«Я закончил дела и решил в оставшийся день найти Игоря. Я нашел его вечером в «Прибое». Сидело их человек семь и пили «за нашего штурмана», «за нашего второго механика» и т.д. Судя по всему, ребята только сегодня вернулись из рейса.
Я остановился у двери и минуту, не привлекая внимания этой компании, наблюдал за Игорем. Я видел спокойного, добродушного, широкоплечего парня. Он шутил с товарищами. Те не отставали. У него, оказывается, добрая улыбка (я привык видеть на лице Игоря злую усмешку). Я решил, что передо мной новый Серов.
Но тут он меня заметил. Улыбка сразу стала другой, глаза тоже прежними, насмешливыми, серовскими.
— Большой человек к нам, ребята, пожаловал! — гаркнул Серов (горластый он стал). — Знаменитый спортсмен, известный общественный деятель, член ЦК комсомола товарищ Маркелов! Не побрезгуйте сесть с нами, Леонид Павлович.
И пока я сидел с ними (ребята в общем-то славные), Игорь все время кидал такие реплики:
— Не обращайте внимания на музыку, Леонид Павлович! В парижском кабаре играли лучше, но нам достаточно и такой. Я, конечно, понимаю, что в Риме вы ели несколько лучший бифштекс. Не огорчайтесь. Здесь нам подали сравнительно хороший. Корове или лошади было не больше ста пятидесяти лет. Но мы тут не избалованы. Нам лишь бы закусить. Мы обязательно пригласим вас к себе. Правда, наш кубрик несколько меньше, чем номер отеля «Мальме» в Стокгольме, но нас это устраивает…
Потом ребята ушли. Мы остались вдвоем. И Игорь весь вечер вспоминал поездки по Европе, банкеты и нашумевшие футбольные матчи и как в Болгарии трибуны скандировали его имя, И все в таком роде. О своей теперешней жизни Игорь рассказывает примерно так:
«Недавно вызывает меня капитан:
«Вас отметили, Серов, поздравляю. Написали про вас». И показывает маленькую газетку, напечатанную на плохой бумаге. Там в короткой заметке среди передовиков-комсомольцев упомянут и Серов.
«Да, — отвечаю я капитану, — действительно большая честь. Меня отметила многотиражка. Очень я растроган».
Тяжело ему, Вера.
Все время Серова бьют по носу.
Мечтал быть, выражаясь его словами, крупной шишкой — оказалось не так просто. Споткнулся сразу на старике барбосе.
Теперь здесь, на море, наверно, ждал какого-нибудь подвига. Обязательно ждал. У этих людей психология такая: стоят на берегу речки. Не перепрыгнуть. Мост строить долго и хлопотно. Так, может, глаза зажмурить, может, перенесет… Итак, он мечтал о штормах, о бурях. Были и штормы и бури. А подвигов не было. Шли обыкновенные трудные будни, тяжелая повседневная работа.
«Вот выловлю я тысячу тонн рыбы. И на тысяча первой умру, — говорит Серов, — а ты даже есть ее не будешь».
И с Соколовой у него, кажется, плохо. Впрочем, может, это и к лучшему.
Об университете пока не говорит. Но ведь думает.
Мне кажется, рано ему в университет. Слишком сильны еще все эти воспоминания. Они, как дым, лезут ему в глаза. Из-за них он хочет быстренько на чем-нибудь взять реванш и выскочить в люди.
Ведь, знаешь, теперь все едут на целину или стройки. Серов, как оригинал, уехал на море. Это верно. В Москве ему, пожалуй, нельзя было оставаться. Там все слишком напоминало о прежнем. Итак, море, романтика. Представляю, какие письма писались Соколовой. Но, повторяю, работа моряка скучная. Драить палубу, медяшки. Однообразно. Штормы в наше время стали редкостью. Как говорит сам Серов, «женщин нет, а есть план, план, будь ты трижды проклят». Да, надо Игорю всю свою жизнь перестраивать.
Я вижу, как ты улыбаешься: «Маркелов не любит неудачников». Но что делать? Серов по-прежнему мечется. Он не изменился.
Когда мы уходили, к Серову пристал какой-то подвыпивший пожилой детина в штормовке. Вероятно, вечером пришел сейнер, и моряки изрядно поднабрали.
— Эй, земляк! Людей много, а истинных друзей нет: на пол-литра не дают.
— Да, мы с тобой земляки, — отвечает Игорь, — два лаптя на карте.
