Ознакомительная версия.
– Хабанера, – говорит она.
– Ого! – говорит Бэрримор и делает знаки за кулисы. – Ну что ж! Сейчас для наших первых, или, лучше сказать, нулевых победителей звучит… самая первая хабанера, которую мы смогли найти, хабанера, которая поется по-немецки; хабанера к фильму… к фильму с Марлен Дитрих в главной роли, – Бэрримор широко улыбается. – Итак, внимание…
Кое-кто тоже начинает танцевать с нами. Я чувствую, что на голове у меня распускается огромный южный цветок, бархатисто-багровый, с поэтическими белыми краями-полями, на которых написано фиолетовыми чернилами.
– Вике? – говорю я.
– Какого хрена они тут?
Я уже знаю, в чем дело, и даже не оборачиваюсь.
– Если ты будешь смотреть только на меня, – внушаю я, – ты больше их здесь не увидишь. Смотри на меня, Вике. Смотри на меня.
* * *
– Про Паганини ходили странные слухи, – распространяется Бэрримор, закинув ногу на ногу. – Говорили, что он жил в горах у знатной синьоры, жил на ее деньги… ублажая ее… в том числе игрой на скрипке. Говорили, что Паганини был удачливым спекулянтом – его отец ведь был маклером, вы не знали?
– Распустите слухи про Сороса, что он удачливый скрипач, – предлагает Вике. – Что он – это на самом деле Ванесса Мэй.
Бэрримор хохочет.
* * *
– Бред, беспредел и кошмар.
Вике утыкается в покрывало дивана, на котором вышиты маленькие пляшущие желто-зеленые тигры. Я ложусь рядом.
– Вике-Вике.
Вике привстает на локте и смотрит на меня с печалью.
– Да, конечно, мы выручим их. Но я, честно говоря, не понимаю, чем это им поможет. Через несколько дней их все равно поймают. Мы должны будем врать полиции? Что им дадут эти несколько дней? Сбежать из Европы по нашим документам они все равно не смогут…
– Вике, – говорю я, – несколько дней – это очень много. Это очень много.
Вике смотрит на документы.
– Боже, кошмар какой. Де Грие… – Ту т и доверенность есть на машину, – говорит она беспомощно. – Безумие. Она что-то с ним сделала, – Вике перекатывается на живот и смотрит на меня. – Слушай, Ричи, она что-то с ним сделала, эта девица.
– Что?
– Ну, я не знаю. Подсадила на наркотики.
– Знаешь, Вике, не нужно же тут никаких наркотиков, – говорю я.
* * *
Цветок у меня на голове начинает шуметь, как роща. Еще один цветок распускается на носу, и по одному – на кончиках пальцев. Мир вокруг цветет, весь цветет.
– Вообще-то это длительный процесс, – бормочет Вике. – С первого раза может и не получиться. Может занять много времени. До года.
– Этот длительный процесс просто прекрасен, – говорю я. – Я не прочь растянуть удовольствие.
– Полежи на мне, – просит Вике. – Пусть дети там усвоятся.
Глаза полузакрыты от света ночника, веки припухшие. Я ложусь на нее, кладу щеку. Перед глазами проносится какая-то метель-карусель-круговерть, мелкие сиреневые цветы, подолы, текущие потоки, ручьи, щепки в водоворотах.
Вике расплывается в улыбке, отворачивается, закрывает лицо сгибом локтя.
Постель вокруг нас полна жарких тлеющих листьев, комната сквозит тенями и фантастическими лучами. Белые пуховики и одеяла громоздятся горами, синие тени на склонах, противоположных ночнику.
Выхожу покурить. Кругом сухо, сонно и пусто; одно из окон на лестнице открыто. Я высовываю голову наружу и обмираю. Жаркая ночь в лунных полянах. Черные леса, холмы, мосты и полное безветрие от земли до неба. Золотистые молекулы жиров на небе пучатся и рассыпаются.
Нашего новенького «мерседеса» на стоянке как не бывало, а вместо него грустно и печально стоит в столбе света новенький «ауди», и над ним кружатся пылинки.
* * *
Некоторые школы учат, что вы должны думать о своем деле двадцать четыре часа – не дышать, не жить. Моя школа научила меня, что я должен сначала дышать и жить, а потом уж заниматься своим делом. Нет?
Сейчас семь часов утра, Вике еще спит, а под окном нашего номера растут черные пионы. Еще не жарко, а постельное белье здесь льняное и сиреневое.
Пусть каждый ищет свою Манон, как хочет. Я же нашел ее в Вике, и на этом ставлю в деле точку.
Банжорна!!!…
Я на работе.
Погода сегодня просто какая-то бешеная
Наконец-то дождик пошел, давно пора
Добиваем до верхней границы похоже
Когда видишь такое в начале сессии —:(
Даа, похоже добиваем или ложный пробой
«Стекло-стакан-стопарик». 1.2250.
Лимитку туда – и пирамиду.
