Татьяна де Росней - Бумеранг судьбы

Я обдумываю ее предложение. Она между тем продолжает:

– Ты пока все равно ничего не можешь здесь сделать. Мелани нельзя двигаться. Тебе лучше вернуться домой. Я тебя заменю, а там посмотрим. У тебя работа, да и детям ты нужен. И ты сможешь приехать чуть позже вместе с отцом. Ну, что скажешь?

– Мне становится плохо при мысли, что я брошу ее здесь.

– Все будет в порядке! Я ведь ее самая старая и лучшая подруга. Я сделаю это для Мелани и для тебя тоже. Для вас обоих.

Я сжимаю ее руку и после паузы говорю:

– Валери, ты помнишь нашу мать?

– Вашу мать?

– Вы с Мел давно дружите. Я подумал, что ты, быть может, помнишь ее.

– Мы познакомились вскоре после ее смерти. Нам тогда было по восемь лет. Мои родители попросили меня не говорить с Мел об этом, но она показывала мне фотографии матери и какие-то ее вещицы. Потом ваш отец снова женился. А мы стали подростками, и единственным, что нас интересовало, были мальчики, поэтому мы о ней больше не заговаривали. Помню только, что мне вас было очень жалко. Ни у кого из моего окружения, кроме вас, не умирала мама. Я чувствовала себя виноватой, и мне было грустно.

Вина и грусть… Я знал, что кое-кто из моих одноклассников чувствовал то же самое. Некоторые мои приятели были шокированы и так и не смогли больше нормально со мной общаться. Они старались не замечать меня, а когда я с ними заговаривал, краснели. Директриса произнесла сбивчивую речь, и по Кларисс отслужили специальную мессу. В течение нескольких месяцев все учителя были ко мне очень добры. Я стал «мальчиком-у-которого-умерла-мама». За моей спиной шептались, толкая друг друга локтями, в мою сторону украдкой кивали: «Посмотри, это он, тот самый "мальчик-у-которого-умерла-мама"».

Я вижу, что Марк возвращается вместе с малышкой и собакой. Я знаю, что могу положиться на Валери. Она позаботится о моей сестре. Валери говорит, что у нее с собой сумка с вещами и она без проблем останется на несколько дней. Это просто необходимо, и она этого хочет. И я решаюсь. Я уеду с Марком, Розой и Леа. Мне нужно полчаса, чтобы собрать вещи, предупредить служащих отеля о том, что Валери понадобится номер, и попрощаться с сестрой, которая так счастлива видеть свою лучшую подругу, что не выказывает волнения по поводу моего отъезда.

Я пробегаю мимо кабинета Анжель в надежде ее увидеть. Но в коридоре ее нет. Я думаю о трупе, который она сейчас, должно быть, приводит в порядок. Направляясь к выходу, я вижу доктора Бессон. Я объясняю ей, что возвращаюсь в Париж. Лучшая подруга сестры примет у меня эстафету и останется у постели Мелани, а я скоро вернусь. Доктор успокаивает меня: моя сестра в надежных руках. Разговор она заканчивает странной фразой:

– Присматривайте за своим отцом.

Я киваю и иду дальше, думая о том, что могли бы означать ее слова. Ей показалось, что отец выглядит больным? Она заметила что-то, чего не заметил я сам? Я с трудом подавляю желание вернуться и попросить у нее объяснений, но меня ждет Марк, а малышка Леа приплясывает на месте от нетерпения. Мы тотчас же уезжаем, помахав Валери, чей вселяющий спокойствие силуэт виднеется в дверном проеме больницы.

В такой жаре дорога кажется особенно долгой, но в машине на удивление тихо. Малышка и собака спят. Марк – парень не слишком разговорчивый, и мы слушаем классическую музыку и изредка обмениваемся парой слов, что для меня – настоящее облегчение.

Войдя в квартиру, я первым делом широко открываю все окна. Воздух затхлый и сырой. У Парижа свой особый летний «аромат» – пыльный, тяжелый, утомляющий, перегруженный выхлопными газами и запахами собачьих испражнений. Тремя этажами ниже на улице Фруадево не переставая жужжат машины, и мне приходится снова закрыть окна.

В холодильнике пусто. Мысль о том, чтобы поужинать в одиночестве, кажется мне отвратительной. Я звоню Эммануэлю и попадаю на автоответчик. Я умоляю друга презреть летнюю жару и пробки на дорогах и приехать из своего фешенебельного квартала Марэ на Монпарнас, чтобы поддержать меня морально и составить мне компанию. Я не сомневаюсь в том, что он согласится. Через несколько минут я слышу короткий сигнал мобильного и беру его в надежде увидеть SMS-ку от Эммануэля. Но это сообщение прислал не он.

Это называется «уйти по-английски». Когда ты вернешься?

Вся моя кровь приливает к груди, и я ощущаю, как выступает пот. Анжель Руватье. Я плотоядно улыбаюсь. Я кручу телефон в руке, как сентиментальный подросток. И коротко отвечаю: «Я по тебе скучаю. Я позвоню». И тут же ощущаю себя полным тупицей. Признаться в том, что я по ней скучаю! Я спешу в магазин «Monoprix» на авеню Генерала Леклерка, чтобы купить вина, сыра, ветчины и хлеба. Снова пищит телефон, как раз когда я выхожу из супермаркета. На этот раз это Эммануэль. Своим сообщением он оповещает меня о том, что уже в пути.

