Ознакомительная версия.
– Мы сами вас подхватим, – после секундного замешательства говорит голос в трубке. – Где вы сейчас территориально?
* * *
Никаких, разумеется «канатами вязали» и «под белы руки» – находят тихое местечко, отдельный кабинет; причем кабинет почти полный – пять человек напротив меня, меня должно бы это насторожить, и такой быстрый контакт тоже должен насторожить, и то, что они знают про Лину, – но меня это не настораживает. Я слишком расстроен. Я думаю, естественно, что это мать Лины успела так быстро сообщить в полицию; или что… или…
– Герр Ставицки, – начинает главный, – расскажите, в каких отношениях вы состоите с Линой Лаут?
– В дружеских, – говорю я.
– Надо ли нам понимать вас так, что вы…
– Да, да, да. Надо понимать меня именно так.
– Я вообще-то волнуюсь, ребята. Мне бы очень хотелось, чтобы вы ее нашли, – говорю я.
Они переглядываются.
– Герр Ставицки, – говорит один из них, – вы, конечно, понимаете, что против вас будет в любом случае заведено уголовное дело. Разумеется… когда Лина найдется, по ее заявлению обвинение может быть с вас снято. Но если… события будут развиваться… иначе… то… вы попадаете в достаточно сложную ситуацию. Надеюсь, вы нас правильно понимаете.
– Да, – говорю я.
– Вы – последний, кто видел Лину, – это факт, – говорит главный. – Мы должны, нам придется, мы вынуждены взять с вас подписку о невыезде. Вы можете спокойно работать. Ну… не спокойно, мы хотим сказать, одним словом…
– Скажите, – вступает вдруг молчавший до сих пор главный, – скажите, герр Ставицки, а это правда, что вы на прошлой неделе подали заявление об усыновлении четверых детей покойного герра Кнабе, работавшего в группе RHQ?
– Кнабе был моим другом, – объясняю я. – Мы работали вместе до прошлого года.
– Но, если так, получается, вы работали вместе и с герром де Грие.
– Да, верно, – говорю я, начиная чуять какой-то подвох. – Так оно и есть.
– Но в последнее время вы редко с ним виделись, так?
Ощущение подвоха усиливается.
– А вы, вообще, кто? – вдруг приходит мне в голову. – Почему вы спрашиваете меня про де Грие?
– Герр Ставицки, – говорит главный, – мы вам сейчас предложим одну вещь… В случае, если вы правильно нас поймете, не будет никакого уголовного дела и никакой комиссии по растлению малолетних… И четверо детей Кнабе будут в полном порядке.
– Где Лина?
– Лина в полной безопасности. Мы очень советуем вам: пожалуйста, постарайтесь правильно отреагировать на наше предложение… Взгляните, – говорит главный и протягивает мне бумагу.
Как гром среди ясного неба. Это копия заявления в полицию об изнасиловании.
Внизу стоит подпись Лины.
– Ваш друг де Грие, – говорит главный, – обвиняется в мошенничестве в особо крупных размерах… Мы искали его несколько дней, можете себе представить? Но в конце концов нашли. Мы не хотим его арестовывать. Мы хотим сначала получить информацию. Вы должны вытянуть из де Грие хоть что-нибудь.
– Это невозможно, – говорю я. – Я с этим просто не справлюсь. Де Грие ничего мне не скажет.
– Даже вам?
– Даже мне. Мы никогда не говорим с ним о работе, с тех пор как я перешел в RTBF. Вы можете понять, что наши фирмы – конкурирующие? Надо быть идиотом, чтобы пытаться такое подстроить, – я просто в бешенстве. – Ничего у вас не выйдет.
– Должно выйти, – возражает главный. – Это в ваших интересах, герр Стаут.
И от того, что он называет меня не по фамилии, а так, как зовут меня друзья, мне становится совсем хреново. Конечно, он узнал это от Лины. Сволочи. Сволочи!…
– Прекратите! – Положите… на место! – да держите его, слева, слева…
– Ах ты падла! – я швыряю ему в рожу степлер.
– Ах ты, гадина! – скручивают и валят на пол, дышать нечем, наверху качается пыль, бумаги слетают со стола, заявление, еще что-то и еще что-то, с грохотом рушится кипа папок, я выдираюсь из их рук, и что-то еще грохочет и громыхает некоторое время сверху, прежде чем я понимаю, что сопротивление бесполезно, отныне и во веки веков.
Когда же ты, Стаут, отучишься драться с полицией?
* * *
У меня отбирают шнурки, ремень и галстук и сажают меня в камеру к двум бандитам.
– По какой статье? – интересуются бандиты.
– Мошенничество, – говорю я, стараясь не думать, что было бы, если бы я ответил «растление малолетних». – Но на самом деле я не виноват.
