— Мой муж поступил точно так же. Даже телевизор забрал, который я, обратите внимание, получила в качестве премии на десятилетие моей работы в коллегии! Именно поэтому я советую: будьте начеку! Ничего! Мы его сделаем!
* * *
Ксендз Енджей прижал к уху телефон, даже вилку отложил, и все говорит, говорит…
На лице у Марты недовольное выражение. Стынет же все!
— Да уж постарайтесь. У вас нет другого выхода! Это вопрос жизни и смерти! Я же писал! Так сколько? Хорошо. Нет, не переводом. Я сам приду и распишусь в получении наличных. Да вознаградит вас Господь.
Ксендз откладывает мобильник, и пани Марта моментально убирает аппарат на подоконник, где уже лежит ее телефон. На лице ксендза Енджея появляется виноватая улыбка, уж он-то точно знает: сейчас ничего нет важнее телятины. Ведь Марта готовит телятину лучше всех на свете, со вчерашнего дня она вымачивала ее в особом маринаде, с чесночком… Ничего не поделаешь, существуют вопросы высшего порядка (правда, с обедом в этом плане все равно ничего не сравнится…), нет, нет, он все прекрасно понимает и больше трепать языком не будет.
И ксендз Енджей склоняется над тарелкой.
Только стоит телефону опять зазвонить, как Енджей бросается к подоконнику, опережая домоправительницу, хватает телефон и поворачивается к Марте спиной, дабы этот василиск в фартуке (ксендз привез для нее из Италии) не убил его своим взглядом.
— Алло?
Он слушает с возрастающим удивлением, потом осторожно кладет телефон на место.
— Мы получили семь тысяч на счет.
— Не мы получили, а я перевела. — Марта смотрит прямо в глаза святому отцу.
— Вы, Марта?
Енджей знает, что это за сумма для домоправительницы. А она спокойна: вытирает руки, неторопливо разглаживает измятое полотенце, вешает его на гвоздик…
— И откуда это у вас такие деньжищи?
— И телефон — мой. — Марта прячет трубку в огромный карман римского фартука и медлит с ответом.
Куда торопиться-то?
Правда, ксендз Енджей ждет, а еда стынет.
— Я играю… немного… на бирже…
— О… азарт — это великий грех… великий…
— Мне очень стыдно. — Марта исподлобья глядит на своего работодателя. В голосе — ни капли раскаяния. — Я и не знала, что биржа как-то связана с азартом, а кроме того, я сразу решила, что буду десять процентов передавать вам на эти ваши пересадки…
«Пусть теперь поломает себе голову!» — с нежностью думает она.
И ксендз Енджей потирает затылок, делая вид, что все это его не касается. Притворяться он не умеет.
— Значит, говорите, биржа? Доброе дело, доброе… Пятнадцать процентов, говорите?
* * *
Буба сидит рядом с Зенеком.
Надо отдышаться, она не рассчитала свои силы, а ведь Юлия ждет. Зенек наклоняется поближе к Бубе. Белая Дама на площади перестает обращать внимание на публику, пристально смотрит на них, машет рукой, как бы говоря: «Нет, не делай этого». Но Буба ничего не замечает. Ей нехорошо.
Зенек протягивает Бубе бутылку минералки. Мир так прекрасен, в нем так тепло и спокойно, а сейчас будет еще лучше, у него с собой есть.
Буба жестом отказывается.
Зенек смотрит по сторонам — все спокойно, — достает шприц.
Буба хватает его за рукав:
— Погоди. Ломает? — Ну.
Буба смотрит на шприц:
— Твой?
— Дали. Почти что новый.
— Выброси.
— Он от Генека. Чистый.
— Чистых не бывает. Выкинь.
Буба с усилием лезет в карман (придется отдать Зенеку, ничего не поделаешь, она купит себе новый, деньги есть) и протягивает Зенеку шприц и иглу. Зенек смотрит на нее с благодарностью, она ведь не обязана, теперь самой придется покупать… Ведь шприц постоянно должен быть при ней, постоянно…
А может, ее на добрые дела потянуло? Кто знает…
— Хочешь? — Зенек необычайно щедр, вообще-то они предпочитают не делиться. — Да ты уже вроде вставилась… Ты вставилась?
— Вставилась, — отвечает Буба и приказывает своему ослабшему телу подняться.
* * *
— Нет, Буба, не хочу. И ни с каким парнем знакомиться не желаю. Какой бы он ни был. Не хочу, и все.
— Да что с тобой? Все будет нормально. Ромек — отличный мужик. Ты уже несколько недель как вернулась, и у тебя что, нет времени встретиться с нами?
— Я уже встречалась… Пила кофе с Кшисеком… И с Себастьяном… он вчера забегал прикрепить карниз. Кофе хочешь?
— Да.
