Осмысливая теперь прошедшее, я понимаю, что все в моей новой жизни в Израиле складывалось к благу. Если бы не удалось выбить караван, я бы потом не получила квартиру в Ашкелоне. Ведь что получилось? Настало такое время, когда страна решила отказаться от караванных поселков. Их просто ликвидировали во всех городах, потому что надо было на освободившихся площадях строить новое жилье. И в то же время содержание таких поселков дорого обходилось казне. Куда девать жителей? Их расселяли в стационарные дома. Но теперь мне полагается квартира, так установили чиновники. Предложили выбор. Мы выбрали город Кармиель. Там дом на земле. Тоже чисто израильское выражение, означающее первый этаж с небольшим участком земли. И я, конечно, согласилась. Один знакомый поехал в Кармиель, посмотреть, что это за жилье, вернулся и говорит:
— Жанна, мой домик свободный, а твой кто–то уже занял.
Ну что тут поделаешь. У меня документы на дом, а люди в нем уже живут. Выселять, что ли? И я подумала, лучше с этим не связываться, выбрала Ашкелон. Здесь хорошая квартира, правда, на третьем этаже — высоковато, но спасибо и на том! В караване было выгодно жить, там были дешевы и электричество и вода, потому что их не облагали таким налогом, как в стационарных квартирах. Да и вообще там мне очень нравилось, я любила свой караван. Сын сделал навес у входа, защищавший от солнца, так что я совершенно не страдала оттого, что жилье — времянка. Я часто ездила в гости к сыновьям. Потом у них родились дети, У Миши Белочка, у Бори — Яша. Кстати, смешно теперь вспоминать, но когда Яша начал что–то соображать, Катя его воспитывала: «Яшка, бабушку надо слушать с первого слова! "
Итак, приехали мы с мужем в Ашкелон. С тех пор и живем в своей квартире на улице Мильрод. Потом сыновья уехали. Михаилу предложили работу в США, Борис основал свой бизнес в Канаде. И если говорить откровенно, то нам с мужем их очень не хватает. Не только сыновей и родных внуков, но и Веры с Павлом, Анны с Катенькой. Наверное, это не требует объяснения, ибо дети всегда остаются детьми, тем более, если между ними и родителями установились добрые взаимоотношения.
Когда начались военные действия в Ираке и в воздухе повисла опасность бомбардировки израильских городов, Борис стал звать нас в Канаду. Но мы не поехали. По разным причинам. Во–первых, нам предстояло бы пройти медицинскую комиссию. Ни я, ни муж ее пройти не можем, поскольку оба — инвалиды. Во–вторых, здесь мы получаем пенсию, на которую можно жить. Там нам до пенсии просто не дожить, потому что ее обещают только через десять лет после прибытия. А садиться на шею сына не хочется. В- третьих, люди мы больные, а медицина в Израиле значительно сильнее, чем в Канаде. Мне раз в неделю дают лекарство, которое стоит сто долларов, разве можно это не ценить? От добра добра не ищут!
Я считаю, что мне в Израиле повезло во всех отношениях. Даже то, что сыновья уехали отсюда, с моей точки зрения — благо. По той причине, что никто не знает, чем закончится вековая война с арабским миром, а дети рождаются не за тем, чтобы их хоронили родители. Миша уехал первым. Его послали в США в командировку, там к нему пригляделись, — специалист хороший, язык знает. Предложили место на фирме. Даже за свой счет перевезли его семью. Это было давно. Я еще одна жила. Миша мне:
— Поехали с нами!
— Нет, — говорю, — не могу я с вами. Юра должен приехать. Я его жду.
Да и хорошо мне живется в Израиле. Я вообще думаю, что здесь везет только тем, кто приехал сюда с добром. Мы и там жили на свою зарплату и знали: от того, что тратим больше, зарплата не растет. И здесь по одежке протягивали ножки, на многое не претендуя. И вообще, я себя здесь чувствую отлично. И это очень важно.
Мой врач мне строго наказал:
«Стихи вам противопоказаны!»
А я послушался, но стал,
Как бочка (не про вас будь сказано).
Я ел да спал, а мимо вскачь
Неслись Пегасы эскадронами,
А я все не писал, хоть плачь,
Лекарства поглощая тоннами…
…Но вот пришел счастливый день,
Когда опять пишу в газете я.
Пусть лечатся — кому не лень,
А я не жажду долголетия!
