– Ты это про какие такие организмы? – удивляюсь. – А то извини, что-то немного запамятовал. Слишком много мы с тобой тут друг другу наговорили уже, не находишь?
Он тихо смеется, демонстрируя мелкие, белые и острые зубы прирожденного хищника.
Или – такого зверя, что по падали специализируется.
У них вообще-то различия на уровне чистой физиологии довольно незначительны.
И те и другие, в сущности, просто жрут мертвых животных.
Просто одни сами убивают их перед приемом в пищу.
А другие просто тупо ждут, пока кто-то не сделает за них эту не очень приятную работенку.
Да и все дела.
– Ну ты помнишь, – смеется доктор, – свой вопрос насчет того, не замечал ли я каких различий в строении людей, которых режу. И мой ответ – «нет, не замечал». Вот я почему-то и решил, что это для тебя важно.
Я некоторое время недоумеваю.
А потом – хохочу, как подорванный.
– А-а-а. Так ты что, всерьез ответить пытался, что ли?! Это я так. Глумился. Понятно, что такие вещи на уровне чистой физиологии не разглядишь, как ни пытайся. Тут, по идее, глубже копать надо, а у меня почему-то не получается.
Он хмыкает в ответ, но как-то невесело.
– А что, есть где копать? – любопытствует. – И именно тебе? Тут ведь, если что и отыщется, то исключительно на уровне генома, понимаешь. А ты не то что в генетике, ты и в медицине-то разбираешься приблизительно, как я в японской борьбе сумо. То есть – никак, извини…
Я на секунду замолкаю.
А ведь он об этом меня явно неспроста спрашивает.
Значит, тоже думал когда-то на эту тему.
А медицина, генетика, прочая лабуда – это так.
Важности нагнать.
За солидностью собственный страх перед этой бездной спрятать.
Выходит, что не только я иногда чувствую, что схожу с ума от несбывшегося и несбыточного.
Все страньше и страньше, как говорила когда-то одна английская девочка…
Уже в наше время на пустынную, занесенную песком равнину, на которой кое-где возвышались заросшие кустарником и колючками холмы, пришли археологи. Они раскопали холмы, под которыми лежали развалины Вавилона, одного из самых знаменитых городов древности, и выяснили, что Вавилонская башня действительно существовала.
«Мифы народов мира»
…Мечтать – плохо, напоминаю себе в очередной раз.
Нужно не мечтать, а хотеть.
Просто мечтать – хорошо в красивых романтических книжках, с картинками и элементами фэнтези.
Вот так сразу проснулся и – раз! – принц.
На белом коне.
Рядом с блондинкой-принцессой, причем желательно с большими и упругими сиськами.
Которая уже полностью влюбленная и абсолютно готовая к употреблению.
Причем ее совершенно не волнует, что у тебя давно уже пивной животик, зубной камень, рыхлое тело, нечистая кожа, намечающаяся лысина, не очень большой член и очки с максимально большими диоптриями.
В жизни же подобные «мечтания», как правило, заканчиваются тривиальным диванным лузерством, истериками и обидами на все прогрессивное и не очень человечество.
Навидался, знаете ли.
По самой полной программе.
Половина моих однокурсников, не говоря уж об одноклассниках, в это дерьмо незаметненько эдак переродились.
Вне зависимости от финансовой, карьерной и прочей удачливости.
Поколение лузеров, в котором успех достался считанным единицам. Да и тем он достался не потому, что они были этого самого успеха достойны.
Просто – других под рукой у госпожи удачи не случилось.
Такое поколение.
А на безрыбье, как говаривала одна моя не слишком добрая знакомая, и хуй – цитрус.
М-де…
…Если же ты не «мечтаешь», а «хочешь», пусть даже это твое желание отдает для окружающих вполне конкретным и реальным безумием, но ты все равно тупо продолжаешь «хотеть» и так же тупо двигаться к намеченной цели, – у тебя есть шанс.
Пусть даже и минимальный.
Но – есть.
И его просто нужно уметь использовать, причем по полной программе.
Хотя – когда и кому это было просто-то, а, Егор?
– Копать, – кривлю я левую половину лица, – всегда есть где, Викентий. Было бы желание…
Он возится, пытаясь устроиться поудобнее в не очень комфортном и не выдерживающем никакой критики с точки зрения эргономики казенном больничном кресле.
Так тебе и надо, – думаю мстительно.
Небось сам эту мебель и выбирал.
Для вверенного тебе хирургического отделения.
Теперь терпи, не только посетителям и больным на этих пыточных стульях задницы свои мучить.
– Ну так расскажи, – требует он. – А то меня, понимаешь, давненько уже этот вопрос беспокоит. Как ты сам говоришь, «врать не буду», ага.
Я тихо смеюсь, а он вздыхает, поправляет очки на переносице и продолжает возиться, устаиваясь в неприспособленном для человеческой задницы произведении мебельного искусства.
Вообще, кстати, давно интересуюсь, для кого их так проектируют?