Юлия на уговоры не поддается. И Роман тоже. Ну что ей стоит пригласить Романа покрасить стены, а Роману — предложить Юлии позировать? У Бубы еще была идея попросить Юлию перевести статью (ту, что о выставке Романа) на английский. Но тот не видел в этом смысла, а Юлия отделалась обещанием перевести, когда будет время.
Вот тебе и помощь ближнему. Такая возможность упущена. Люди никогда не замечают, что кому-то нужна помощь. Никогда.
Юлия встает, и они вдвоем идут на кухню. Юлия ставит чайник, но не включает. Буба глядит на нее как на больную. Юлия достает чашку, бросает в нее пакетик чая, заливает холодной водой и подает Бубе.
Буба разглядывает плавающий по воде пакетик.
— Это что, кофе? Юлия хохочет.
Ведь правда же весело. Вот растяпа-то, никогда такой не была.
А Буба не смеется. Почему?
Юлия выливает содержимое в раковину, пакетик затыкает слив.
— Что ты делаешь?
— Ничего. Кофе.
Насыпает кофе в чашку, а вид у самой отсутствующий.
Буба подозрительно смотрит на чашку. Лучше уж она сама нальет себе кипятку.
Буба переводит взгляд на Юлию:
— Ты с кем-нибудь познакомилась?
— Да. — Юлия спохватывается: — То есть нет.
— Я тебя очень прошу, приходи, пожалуйста, в субботу к Розе! Мы все будем!
— А у тебя есть кто-нибудь постоянный? — внезапно спрашивает Юлия.
— Нет, у меня… понимаешь…
— Конечно, времени у тебя предостаточно, ты можешь ждать и ждать. Только смотри, облысеешь, ведь это неправда, что краски не губят волос! В особенности если ты осветляешь, из темных перекрашиваешь в светлые… Бубочка, не будь кругленькой дурочкой, ты же станешь никому не нужна… Вот и Роза идет, открой, вы поможете мне передвинуть диван к окну, так приятно, когда тебя будит солнце. Бася? Ты что, сбежала с работы? Заходи, заходи, я как раз кофе готовлю… Боже, что стряслось?
* * *
— Страшно тебе благодарен, старик, на своем горбу я бы не дотащил. — Ромек поднимает картину над перилами. — Осторожно, не задень, краски еще не подсохли как следует.
— Полиэтилен у тебя есть? Ты мне багажник не запачкаешь?
— Ну, краски не такие уж и свежие.
— Мне это что-то напоминает…
— Это — женщина всей моей жизни…
— В субботу мы встречаемся у меня… Познакомишься с Юлией. Увидишь, девчонка она отличная.
— Мне не нравятся отличные девчонки.
— Какой-то ты странный… Тогда приходи просто так, не ради нее.
Роман останавливается и прислоняет картину к стене.
— Красивая девушка, правда? — Великолепная! Кроме шуток! Эффектная и умная вместе!
— А ты откуда знаешь?
— Я столько лет с Юлией знаком…
— Э, да я не о ней… А ты, Кшисек? Ты уже собрался?
— Я не могу. Обстоятельства, — отвечает Кшиштоф и придерживает дверь.
Роман запихивает картину в машину. Они везут ее в Малую Галерею. Там видели эскиз и сделали заказ. А жаль. Никогда бы не продал, да в кармане ни гроша. Но он сделает для себя копию. Первый раз в жизни будет копировать самого себя.
* * *
Юлия в ужасе. Петр? Не может быть. Кто угодно, только не он.
— У меня доказательства, — шепчет Васька и вынимает из рюкзачка диск. — Компьютер у тебя включен? Посмотри!
Юлия достает ноутбук, привезенный из Лондона (провалиться бы этому Лондону, но вот компьютер там удалось купить по дешевке, куда дешевле, чем здесь), вставляет диск и в напряжении ждет. Бася отходит к окну — она не в силах смотреть на эту пакость.
Юлия щелкает курсором по иконке диска Е, неспешно открывается папка. На экране — две девушки. Е 189 — две нагие девушки, Е 190 — две нагие девушки целуются. Е 191, Е 192. Номера снимков меняются медленно. Роза не желает смотреть, но не может глаз оторвать от монитора. Что это они делают? Они же не… ну да! Раздвинутые ноги… вот что заключено внутри любой женщины. Господи помилуй!
Так уж и любой? И она сама тоже такая? Не может быть!
Роза заливается краской.
Неужели Петр снимает порнографию? Невероятно! Придумают же люди! И как им только не стыдно? А эти похотливые язычки для кого высунуты — для камеры или для фотографа? Е 212 — чем это их облили? Молоком? Киселем? Что она слизывает с пальцев? Ведь там же никого нет, кроме этой парочки и фотографа, которого не видно! Это даже не фото для журнала, это частные фотоснимки, такие делают на память или по пьяни и уничтожают сразу после проявки. Просто шматок грязи, сувенирчик на память о небольшой оргии… На которой присутствовал Петр и эти две девки. Боже, несчастная Бася…