Всех начальников на мыло. Пошел совещаться
А крест Харами на четырехчасовом тебе ни о чем не говорит? Ну и что, неужели даже теперь мы таки продолжим лезть вверх?
да какого черта
Дайте мне, пожалуйста, мыло и веревку. Вы что, вешаться собрались? Нет, блин, сейчас помоюсь и в горы!
Не надо только про горы.
Дайош разворот!…
груженые уходим:))
А CHF между тем все фракталы перебил, я 1.2666 имею в виду, например.
Дайте мне точку опоры, и я переверну евру.
По крайней мере, за этот уровень хорошо борются.
* * *
Мне звонят с незнакомого телефона.
– Алло, это мама Лины.
Мама Лины. Представляю: вороватая тетка в китайском пуховике. Когда видишь ее, вспоминается период полураспада атомов.
– Лина третий день не появляется дома. Я нашла ваш телефон и решила позвонить, может, она у вас?…
Напряженный голос, не знает куда податься. Негодовать ей, или тревожиться, или качать истерику: в суд подам, несовершеннолетняя, все дела?
И тут до меня доходит: третий день нет?
– Нет, она не у меня, – говорю я, – с чего вы взяли? Я понятия не имею, где она.
– Я думала, она у вас.
– А когда она ушла? – и внутри становится холодно, нарастает паника.
– Вроде бы позавчера. Погодите-ка…
– Слушайте, но так нельзя. А вдруг с ней что-нибудь случилось?
– Вот и я думаю. Решила вам позвонить. Ведь… в общем, если я заявлю в полицию, то вам ведь несдобровать, да?
– Вы понимаете, что вы говорите?! – кричу я на весь офис так, что народ оборачивается. – У вас дочь пропала, а вы думаете о том, кому будет сдобровать, а кому несдобровать!! Звоните в полицию, это раз; а во-вторых, держите меня в курсе.
Больше всего я ненавижу в людях эту вялую безответственность. Нате пожалуйста: дочь ходит трое суток неизвестно где, а она «думала».
«Я думала, она у вас». Да ничего она не думала.
Меня накрывает и начинает трясти.
Встаю. Иду в туалет. Люди искоса, украдкой поглядывают. Когда я только начинал, меня дико бесило, что на меня пялятся. Вообще меня добивала вся эта атмосфера, когда все сидят рядом и всем видно, кто как. Но я вовремя понял: только начни из-за этого париться, и скукожишься, как использованный гандон.
Дух – вот что главное. Иначе ничего не будет.
Но иногда появляются такие, типа, дырки, особенно когда что-то вне работы не ладится. И тогда, блин, хреново. Тогда сразу начинает казаться, что все взгляды на тебя. Что все пялятся, опять как когда-то. Когда ты был новичком. Тогда ты берешь газету и идешь в туалет. Запираешься там в кабинке. Скорчиваешься. И сидишь минут пятнадцать, тупо пялясь в какую-нибудь статью. И только когда внутри унимается, это значит, что ты, типа, своего внутреннего дракона накормил седативами. И ты выныриваешь обратно и проходишь на свое место.
Но на этот раз все не так, все не как было, все хуже некуда, все совсем никуда не годится, потому что, сколько я ни сижу, сколько ни пялюсь в идиотскую статью из отдела культуры (что ни слово, то ипостась или постмодерн), я не могу не то что сосредоточиться или там успокоиться, я вообще не могу верхней челюстью, бллин, попасть по нижней. И я сижу так пятнадцать минут, обхватив голову коленками, и мне становится все поганей и поганей, потому что я понимаю, что если девчонки нет третий день, то, скорее всего…
Беру мобилу. Звоню по номеру, с которого мне звонила мать Лины. Но там одни длинные гудки.
Черта лысого! Какого черта?
Выскакиваю из туалета и нарываюсь на начальника.
– На тебе лица нет, – говорит он с сочувствием.
– Дома неприятности, – отвечаю я.
– А-а, – говорит начальник. – Так тебе, может, уйти надо?
– Слушай, честно говоря…
– Так иди, – говорит начальник. – У тебя там как вообще?
– Там вообще – супер.
– Ну так и вали домой. Только предупреди секретаря.
– Спасибо, – говорю я от всей души.
* * *
Солнце печет. Через три минуты я уже в телефоне-автомате. Набираю полицию.
– Алло, – говорю. – Пропала девушка… Три дня никто не видел…
– Лина Лаут? – прерывают меня сразу.
– Да, да! Вы ее нашли?!
– А вы кто?
У меня все обрывается внутри. Грязный алюминий. Разбухший телефонный справочник, строчки расползаются в разные стороны.
– Моя фамилия Ставицки, – говорю я.
– Ага! Мы вас как раз ищем, на работе вас нет.
– Я только что оттуда ушел, – говорю я, представляя себе реакцию моего начальника на звонки из полиции. – Могу к вам приехать.
Ознакомительная версия.
