Нил Шустерман - Бездна Челленджера

Пастельный халат оттаскивает любительницу пазлов, прежде чем она успевает выцарапать тебе глаза, а другой уводит тебя прочь. Здесь повсюду бродят люди в пастели, следя, чтобы ничто не выходило из-под контроля. На самый крайний случай есть одетые в черное охранники, но ты не думаешь, что им дают оружие, потому что кто-то достаточно отчаявшийся легко может его выхватить.

Уходя, ты слышишь плач девочки с пазлами. Тебе тоже хочется оплакать ее утраченный пейзаж, но вместо этого ты начинаешь смеяться. От этого тебе становится только хуже, и чем хуже тебе становится, тем громче ты смеешься.

Ты снова в Белой Пластиковой Кухне. Тебя окружают силуэты — иногда ты узнаешь их, иногда нет. Монстры с дурными намерениями в переменчивых масках. Голоса сплетаются в бормочущий хор, и ты не знаешь, с какой стороны они идут и в каком измерении — одном из классических трех или каком-нибудь еще, достижимом только через твою постоянно трещащую голову.

Сегодня ты весь в поту. В кухне слишком жарко. От этого голова болит еще сильнее.

— У меня опухоль мозга, — обращаюсь я к бестелесной маске с зависшим в воздухе планшетом.

— Нет у тебя ничего, — отвечает маска.

— Она неоперабельная! — настаиваешь ты. Непонятно даже, какого пола твой собеседник. Возможно, они это нарочно делают.

— И МРТ, и рентген показали, что у тебя все в порядке, — произносит силуэт, сверяясь с планшетом, и ты соглашаешься, чтобы снова не угодить в жерло пушки.

У маски отрастают руки — или они просто только сейчас стали видимыми. Ты ощущаешь, как что-то сдавливает тебе руку чуть выше локтя, и обнаруживаешь, что твою руку положили под гильотину.

— Не шевелись, я просто меряю давление, — произносит бесполая маска.

Лезвие опускается. Твоя отрезанная рука бьется, как форель в лодке. Ты стонешь, и маска произносит:

— Слишком сильно. Я немного ослаблю. Дай-ка руку! — Она хватает твою руку и выкидывает в открытое окно, которого секунду назад не было. Но когда ты опускаешь глаза, оказывается, что рука по-прежнему прикреплена к твоему телу.

— Артериальное все еще повышено. Мы увеличим твою дозу клонидина, — произносит маска. — А если не сработает, твоя голова просто лопнет, как шарик — невелика беда!

Что-то из этого на самом деле звучит вслух. Что-то нет. Но ты все равно все это слышишь и не можешь понять, что маска произнесла, а что отправила тебе мысленно.

— Давай-ка посмотрим на твою руку. Сильно отбил? — Он-она глядит на лиловый кусок плоти, подаренный тебе синеволосой девочкой с пазлами. — Хм… Отличная отбивная! — говорит или не говорит маска. — Хорошо! Мясо нужно резать легко, как масло! — И тебя оставляют медленно тушиться в собственном соку.

Ты не знаешь, чем кормят в этих голых больничных стенах. Может, курицей? Или тушеной говядиной? Ты различаешь только желе. Его очень много. В красной прозрачной трясущейся массе плавают кусочки персика или ананаса. Ты чувствуешь с ними душевное родство. Особенно когда начинают действовать лекарства. Иногда весь мир вокруг превращается в желе и каждое крошечное движение требует такого напряжения воли, что игра не стоит свеч.

Ты живешь от еды до еды, хотя она для тебя ничего не значит, потому что ты не чувствуешь ни голода, ни вкуса. Это побочный эффект твоего волшебного лекарственного коктейля.

— Временно, — говорит доктор Пуаро, — это только временно.

Его слова мало что значат, потому что время больше не течет вперед. Вбок оно тоже больше не движется. Только кружится на месте, как маленький ребенок, пока у него не закружится голова.

Ты учишься считать дни по сеансам терапии.

Три раза в день всех вас на час усаживают в круг и заставляют слушать такие ужасы, что они не выходят у тебя из головы. Девочка в красочных подробностях расписывает, как ее многократно насиловал сводный брат и как она потом пыталась перерезать себе горло. Парень рассказывает шаг за шагом, каково сидеть на героине и торговать собой на улице, чтобы хватило на новую дозу. Всех их терзают кошмарные бесы, и тебе хочется отвернуться, убежать, заткнуть уши — но приходится все это выслушивать, потому что это «в лечебных целях». Интересно, какой идиот решил, что пытать загнанных в угол детей рассказами о чужих кошмарах наяву — хорошая идея?

