Дядька-Валерка покуда бунтовал против судьбы и явиться к Андрею для встречи на высшем уровне твердо не обещал. В его душе неожиданно образовались силы одолеть новый этап несогласия с действительностью, и дядька бодро пошел по этапу. Когда на милом, скромном фуршете после концерта в Музее истории демократии к нему приблизилась Изольда с огромной вишней, которую она держала за плодоножку, покачивая точно колокольчик, и нежно сказала: «Ам! Ам!», дядька ответил: «Уймись, крыса» – и решительной походкой героя не нашего времени отправился пить водку в любимую рюмочную на Большой Никитской…
Восьмого сентября, ясным теплым утром, Карантина с Никой прибыли на Ленинградский вокзал.
Как известно, всех, прибывших на этот вокзал, первым делом встречают плотные ряды якобы-таксистов, предлагающих проехать пару-тройку километров за неземную сумму. Автор убежден, что это не реальные шоферы, а нанятые городской администрацией статисты, призванные сразу и резко продемонстрировать приезжим, что жизнь в столице – это вам не шуточки.
Но это не Карантине было объяснять. Пробормотав: «Отвяжитесь, пираньи!», она прошествовала на улицу, где мигом поймала то, что ловят все вменяемые новоприбывшие на Ленинградский вокзал фигуранты, – грязные «Жигули» с разбитым лобовым стеклом и восточным человеком средних лет за рулем, который кивал на все слова, обращенные к нему, и понимал из них примерно одну четверть…
Добро пожаловать в ад, Катерина Павловна!
6. «А тем, кто сам добровольно падает в ад, добрые ангелы не причинят…»
Глава шестнадцатая,
в которой пока сбываются не все мечты наших героев
Накануне приезда родственников, хотя времени не было никакого, Андрей извернулся и забежал к Эгле домой. Королева Ужей хандрила, не репетировала, ни с кем не общалась и даже с Андреем разговаривала сердито. Вообще-то она разговаривала по-хамски, но Андрей никогда таких эпитетов по отношению к ней не допускал и в мыслях.
Расстроилась, что концерт, по ее мнению, был неудачный. Сердится. Вот, попался под горячую руку… Если бы кто-то объяснил ему, как он развращает талантливую, но невоспитанную девушку своей добротой… но этот кто-то был надежно заблокирован в уме Андрея.
Эгле с директором Наташей снимали трехкомнатную квартиру на Тверской-Ямской у женщины-искусствоведа, уехавшей в Германию к дочери. Эгле любила это жилище за старомодное изобилие книг. Она была уверена, что все книги, пусть смирно стоя на полках, имеют постоянное и сильное излучение. «Я облучаюсь, даже когда сплю!» – восклицала она.
Эгле просмотрела запись концерта, привезенную Андреем, но велела на сайт ее не выставлять. Она возненавидела этот концерт из-за наглой обструкции, которую устроил демон Камского. Она не употребляла таких терминов и не вполне понимала точные причины своего энергетического провала, а потому злилась еще больше, ругала группу, зрителей, директора, саму себя. Досталось и Андрею.
– Ты же вообще ничего не рубишь в музыке! Тебе что ни сбацай – все хвалишь. Уха нет вообще!
– Уха нет, правильно. У меня только глаза. Я же художник…
Хорошо, не было Наташи – стройной, белокурой, с рассеянной сладковатой улыбочкой. А то опять начались бы мысли…
–Еще родственников каких-то кретинских притащил.
– Я знать не знал, честно! Тут чистые проделки судьбы. Я только один раз в детстве слышал про эту историю с дядькой. Но никаких имен-фамилий, ничего…
– Да уж эти наши барды… – рассмеялась Эгле. – Не слабо напахали с женским полом. Чего он пел-то, не припомню. Какой-то он у тебя неколоритный. Бесцветный какой-то. Ну и что, теперь эта оглобля его шантажировать будет? Жуткая девка. Вот как пить дать, она еще попрется в телевизор про свою несчастную долю женскую рассказывать…
– Ну, не думаю. У нее таких связей нет.
– Какие связи? Ничего не надо. Позвони да расскажи про то, что у тебя дочка незаконная от певца известного, все будут счастливы. Ха. Интересный ритм – «дочка незаконная от певца известного…»
Андрей вдруг подумал, что событий, развивающихся так, как сказала сейчас Эгле, он предотвратить никак не сможет.
– Ты что там помрачнел? Боишься, фамилию трепать будут?
– О Господи. Боюсь, конечно. Ты права – она на все способна, эта Катаржина. Мне, знаешь, девочку жалко… Они приезжают завтра. Может, договорятся как-нибудь с дядькой по-мирному.
– Где будут жить?
– Ну где им жить. У меня…
– Напрасно ты влез в это дело.