В ожидании я ставлю компакт-диск со старыми записями Ареты Франклин и включаю звук на полную мощность. Мои старики-соседи сверху глухи как тетерева, а семья снизу еще не вернулась из отпуска. Я наливаю себе бокал шардоне и слоняюсь по квартире, напевая «Think». На будущие выходные ко мне приедут дети. Мимоходом я осматриваю их комнаты. Год назад, когда мы с Астрид разводились, им казалось забавным иметь собственные комнаты в двух разных домах. Я разрешил оформить их на свой вкус. Стены комнаты Люка заклеены плакатами из «Звездных войн» – куда ни глянь, сплошные Йоды и Дарт Вейдеры. Комната Арно выкрашена в бирюзовый, в оформлении чувствуются азиатские мотивы. Марго повесила на стену постер Мэрилина Мэнсона в эпоху его расцвета, на который я стараюсь не смотреть. В ее комнате есть еще одна фотография, которая меня раздражает, – Марго со своей лучшей подругой Полин, обе размалеванные, как угнанные машины, с ними парень постарше, одетый совершенно неподобающим образом. Моя домработница, энергичная и говорливая мадам Жорж, жалуется на беспорядок в комнате Арно: на полу столько мусора, что она иной раз не может даже открыть дверь. У Марго с порядком не лучше. Один Люка пытается поддерживать чистоту. Я предоставляю детям возможность самим убирать свой мусор. Я вижу их нечасто и не хочу тратить отведенное нам время, бесконечно повторяя призывы прибраться. Я оставляю это Астрид. И Сержу.

На стене над столом Люка я замечаю генеалогическое древо. Я его прежде не видел. Я ставлю стакан на стол, чтобы посмотреть на него вблизи. Родители Астрид, а также прабабушки и прадедушки, соответственно шведы и французы… С моей стороны семья Реев и вопросительный знак рядом с фотографией моего отца. Люка мало что известно о моей матери. Может, он даже не знает ее имени. Что я рассказывал о ней детям? Да почти ничего.

Я беру карандаш со стола Люка и аккуратно вписываю «Кларисс Элзьер, 1939–1974» в маленький прямоугольник рядом с прямоугольником «Франсуа Рей, 1937».

У всех членов семьи на древе есть фотографии. За исключением моей матери. На меня накатывает волна фрустрации.

Звонок в дверь сообщает о приходе Эммануэля. Меня охватывает неожиданная радость. Я рад, что он здесь. Счастлив, что я теперь не один. Я с энтузиазмом обхватываю руками торс его коренастого, хорошо сложенного тела. Он похлопывает меня по плечу отцовским успокаивающим жестом.

Мы с Эммануэлем знакомы больше десяти лет. Мы познакомились, когда я со своей командой обновлял помещение его паба. Мы одногодки, но Эммануэль выглядит старше. Думаю, это из-за того, что он совершенно лысый. Отсутствие растительности на голове он компенсирует русой густой, как щетка, бородой, в которую любит запускать пальцы. Выбирая одежду, Эммануэль отдает предпочтение ярким, пестрым вещам, которые я ни за что не осмелился бы надеть, но ему это придает определенный шарм. Сегодня на нем оранжевая рубашка от Ральфа Лорена. Ярко-голубые глаза посверкивают за стеклами очков.

Я сгораю от желания сказать Эммануэлю, как я рад его приходу, как я ему благодарен, но по обычаю, заведенному в семье Реев, слова застревают у меня в горле, и я оставляю их при себе.

Я забираю у Эммануэля пластиковый пакет, который он принес с собой, и мы идем на кухню. Мой друг тотчас же принимается за работу. Я довольствуюсь ролью наблюдателя, предложив предварительно свою помощь, но заранее зная, что он откажется. Эммануэль хозяйничает на моей кухне, а я воспринимаю это как должное.

– Полагаю, ты так и не завел у себя приличного фартука? – ворчит он.

Я указываю на висящий на крючке у двери фартук Марго – розовый, с огромным Микки-Маусом. Этот фартук мы купили, когда моей дочери было десять лет. Эммануэль со вздохом надевает его и пытается завязать тесемки вокруг своих толстоватых бедер. Я сдерживаю смех.

Личная жизнь Эммануэля находится под покровом тайны. Он вроде бы живет с депрессивным созданием, у которого к тому же сложный характер. Это создание отзывается на красивое имя Моник и является матерью двух детей-подростков от первого брака. Я не понимаю, что он в ней нашел. Я почти уверен в том, что Эммануэль пускается во все тяжкие, стоит Моник отвернуться. Например, сейчас, пока она с детьми проводит отпуск в Нормандии. Я уверен, что у него вовсю крутится интрижка, – стоит только посмотреть, как он, насвистывая, нарезает авокадо в своем хулиганском прикиде. Так отрываться он себе позволяет только в отсутствие своей половины.