Наверное, прошла еще пара месяцев…
…– Хватит пить, Леха! – в отчаянии восклицал Гриша. – Ты и так уже косой в жопу!… Что ж ты себе еще наливаешь?! Завтра же в «Околице» надо быть… Я кручусь, как савраска, делаю тебе рекламу, а ты водку жрешь… Ну, уже генук, мальчик! Этот сраный «ун-бефристет гюльтик», эту бессрочную визу мы уже имеем, квартирку я тебе снял – зашибись! Ну, так однокомнатная… Агицентурбогенератор! Женишься – будет двухкомнатная. Шо ты пьешь, шо ты пьешь?… Ты же уже сидеть не можешь, Леха… Ты же падаешь!
– Домой хочу… – еле ворочая языком, произнес Лешка.
– Таки ты ж дома! Боже ж мой!… Что же ты рукавом утираешься? Ты нормально закусить не можешь? Кто же так пьет, Лешка? Ты же интеллигентный человек… Ну, видишь? А я что говорил? Давай, я помогу тебе подняться… Нет? Бога ради – лежи на полу, говнюк… Начнешь блевать – не захлебнись, не сдохни во цвете лет, артист гребаный!…
– Домой хочу, – неожиданно твердым голосом сказал Лешка и закрыл глаза.
…А спустя еще несколько недель к Леше Самошникову примчался очень возбужденный Гриша Гаврилиди:
– Я только что все узнал, Леха!… Тебе нужно позвонить в Ленинград и попросить свою мамашу, чтобы она срочно выслала тебе дубликат своей метрики, где написано, что она еврейка! Тогда тебя примет местная еврейская община, и мы – в порядке!… У них там, если мать – еврейка, таки нет проблем…
Лешка рассмеялся.
– И шо ты ржешь? – удивился Гриша.
– Помнишь, я рассказывал тебе про ту демократическую немку-поблядушку, из-за которой я влип во все это дерьмо? Вы могли бы с ней работать парный конферанс. Она мне говорила то же самое, только с немецким акцентом.
– Таки бляди почти всегда правы! Мне бы маму-еврейку – мне бы цены не было, – мечтательно произнес Гриша. – Как я фраернулся перед той туристской поездкой!… Почему не купил еврейские документы, идиот?! Нужны мне эти греки в десятом колене!… Ты-то хоть не будь кретином, звони в Ленинград! Получишь ихний статут…
– Статус, – поправил его Лешка.
– Нехай так… Получишь ихний статус, я тебя главным раввином города сделаю! И, как в том анекдоте, будешь еще немного прирабатывать русскими романсами. Бабок намолотим – немерено!
– Да, насчет бабок: дай пятнадцать марок. Отдам в пятницу.
– Зачем? – насторожился Гриша.
– Смотаюсь в «Альди» за пузырьком и закусевичем.
– А вот это ты видел?! – вскричал Гриша, и у Лешки под носом появилась довольно неаппетитная фига, сотворенная из толстых, волосатых Гришиных пальцев.
– Отлично, – произнес артист Самошников. – Когда у нас выступление на русской дискотеке?
– В пятницу, в восемь.
– Прекрасно. И по скольку на рыльце?
– Всего сто пятьдесят марок. По семьдесят пять. – Гриша не на шутку занервничал. – Но если ты настаиваешь, я отдаю тебе девяносто, а себе оставляю шестьдесят. Идет?
– Нет. Ты забираешь себе все сто пятьдесят. Но за них ты сыграешь на гитаре, споешь все романсы и сам будешь читать Пастернака и Заболоцкого. Да, и не забудь освежить в памяти последний монолог Чацкого. Я его как раз собирался исполнять в пятницу. А теперь вали отсюда!
Через час Алексей Сергеевич Самошников уже лыка не вязал. Сломался он сразу после второго стакана – будто его с грядки срезали…
– Очнись, Леха! Очнись, шоб тебе пусто было… – чуть не плакал Гриша Гаврилиди. – Ой, Боженька ж ты мой, надо же было так быстро нажраться! Ни за жизнь поговорить, ничего… Ты хоть слышишь меня, байстрюк?
Лешка поднял на Гришу бессмысленные глаза и что-то попытался сказать. Но звука никакого не произвел, только губы зашевелились было и замерли.
– Не спи, не спи, Лешенька… – по-бабьи причитал перепуганный Гриша. – Так ведь можно и не проснуться!
Лешка с трудом поднял веки, посмотрел сквозь Гришу Гаврилиди и прошептал:
– Ах, если бы…
– Что?… Что ты сказал? – не расслышал Гриша.