Для инопланетян?
– Вот вроде бы и люди все одинаковы, и что характерно, не только весь организм в целом, – продолжает он, не дождавшись моего ответа. – Даже мелкие подробности совпадают. Без каждой из них в отдельности вполне даже можно прожить. Там, типа, – два конца, два кольца, гвоздик посередине отличается исключительно сантиметрами. Да и мозг у всех приблизительно одинаково устроен. А думают люди именно мозгом, представь себе такую катавасию. Я же, в конце концов, не просто так себе хирург, я еще и «нейро», так что знаю, о чем говорю. А смотришь на человека – и сразу же квалифицируешь почему-то. По принципу «свой-чужой», прямо как в авиации. Причем понять логически эту самую классификацию – ну совершенно невозможно. Вроде человек и твоего круга, причем во всем: и доход, и образование, и воспитание, и модус вивенди. А – чужой. А кто-то совсем тебе не нравится: мыслит по-другому, юлит, при разговоре глазки в сторону стыдливо отводит, из круга общения выпадает, да и вообще, морда тебе его не симпатична. Н-да. А с тобой – одной крови. И это не только ты, это и он почему-то сразу же чувствует. Вот такой вот дискомфорт, понимаешь…
– Понимаю. Очень даже хорошо понимаю, старый…
Он резко, насколько это позволяет кресло, наклоняется вперед и требует:
– Ну а если понимаешь, тогда говори!
А ведь важна эта тема для него.
Я жму плечами, забираю бутылку, полощу полость рта коньяком.
Так, чуть-чуть.
Чтобы сигаретка потом веселее курилась.
– Да у меня самого, – жму плечами, – одни не подтвержденные никакими доказательствами догадки. Да и те на таком уровне, что как бы ты мне после этих откровений направление на другую больничку не прописал. Прям в те самые палаты, где больным, кроме пижам, еще и смирительные рубашки полагаются иногда. А я туда, представь себе, совершенно не собираюсь. Скучно…
Он задумчиво качает головой.
– Я, – шевелит слегка побелевшими губами, – кажется, понимаю. Но ты все-таки продолжай. Разговор в любом случае между нами, обещаю.
Я вздыхаю.
– Ну тогда надо издалека начинать, – взбиваю хилые больничные подушки, старательно укладываю их себе под спину, верчусь, пытаясь устроиться поудобнее. – А это, сам понимаешь, надолго. А мы как раз расходиться собирались.
– А ты в общих чертах, – усмехается и тоже тянется за коньякием, – я пойму. Не маленький мальчик, в конце концов, сопли вытирать и превращать нормальную взрослую еду в тщательно протертую кашицу мне не обязательно…
– Ну хорошо, – вздыхаю, прикуривая. – Раз уж речь зашла об «общих чертах», ты в этих самых общих чертах представляешь, с какого такого хера Господь Вавилонскую башню рушил да Всемирный потоп устраивал?
Он на секунду теряется.
– Что-то и впрямь очень глубоко, – трет усталую от очков переносицу. – Ты б еще прям от сотворения мира начал. Как в детстве, «от печки». Насколько я понимаю, там людишки себя немного неправильно повели. Грешили, хулиганили, на власть Его покушались, пытались вровень встать, и это – как минимум…
Я тихо смеюсь.
– Людишки, Викентий, грешили всегда. И неправильно себя вели тоже: и до, и после потопа. Ной, например, хоть и был исключительно за праведность Богом выбран, а прямо сразу после потопа так нажраться умудрился, что даже нам с тобой такое учудить вряд ли получится. Вплоть до инцеста. А власть Его, по крайней мере, если верить Библии, принципиально неоспорима. И что самое смешное, очень похоже, что помочь людям «встать вровень» и есть его основная задача.
– Это как еще так?! – удивляется.
– А вот так! – смеюсь я. – Искра божья, если помнишь, в каждом человеке имеется. Вне зависимости от душевных и прочих качеств. А что она такое – эта «искра»? Да зерно! Автономная часть божества. То, что церковники «душой» почему-то называют, если хочешь. Но то, как она прорастать будет, и будет ли вообще, целиком и полностью от отдельно взятого человека зависит, но это уже тема для совершенно другого разговора. Пока достаточно сказать, что христианство – единственная мировая религия, которая предусматривает сохранение индивидуальности и после смерти. Это тебе не нирвана какая-нибудь, где ты сливаешься с чем-то неизмеримо большим, чем ты сам. С неким абстрактным абсолютом. Или – абсолютным наркотиком. Тут тебе надо самому вырасти, через страдания в том числе. Может, и до уровня самого Бога, я тут теряюсь слегонца, если честно. Но при этом – остаться собой, вот это уж совершенно точно. Я иногда думаю, что ему просто скучно, вот он и пытается вырастить себе подобных. Эдакий питомник, совмещенный с антропологической лабораторией. Так что потоп и разрушение башни он устраивал совсем по другим причинам, поверь…
