла себя с этим стадом. Ведь ты… ты – Шарлотта Симмонс!
«Я – Шарлотта Симмонс». Эдам, не знавший мисс Пеннингтон, никогда даже не слышавший ее имени, сделал тот же вывод, нашел тот же самый аргумент. Впрочем, это совпадение ничуть ее не порадовало. В этих словах, как Шарлотта теперь понимала, на самом деле никогда не было никакого смысла. Просто им обоим – и мисс Пеннингтон, и Эдаму – удалось, как им казалось, вложить слова похвалы в красивую и эффектную формулу. Шарлотте же сейчас было не до похвал и уж тем более не до грубой, откровенной лести. Девушка в депрессии упивается презрением к самой себе и не может позволить ют так запросто вывести себя из этого состояния. «Да, я – Шарлотта Симмонс…» Нечего сказать… как жалко, как убого звучат теперь эти слова похвалы самой себе… с некоторых пор они потеряли всякий смысл вместе со всеми похвальными речами в ее адрес… Единственным утешением для нее остались костлявые объятия Эдама.
После того, как прозвучала ключевая, словно являющаяся паролем фраза «Ты – Шарлотта Симмонс», она перестала слушать Эдама, что, однако, ничуть не помешало ему говорить дальше. Девушка сжалась в комок и едва не лежала у него на коленях, а он все продолжал что-то размеренно и монотонно бубнить, опасаясь, что если его голос прервется, то этому нежданно-негаданно привалившему счастью придет конец. Шарлотта прислонилась к его груди головой и спиной и слушала, не разбирая слов, его воркование, которое убаюкивало ее и уносило куда-то прочь от чудовищных реалий окружающего мира. Ей казалось, что здесь, в подземелье, тускло освещенном нездоровым голубоватым светом, где нельзя понять, день сейчас или ночь, в самой глубине этой книжной каменоломни, куда сами ее хранители, наверное, забыли путь, в бесконечном металлическом лесу стеллажей с мертвыми книгами, их двоих никто и ничто не потревожит.
Время, проведенное в убаюкивающих объятиях Эдама, под его столь же убаюкивающий голос, действительно показалось Шарлотте вечностью: вечностью тепла и какого-то благоговейного покоя. Ее нервные окончания словно купались в потоке его речи… Вот только… о чем он говорит?… да, впрочем, это неважно.
Эдам же тем временем продолжал:
– Понимаешь, – Шарлотта напряглась, ожидая, что следующим словом будет «милая», но, к счастью, этого не последовало, – это ведь и есть Дьюпонт, и это тот самый Дьюпонт, о котором ты мечтала, просто ты его еще для себя не нашла. Вот увидишь – здесь есть другая, настоящая жизнь. Здесь есть настоящие люди – интеллектуалы, как ты сама однажды выразилась, и кое с кем из них ты уже знакома. Может быть, на первый взгляд они и не производят особого впечатления, но на самом деле это не так. Можешь мне поверить. Тот же Эдгар Таттл – мы и глазом моргнуть не успеем, как он уже станет известнейшим ученым, мыслителем или общественным деятелем. У него такие мозги… такая концептуальная мощь… помнишь, как-то раз он предложил нам свою трактовку такого социального феномена, как… чирлидеры? Это произошло просто в ходе обычного разговора с друзьями. Его вообще всегда интересно слушать. Можно с ним не соглашаться, но в любом случае всякую чушь он городить не будет. А Роджер? Есть у него, конечно, слабость – страсть к дурацким шуткам, – но он в то же время отличается таким цепким и пытливым умом. Можно сказать, просто блестящим. А Камилла? Главное, не следует заблуждаться по поводу ее склонности нецензурно выражаться. Любит она иногда повыпендриваться, что греха таить. Строит из тебя такую резкую и острую на язык лесбиянку. Но я думаю, что на самом деле она похожа на Камиллу Палья.[36] Она специально занимает самую ультрарадикальную позицию по поводу чего бы то ни было, эта позиция всегда крайне левая, потому что оттуда удобнее наносить удары – что левой, что правой: противник все равно не готов к такой манере ведения поединка. Да, порой от Камиллы и своим достается, ее лучше не трогать, чуть что срывается на крик. Но зато рядом с ней можно быть уверенным в том, что никто – никто – не наедет на тебя с какой-нибудь лажей. Вот о таких людях, Шарлотта, ты еще услышишь, о них еще вся страна заговорит.