– Это моя сестра, понимаешь? Сестра.
– Не понимаю! – разозлилась Королева Ужей. – Никогда не пойму! Эти дурацкие ваши истории насчет родства. Кто-то по пьянке завалил кого-то, и теперь у тебя, видите ли, сестра, и у тебя к ней откуда-то чувства. Знать ее не знал и видеть не видел. Ничего общего нет. Какие-то комочки слизи разбухают и делятся, и на этом основании мы должны любить это… этот результат бесконтрольного деления. Эту чужую мерзкую плоть… Родство может быть только духовным! Больше никаким! Ты сам найди свое, найди своих, тогда люби, тогда береги. У меня этих говнородственников целый поселок вообще…
– Ты говоришь как мои родители.
– Ну и правильно они говорят.
– Нет! – закричал Андрей, так что Эгле на мгновение растерялась. – Нехорошо так говорить. Не по-человечески получается. Родилась девочка, чем она виновата? Ни отца, никого… Она не мерзкая плоть, она хорошая девочка. Она моя сестра! Вот – нашлась. Так что теперь, никто ни при чем? Да так рассуждать, то и своих детей в детдом можно сдавать, как… грибы. Да и сдают уже! Тоже, наверное, говорят – комочек слизи разбух, я его спихнул государству и пошел себе веселыми ногами по своим делам.
– Дурак ты, Времин, – ласково ответила Эгле. – Милый добрый дурак…
– Конечно, я дурак, – согласился Времин. – У нас теперь просто. Кто свой пуп созерцает, тот умен, а кто смутно подозревает, что на свете еще какие-то люди живут, – тот дурак. Украл миллион, построил дом, завалился за трехметровый забор – ты умница. Помог другому – ты дурак. Отличная, совершенно ясная жизнь.
– Ну, ты меня с дерьмом не равняй, – заметила Эгле, покусывая ноготь (занервничала, стало быть). – Я миллионов не краду. Я пока ничего не зарабатываю, как ты знаешь. Я думаю, что я тут вообще никому не нужна со своими песенками. Черт, завтра в клубе выступать, а настроение повеситься…
– Настроение – это роскошь, – твердо сказал Времин. – Нам, бедным людям, это не по карману…
И подумал: «Неужели она недобра? Если бы она была добра! Все было бы спасено!»
Он помнил, что это чьи-то слова – но чьи?
Князя Мышкина, мой бедный Андрей. Князя Мышкина, идиота.
……………………………………………………………………
– Я однажды поехала на чужое море, – сказала Нина Родинка, – уговорили, значит, отдохнуть. А от чего мне отдыхать, когда я всю жизнь ни хрена не делаю? Думать – это же не работа. Работа – это с девяти до шести с зарплатой пятого и двадцатого. Все, что не с девяти до шести, – является счастьем…
Приехала, пошла в оздоровительный центр. Там стоят гидромассажные ванны с морской водой. Залезла. И вдруг чувствую – как-то подозрительно приятно водные струи ударяют в мое тело. Какие-то сладостные ощущения в нем заводятся, тем более замечательные, что никого не надо о них просить… «Эге! – воскликнула я. – Да у вас тут и кончить можно!»
Таким образом бессмысленный отдых превратился для меня в маленькое радостное приключение. Я сидела в гидромассажной ванне не как помешанная на здоровье корова, а как эротический гурман. Соитие с морской водой – даже звучит величественно! Не назовешь извращением.
То был незапланированный дополнительный эффект, смысл которого можно расширить до размеров жизни в принципе.
Очевидно, что наша задача предельно проста – прожить жизнь, и больше ничего. Получить особенное удовольствие от жизни – это незапланированный дополнительный эффект. Мы не вправе его требовать. Мы вправе только использовать наши маленькие шансы его получить…
……………………………………………………………………
Карантина мигом разместилась в жилище Андрея, пораженная его чистотой, – она навидалась холостяцких квартир, где росли сталактиты и сталагмиты мусора. Ника, умывшись с дороги, тихо сидела у компьютера, глядя Андреев запас картинок, а Карантина раскидывала одежду, рылась в чемоданах (их было три!) и непрерывно трещала. С дочкой у нее не получалось разговора – она не понимала ее жизни и раздражалась на флегматичные, слабые реакции. Ника часто казалась вялой, глупенькой. Наверное, бесконечные стрессы во время беременности повлияли… – с отчаянием думала Карантина. Хорошо, хоть красотка и ноги-руки-глаза-уши на месте.
А племянник был из редкой породы добродушных людей. На свет, который лился из таких людей, Карантина смотрела, как запаршивевший бомж – на чисто вымытый и разукрашенный храм – дескать, здорово, да не про нашу честь. И вообще – грабануть бы…