– Это понятно, – понимающе кивают бандиты.
Вскоре бандитов уводят на допрос.
Я сижу и думаю.
Я думаю вот о чем:
– мир был таким красивым, пока в него не пустили всякое мудачье, —
вот что я думаю, —
– куда все это делось, я всюду чужой, —
и я вспоминаю, как
– как свистели и размахивали руками, как мы начинали, —
и, взлетая над городом,
я думал, что может так случиться, что
и я прямо-таки горевал, поставив локоть на подлокотник и глядя в иллюминатор, —
и о чем я только думал все это время, —
стричься пора, пора постричься
и куда все это делось
делось-то все
куда
Ну что ж, постиг тебя успех, избыток благ, грехов, утех. Не бойся, скоро им конец. Того гляди придет песец. И вот, настал твой звездный михх, и ты достиг вершин златыхх. Но скоро сам догонишь ты: все это лажа и понты. Того гляди придет песец. Того гляди придет песец. Равны и бомж, и президент, а жизнь – нелепый прецедент. Того гляди придет песец.
The Crack of Doom is coming soon.
Потом бандиты приходят обратно и предлагают мне сыграть с ними в покер.
Один из них одобрительно замечает:
– Что, значит, правду говорят: никогда не играйте в покер со случайными попутчиками: это опасно. Вас обдерут, как липку, потом отравят, усыпят и страшно подумать, что еще.
– У тебя семья есть? – спрашивает другой бандит.
– У меня четверо детей, – отвечаю я. – Но они будут в порядке. Я не виноват.
– Это правильно, – говорят бандиты. – Не ссы, главное.
* * *
Ночью мне снится сон, что меня допрашивают.
– Герр Ставицки, расскажите нам, что вы делали в тот вечер, когда к вам приехали Рэндл-Патрик де Грие и Манон Рико. По порядку, пожалуйста.
Тот, кто меня допрашивает, висит над столом, перевернутый вниз головой, как портрет революционера.
– Я отлично помню, что происходило в тот вечер.
– Отлично помните? Это отлично.
– Ну, еще бы, – говорю я. – Итак… – далее по порядку, про Жанну и Лину, про де Грие и Манон, как мы, зависая над улицей, чертили мелом, и кто начертил ниже всех, и кто по этой причине был выбран в лидеры партии R amp;B.
– А учредительные документы? Это очень серьезно. Поймите, Ставицки, это очень серьезно! Правая партия… В нашей стране, как вам должно быть известно, действуют и мусульманские группы, которым это могло бы не…
– Всего лишь «Богатые и красивые»! – возражаю я. – Там не было практически никакой идеологии. И никаких документов. Это вообще была всего лишь шутка, понимаете?
В этот момент я понимаю, что мне от них не избавиться до конца дней своих, и даже если меня выпустят, все равно они меня уже не выпустят, и это только начало, но сдаваться я не намерен.
– Богатые? И красивые?
Я сказал что-то лишнее? Определенно, я уже много лишнего наговорил.
– Не могли бы вы все-таки рассказать мне, что случилось?
– Нет, – возражают мне, – это вы, герр Ставицки, должны рассказать нам, что случилось. Из вашего рассказа совершенно непонятно, куда делась Манон Рико.
– Она уехала с де Грие, вот и все. С ним приехала, с ним и уехала.
– Постойте, – говорят мне. – Ведь вы встретили Манон в супермаркете, когда покупали мясо.
– Это была другая девушка. Ее звали Жанна.
– Вы уверены?
Так, стоп; я уверен, но правильно ли я уверен? а может быть?
– Я предлагаю вам подумать над этим еще.
– А что думать-то, что думать?
– Она могла называть себя и по другому, – говорят они. – Она могла быть с вами и до этого, но называться каким-нибудь другим именем, понимаете?
– Но тогда как я могу знать, кто из них – настоящая Манон?! – кричу я. – Как я могу это знать?
– Но это же очень просто. Сколько у вас всего было девушек? Отнимайте их по одной, и та, которую вы не сможете отнять, будет называться Манон…
* * *
Я просыпаюсь от шума.
Во тьме резко пахнет жвачкой «Орбит фруктовый» и одеколоном «Цитрон».
Слышен осторожный шорох и скрип.
– Израильские цилиндровые замки, – рассудительно, видимо, продолжая разговор, говорит один из моих сокамерников, – мало чем отличаются друг от друга.
– Да, – соглашается другой, – но их же просто делают вместе с дверями, это если деньги есть, то можно и сразу вместе заказать. А вообще-то мне больше нравятся итальянцы и французы.
– Итальянцы – да, французы – нет. – Эти Vachette появились в последнее время, с ог-
ромными ключами, их тяжеловато открывать. Все равно что Abloy: такой нормальный средний класс.
Ознакомительная версия.