Меня не вдохновляет мысль,
Крепиться до почтенной дряхлости,
Без перспектив подняться ввысь,
Повыше, над бесплодной чахлостью.
К чему тянуть резину лет,
Соря, увы… песочком ветхости,
И, как зажившийся поэт,
Стать под конец музейной редкостью?!
Не лучше ль оборвать полет,
Сложивши крылья по–орлиному,
И… камнем — вниз, в водоворот…
Закончить раньше, но любимому?!
24.03.1962
В приморском городке у двухэтажной школы
Стоит среди цветов надгробный обелиск.
К нему доносятся и школьный гам веселый,
И смех бубенчатый, и детский визг…
А рядом с ним — шоссе, змеясь, уходит в горы.
За день и ночь не умолкает жизнь.
Взбираясь на гору «ЗИСы» урчат упорно
И скатами шуршат, сбегая в город, вниз.
А обелиск молчит — печально–величавый,
Кладя на бархат трав свою скупую тень.
Торжественный свидетель нашей славы,
Как он хорош в лазурный майский день!
И кто бы ни был здесь зарыт у этой школы:
Колхозник, сталевар, волжанин ли, грузин -
Они отдали все за этот гам веселый,
За Родину свою, за бег ее машин.
…У школы, близ шоссе, стоит в уединенье
В букетах и венках надгробный обелиск,
И словно вслушиваясь в шум весенний,
Он с высоты глядит на нашу жизнь.
Когo ты, море, не пленяло,
Кто не унес от этих берегов
В душе своей, как огненное жало,
Бескрайности твоей могучий зов?
И спокоен мерный шум прибоя, —
Ему сегодня — миллионы лет…
И синь твоя — всегда была такою,
И волн всегда был изумрудным цвет.
Ты пережило Байрона восторги
И Пушкина прощальную строфу…
Как рану сердца, поцелуй твой горький
И я с собою в вечность унесу.
Пройдет гряда тысячелетий,
Истлеют эти строки — кровь души.
Но так же юны будут на рассвете
Твои тона… Свежи и хороши!
Мне грустно, но печаль моя спокойна,
Я знаю, — к этим вечным берегам
Приедет, как и я, потомок мой достойный,
Отдавший сердце слову и стихам, —
Твоим напевом очарован,
Тебе, как гордый властелин стихий,
Прочтет свое он пламенное слово
И солнечные посвятит стихи…
Дорогой доченьке моей в утешение
Кого ты, море, не пленяло?
Кто не унес в душе с собой
Твою немую величавость
И твой… волнующий покой?
Ты знало Байрона восторги
И Пушкина крылатый ямб,
И ныне -
Поцелуй твой горький
вот и меня зовет к стихам.
И я, увы, берусь за оды -
Но знаю -
Мне не рассказать -
Ни как ты страшно в непогоды,
Как кротко -
лишь прошла гроза.
…Да, это так, но мне — спокойно…
Я знаю, к этим берегам
Придет потомок мой достойный
По мною хоженым тропам;
И тут, где я,
На этом взморье,
тобой он будет потрясен
И воспоет тебя,
О, море,
Как все поэты всех времен!..
Туапсе, 16.07. 1964
К 8 марта 1964 года
Дорогой и родной доченьке Жанне
Я нашим женщинам
не как старик -
рассудочно,
а молодо–неистов,
несу букет из пламенных гвоздик
и орхидей
серебряно–лучистых…
Гвоздики -
в честь их всемогущих чар,
перед которыми мы отступаем,
а орхидеи в нем,
как нежный дар
прекраснейшему
из прекрасных таинств — уменью их -
растить людскую душу,
любовь к товарищу, к семье, к труду,
уменью — человека в горе — слушать,
от друга отвести беду.
…Сегодня — женщинам
не как старик,
а молодо, восторженно и чисто
я радостно дарю букет гвоздик
и орхидей -
нарядно–серебристых!
Бывает,
что ни цифры, ни таблицы,
ни радужные взлеты диаграмм -
не помогают вспыхнуть, окрылиться
и… оторваться от житейских «драм». —
Тому подай лавсан,
другому лыжи,
«А мебель наша где,
подумать — стыд»…
И чувствуешь,
что сил нет выжить,
и как тебя захлестывает быт.
… В такие дни со мной не сладить прозе -
Нужна поэзия!
Одни стихи
Людей — в лазурное,