Тот сурово к нему придвинулся, взял его за руки.
Стоят, мерят друг друга взглядами. Вдруг детина провел так легонько по его плечам.
— Молодец! Мы с тобой работяги, поймем друг друга.
И, почему-то зло взглянув в мою сторону, детина исчез. А Игорь как-то посерьезнел:
— «Мы работяги?» А знаешь, Ленька, это неплохо.
Вот здесь для меня приоткрылся другой, новый Игорь Серов.
Черт бы его побрал, Верка, но вот в нового Игоря Серова, пожалуй, можно и поверить, хотя пройдет еще очень много времени, прежде чем он станет человеком».
А.Гладилин «Первая попытка мемуаров»
опубликовано в журнале «Октябрь», 2007, № 6 (отрывок, касающийся повести «Дым в глаза»)
Я еще не был никогда в домах творчества и решил поехать в зимние Дубулты. Летом туда набивалась масса народу, а зимой практически никого. Сидел в пустынном доме и написал первую свою настоящую вещь, “Дым в глаза”. Управился за 25 дней и вернулся в газету. Повесть отдал в “Юность”. Мэри Озерова заставила меня дописать еще одну главу, развить “для равновесия” линию положительного героя и положила рукопись на стол Катаеву.
В этот раз Валентин Петрович очень быстро ее прочел, вызвал меня к себе и сказал: “Из этого можно сделать хорошую сказочку на двадцать страниц. Я понимаю, что вы со мной не согласны, но переубеждать меня бессмысленно. Сделайте из этой повести небольшую сказку, и я ее напечатаю. Потому что я считаю – вот так нужно, вот так должно быть. А ваши формалистские фокусы...”
Действительно, по тем временам повесть была вызывающе формалистской, по форме очень интересной. Недаром до сих пор даже молодые писатели меня спрашивают про “Дым в глаза”. Как любая проза, она, конечно, устаревает, но какие-то формальные приемы, открытые там, потом не один раз использовались другими.
Тогда я ему начал объяснять построение “Дыма в глаза”… Это был редчайший случай, когда Катаев беседовал с автором не как главный редактор, а как писатель с писателем. Писатель огромного таланта, литературную ткань он ощущал прекрасно, и он меня услышал. Конечно, Катаев был разным в разные периоды, а тогда он, видимо, чувствовал какое-то потепление в воздухе. Оттепель возвращалась. И он сказал: “Как ни странно, но вы меня убедили. Будем печатать…”
Я ожидал увидеть готовый номер “Юности” с моей повестью, а в редакции мне показывают верстку “Дыма в глаза”, которую завернула цензура. Каждая строчка или почти каждая подчеркнута разными цветными карандашами, частокол вопросительных знаков. Не верстка, а абстрактная картина неизвестного художника!
Забегая вперед, скажу, что дивные дела творились в хрущевскую оттепель. Катаев с цензурой не спорил, бессмысленно. Он снял из верстки несколько фраз и через три месяца тихо поставил “Дым в глаза” в декабрьский номер. И цензура пропустила повесть без единого замечания.
Примечание автора. Все названия газет, команд, имена футболистов, результаты встреч изменены.
Примечание автора. Сначала записаны очень подробно два дня. В каждом из этих дней Серов совсем другой человек, хотя есть что-то общее между Серовым первого дня и Серовым второго дня. Складывается впечатление, что Серов выложил в эти два дня всю свою наблюдательность и все свое остроумие.
Да, эти два дня записаны очень подробно. Он старался записать не только мысли, но и оттенки мыслей. Увы, записи ограничиваются лишь двумя днями. На большее Серова не хватило (вот, по нашему мнению, уже первая черта характера).
Примечание автора. Эту историю передал мне Леонид Маркелов, ссылаясь на очень подробный рассказ Игоря Серова. От себя Маркелов добавил: «Только удивляет меня фамилия: Шагреньев. Мистика! Времена Бальзака и «Шагреневой кожи» давно прошли».
Примечание автора. Меня очень просили не вдаваться в их личные отношения. Увы!
Примечание автора. Далее дневники Серова публикуются со значительными купюрами. Пришлось выбросить все многочисленные описания различных «веселых» приключений, попоек, дебошей, критику ресторанных меню и т.п. и т.д. Автор оставил лишь те записи, где Серов подымается над собой, пытаясь осмыслить происходящее.
Примечание автора. Пропускаем долгие расспросы, как Вера себя чувствует, как проходит практика и как ей нравится веселый город Горький.
