— Вы много пили, — сказала она.
— Надо же, вы, оказывается, tres perspicace.[85]
— Нет, просто я всегда вижу, когда мужнина пьян.
— Хотите письменного признания?
— Знаете, это не преступление. По правде говоря, я одобряю, когда мужчина пьет. Особенно если он это делает, чтобы заглушить боль прошлого.
— Алкоголь не заглушает боль. Он просто вырубит память… до следующего утра Ничего не забывается. Ничего.
— Ну, это какой-то манихейский взгляд на мир.
— Нет, это просто манихейский взгляд на самого себя.
— Вы не слишком-то довольны собой, не так ли?
— Кто вы, черт возьми?
Она игриво улыбнулась, в ее глазах зажглись озорные искорки. И мне вдруг захотелось переспать с ней.
— Кто я? Я — женщина, которая в настоящий момент стоит на балконе в Шестом arrondissement,[86] смотрит на Пантеон и беседует с американцем, явно запутавшимся в жизни.
— Могу я поцеловать подол вашей shmatte,[87] доктор Фрейд?
Она снова закурила и произнесла:
— Shmatte. Это иудейское слово. Вы еврей?
— Моя мама была еврейкой.
— Ну значит, и вы еврей. Мать является носителем веры и передает ее…
— Как триппер.
— А другая ваша половина? — спросила она.
— Унылый среднезападный конгрегационалист.
— Так вы считаете своего отца скучным человеком?
— Вы задаете много вопросов.
— Кажется, вы не прочь на них ответить.
— Я не люблю говорить о себе.
— Все американцы любят говорить о себе. Так они самоутверждаются.
— Какая оригинальная мысль.
— Я рада, что вы так думаете.
— А теперь, с вашего позволения, угадаю я: вы профессор семиотики из Сорбонны и защитили докторскую диссертацию по символическим нюансам американской культурной жизни…
— Нет, — сказала она, — но я уверена в том, что ваша докторская диссертация была бы близка к этой теме.
— Вам известно, что я преподаватель?
— Нет, просто догадка. И ваша область…
— Кинематограф. Была. Я больше не преподаю.
— Вы потеряли работу?
— Мы раньше не встречались? Или у вас имеется досье на меня?
Улыбка.
— «Нет» на оба ваши вопроса. Я просто несу всякую чушь, как говорят в вашей стране.
— А каким словом обозначается «чушь» в вашей стране?
— Двумя словами: buta beszed.
— Вы из Восточной Европы?
— Браво. Венгерка.
— Но ваш французский… он безупречен.
— Если вы не родились французом, ваш французский никогда не будет безупречным. Но после пятидесяти лет в Париже он становится вполне сносным.
— Пятьдесят лет? Должно быть, вас привезли сюда младенцем.
— Лесть всегда приятна… и всегда очевидна. Мне было семь лет, когда я приехала сюда в 1957 году… Ну вот, теперь я выдала вам жизненно важную информацию: свой возраст.
— Вы выглядите потрясающе для своих лет.
— Теперь мы перешли от легкой лести к абсурдной.
— У вас с этим проблемы? — спросил я.
Она коснулась моей руки двумя пальцами.
— Ни в коем случае.
— У вас есть имя?
— Есть.
— И…
— Маргит, — произнесла она, отделяя один слог от другого.
— А фамилия?
— Кадар.
— Маргит Кадар, — с трудом выговорил я. — Кажется, был какой-то венгерский вождь по фамилии Кадар?
— Да, — кивнула она, — коммунистическая марионетка, которую поставили Советы, чтобы контролировать нас. Мы с ним не родственники.
— Выходит, Кадар — довольно распространенная фамилия в Венгрии?
— Я бы так не сказала. А у вас есть имя?
— Вы пытаетесь сменить тему.
— Ко мне мы еще вернемся. Но только после того, как я узнаю ваше имя.
Я назвал себя и добавил:
— Только первая буква в имени Гарри не проглатывается, как это делают французы.
— Значит, вам не нравится, когда вас называют Арри? Но вы тоже говорите на очень приличном французском.
— Приличном, потому что я американец… а всех американцев считают невежественными и не обучаемыми.