Ты жалуешься родителям, и, к твоему удивлению, они в не меньшей ярости, чем ты:

— Моему сыну пятнадцать! — заявляет папа главному халату. — Вы пичкаете его ужасами, каких не должен знать ни один ребенок, а особенно больной, и называете это терапией?

Неплохое начало, пап. Вот и первый знак, что, может быть, он вовсе не чудовище под маской.

Жалобы родителей приносят плоды. В группу приходит новый куратор, чтобы взять все под контроль и не дать терапевтическому родео затоптать копытами юные впечатлительные умы.

— Я здесь не затем, чтобы промывать вам мозги, — объявляет он, — а чтобы помочь вам высказаться.

Его зовут Карлайл.

— Твои сны меня беспокоят, — замечает капитан. — От них разит злобой и подрывными намерениями.

Мы вдвоем сидим в его кабинете. У него в зубах дымится трубка, набитая океанскими водорослями. Насест попугая пустует.

— Но сны приносят откровения, — возражаю я.

Капитан наклоняется ко мне — глаза застилает едким дымом из его трубки:

— Только не эти сны.

Я все жду, когда же выскажется попугай, забыв, что его здесь нет. Я так привык, что они с капитаном одна команда, что без птицы мне как-то неспокойно.

— Демоны в масках из белой кухни, которая тебе снится, грозят разрушить все, ради чего мы трудились, — продолжает капитан, — и наше путешествие пойдет насмарку.

Я гадаю, не постигла ли попугая судьба его отца — нежданный визит в камбуз, совсем не такой чистый и блестящий, как кухня из моих снов. Не познакомился ли он поближе колодой для рубки мяса? Мне часто казалось, что лучше бы попугай куда-нибудь исчез, но его отсутствие почему-то навевает дурные предчувствия.

Капитан не мог с ним разделаться, потому что мы сговорились на этот счет. Пока я играю главную роль в коварных планах их обоих, и птица, и капитан будут в полной безопасности, если я не решу выбрать одну сторону. Иногда мне хочется, чтобы оба остались живы. Иногда — чтобы оба погибли. Но я живу в вечном страхе, что выживет кто-то один.

— Слушай меня как следует, — наставляет капитан. — Ты не должен отправляться в Белую Кухню. Не дай ее яркому свету себя очаровать. Противься ей всеми фибрами души. Все пропало, если ты не останешься здесь, с нами. Со мной.

Ты не столько спишь, сколько одалживаешь восемь часов у смерти. Когда лекарства действуют в полную силу, ты не можешь забраться к себе в голову, так что сны тебе тоже не снятся. Разве что ранним утром, перед самым подъемом, тебе удается проскользнуть в свое собственное расстроенное подсознание, но ты слишком скоро просыпаешься.

Ты уже выучил порядок химической атаки. Сначала — отупение, невозможность сосредоточиться; потом, когда лекарства проникают в кровь, — искусственное ощущение покоя; нарастающая паранойя и беспокойство, когда их действие слабеет. Чем тебе хуже, тем глубже ты можешь погрузиться в коварные глубины собственных мыслей. Чем внутри опаснее, тем сильнее ты стремишься нырнуть туда, как будто уже привык к этим ужасным щупальцам, стремящимся раздавить тебя в своем захвате.

Иногда ты понимаешь, зачем пьешь свой лекарственный коктейль. В другое время не можешь понять, как вообще такая мысль могла прийти тебе в голову. И волна продолжает накатывать и отступать, неся одновременно яд и исцеление.

Во время прилива ты веришь, что сидишь в четырех стенах. А потом наступает отлив и ты веришь чему-то другому.

— Когда твои мозги немного успокоятся, — говорит доктор Пуаро, — тебе станет яснее, что происходит наяву, а что тебе мерещится.

Ты не до конца уверен, что так будет лучше.

— Он сутками изучает карты, — говорит Карлайл, терапевт. — Мы зовем его штурманом.

Парень, сидящий за столом в углу комнаты отдыха, во все глаза пялится на карту Европы. Тебя распирает любопытство:

— Почему ты держишь ее вверх ногами?

От даже не поднимает глаз:

— Чтобы понять, что внутри, нужно сломать все шаблоны. — А в этом что-то есть! Ты сам такое проходил и можешь его понять.

Он уверенно проводит зеленым маркером линии между городами, как будто точно знает, что делает. Вся карта покрыта зеленой паутиной.

— Найди связь — найдешь все, — добавляет парень, и тебя пробирает холодок: ты узнаешь себя самого. Ты садишься напротив. Он постарше тебя — семнадцать или около того. У него отчаянно пытается отрасти козлиная бородка, но ей не хватает этак полугода до цели.