Лешка помотал головой, попытался выпрямиться и снова уронил голову на грудь. Затем собрался с силами, как-то умудрился поднять подбородок, подпер его руками, положив локти на стол, и медленно, стараясь отчетливо выговаривать каждое слово, проговорил:
– Знаешь… Уже несколько раз… Старик в белом. Не то снится, не то наяву… Только не понять – на каком языке говорит. Но я его почему-то понимаю… Весь в белом… И волосы, и шляпа… Только глаза голубые. У белого старика…
– Хорошо, хорошо, Лешенька! Пусть будет белый старик, красный, зеленый… Хоть в крапинку! Ты только не пей больше, ладно? А я тебе сейчас чайку зелененького с жасминчиком замостырю – очень оттягивает!…
– А где этот белый старик с голубыми глазами?… – вдруг почти трезвым голосом спросил Лешка и удивленно оглядел всю свою кухоньку. – Он же только что был здесь…
Гриша в отчаянии схватил бутылку с остатками «Корна», стал яростно выплескивать его в раковину, приговаривая:
– Так!!! Вот мы и до психушки уже докушались!… Вот нам уже начинают голубые старики с белыми глазами мерещиться… Эй, ты, Артист Иваныч, твой старик не с хвостом и рогами был? А?
Возникла томительная пауза. Потом Лешка положил голову на стол и, засыпая, негромко произнес:
– Нет… не было. Но один раз… Ты только не смейся, Гриня. Один раз мне привиделись у него за спиной большие белые крылья…
– Владим Владимыч… Владимир Владимирович! Бологое! – услышал я голос Ангела, еле открыл глаза и с трудом приподнялся на локте.
Казалось, мое тело и мозг были буквально отравлены тяжким посталкогольным недомоганием несчастного Лешки Самошникова, которого я наблюдал еше несколько мгновений тому назад.
Первое, что оказалось на уровне моих глаз, – стоящий на купейном столике стакан с джином и кубиками льда, плавающими поверху.
Я сознательно упомянул про кубики льда, «плавающие поверху».
Лет двадцать пять тому назад мы с моей женой Ирой читали чью-то повестушку в модном тогда еще журнале «Юность». В этом сочиненьице было одно забавное описание. Виски (так же, как и джин) в то время еще считалось напитком отрицательных персонажей, и один вот из таких гадов в той повестухе «ПИЛ КАКУЮ-ТО ЖЕЛТУЮ МУТНОВАТУЮ ЖИДКОСТЬ ИЗ СТАКАНА, НА ДНЕ КОТОРОГО ПЛАВАЛИ КУБИКИ ЛЬДА…».
Автор этого замечательного сочинения мог никогда в жизни сам не видеть виски, а так как эта гадость была положена только зарубежным мерзавцам, то естественно, что автор назвал ее «МУТНОВАТОЙ». Очень, я бы сказал, выразительно! Но вот каким образом у этого сочинителя КУБИКИ ЛЬДА ПЛАВАЛИ НА ДНЕ СТАКАНА – это уже уму непостижимо! Нанести такой силы удар по начальной физике шестого класса средней школы – дано не всякому…
Итак, перед моим носом стоит почти целый стакан моего любимого джина со льдом – как и положено, плавающим сверху, а я, пожалуй, впервые в жизни, отворачиваюсь от этого стакана, стараясь даже не вдыхать его гордый можжевеловый аромат!
– Как заказывали, – улыбнулся мне Ангел.
– Спасибо, дружочек мой, – виновато ответил я. – А нельзя ли это поменять на стакан простого горячего и крепкого чая?
– Уже, – сказал Ангел.
Я клянусь, что не отрывал глаз от стакана с джином! Я отворачивался, но не настолько, чтобы потерять джин из поля зрения. Однако когда вместо джина и на его месте возникли чай, сахар, лимон и маленькие симпатичные крекеры, которые я обожаю, – я так и не смог понять… Чудеса, да и только!
– На Лешку насмотрелись? – сочувственно спросил меня Ангел.
– Угу… – ответил я, соединяя чай, лимон и сахар воедино.
Наш состав тихо стоял на своей единственной остановке в середине этого пути и ночи.
За окнами вагона слышны были негромкие голоса, металлические звуки, а потом все накрылось и увязло в хрипло-простуженном диспетчерском радиобормотании, в котором нельзя было разобрать ни одного слова. Однако кто-то все-таки понял эту диспетчерскую абракадабру, потому что наш поезд слегка лязгнул вагонными сцепками и почти неслышно стал уходить от желтых привокзальных фонарей…
Я еще немного приподнялся на своей железнодорожной постельке и стал прихлебывать удивительно душистый чай.
– «Эрл Грей»?
– А как же! – с удовольствием подтвердил Ангел. – С бергамотом. Как вы любите.
– Спасибо. А про соленые крекеры как вы узнали?
– Это уж такие пустяки, что просто совестно всерьез говорить о них…
Тогда я собрался с духом и спросил:
– Скажите, Ангел, а вот тот «белый старик с голубыми глазами» был действительно плодом алкогольного сдвига Лешкиного сознания?
Почему мне было так трудно задать этот вопрос? Может быть, оттого, что я боялся подтверждения опасениям Гриши Гаврилиди – «алкогольный психоз». Начало необратимых мозговых изменений. В двадцать-то пять лет от роду!… Господи… Что может быть ужаснее?!
Ангел помолчал, медленно снял очки, аккуратно сложил «Московский комсомолец» вчетверо и положил газету на столик.
– Да нет… Старик был абсолютно реальной фигурой, – невесело произнес Ангел. – Если, конечно, старого, практически вышедшего в тираж Ангела-Хранителя можно назвать «реальной фигурой».