— Абсолютно белое, как и абсолютно черное, кажется дефектом зрения…
— Джордж Оруэлл?
— Браво. Он был очень популярным писателем в Венгрии, мистер Оруэлл.
— Вы имеете в виду, в годы коммунистического режима?
— Да, именно это я и имею в виду.
— Но, если вы уехали в пятьдесят седьмом, то, должно быть, избежали всей этой сталинской мути.
— Не совсем, — сказала она, глубоко затягиваясь сигаретой.
— Что вы хотите этим сказать?
— Только то, что сказала: не совсем.
Тон моей собеседницы был спокойным, но достаточно твердым — намек на то, что ей не хотелось развивать эту тему. Поэтому я не стал настаивать и предложил другую:
— Единственный венгерский анекдот, который я знаю, принадлежит Билли Уайлдеру. Он сказал: «Во всем мире только венгр способен зайти следом за вами в дверь-вертушку и выйти первым».
— Вы действительно специализируетесь в кинематографе.
— Это было раньше.
— Хорошо, дайте-ка угадать… Вы пытаетесь стать романистом… как половина присутствующих в этом… театре абсурда.
— Да, я потенциальный писатель.
— Потенциальный? Почему вы себя так называете?
— Потому что я еще ничего не опубликовал.
— Вы пишете почти каждый день?
— Каждый день.
— Значит, вы писатель. Потому что пишете. Действительно пишете. Вот в чем разница между настоящим художником и позером.
Я благодарно коснулся ее руки:
— Спасибо за эти слова.
Она пожала плечами.
— А вы? Чем занимаетесь вы? — осмелился спросить я.
— Я переводчик.
— С французского на венгерский?
— Да, и с венгерского на французский.
— Работы много?
— Работаю. В семидесятых и восьмидесятых был завал, французы гонялись за современными венгерскими авторами… Да, понимаю, это звучит комично… но одно из немногих качеств, за которые я всегда уважала французов, это их любознательность в культуре.
— Одно из немногих?
— Именно это я и сказала.
— Выходит, вам здесь не нравится.
— А вот этого я не говорила. Я просто сказала…
— Я помню, что вы сказали. Но в ваших словах намек на глубокую антипатию к этому месту.
— Это не антипатия, двойственное отношение. В конце концов, что плохого в том, что испытываешь двойственное отношение к стране, работе, супругу, даже к лучшему другу?
— Вы замужем?
— А вот теперь, Гарри, хорошенько подумайте. Будь я замужем, стала бы я убивать время в этом салоне?
— Ну, если вы несчастливы в браке…
— Я бы просто завела любовника.
— У вас есть любовник?
— Могла бы иметь… если бы попался достойный.
Я почувствовал, что напрягся. Встретив ее улыбку, я снова коснулся ее руки. Она тотчас отстранилась.
— С чего ты взял, что речь о тебе?
— Чистое самомнение.
— Прекрасный ответ, — сказала она и сама взяла меня за руку.
— Так у вас действительно нет мужа?
— Зачем тебе это знать?
— Праздное любопытство.
— У меня был муж.
— И что случилось?
— Это долгая история.
— Дети?
— Была дочь.
— Понимаю.
— Нет, — сказала она. — Не понимаешь. Такого никто никогда не поймет.
Молчание.
— Извините, — сказал я. — Я не могу себе предстать, каково это…
Маргит прижала палец к моим губам. Я поцеловал его. Несколько раз. Но когда мои губы скользнули вниз по руке, она прошептала:
— Не сейчас, не сейчас…
— Хорошо, — прошептал я в ответ.
— Так когда твоя жена развелась с тобой?
— Хороший вопрос, чтобы испортить настроение…
— Ты же спрашивал, есть ли у меня муж, дети. Думаю, это дает мне право спросить тебя…
— Она ушла от меня несколько месяцев назад. Развод в стадии оформления.
— И сколько у тебя детей?
— Как вы догадались, что у меня есть дети?
— По тому, как ты смотрел на меня, когда узнал, что я потеряла дочь. Я сразу поняла, что ты отец.
— Вы так и не оправились после этого? — спросил я.
