– Спасибо… простите меня.. – глухо сказал Иоффе.
Курский пошел к выходу, дошел до бронзового грифона, а потом вдруг вернулся. Полковник сидел там же, держа в руках свой мобильный телефон.
Он мокрыми глазами взглянул на Курского.
– Вы?.. Что-то забыли? – пробормотал он.
– Скажите, вы были хорошим разведчиком? – спросил Курский.
Иоффе измученно смотрел на него, словно не понимая смысла вопроса.
– К чему вы это? – спросил он.
– Боюсь, вы были не очень хорошим разведчиком, Олег Борисович. Впрочем, девять лет на посту директора санатория в ласковом курортном уголке – это расслабляет.
Полковник молча смотрел на него.
– Видите ли, я слыл в московском угрозыске спецом по татуировкам. Татуировка – мой конек.
Вашу свастику мог наколоть один лишь человек – Виктор Хуценко, по кличке Витя Херувим. Витя Херувим умер в Очакове девять лет тому назад. На вашей свастике, в нижнем уголке, его авторский знак – икс и четыре точки. Да и руку не спутаешь.
Вашу картинку я датирую примерно девяносто третим годом. Лиде тогда было от силы тринадцать лет. Исходя из всего изложенного, я полагаю, что к моменту знакомства с Лидой вы уже были адептом свастики, и, видимо, вы и обратили ее в свою веру. Учитывая уголовный характер вашей татуировки и дату ее изготовления, я сомневаюсь в вашей биографии. Я сомневаюсь, что вы еврей, что вы – Иоффе, сомневаюсь, что вы когда-либо были разведчиком. Спокойной ночи.
Курский вышел.
Он шел сквозь ночной парк, тихий и ветреный.
Стояла ночь из разряда тех кротких и тревожных ночей, когда случиться может всякое – произойти и в тихости кануть, как будто этого и не было. Рваные облака бежали по светлому от луны небу, кусты бесшумно наклонялись и выпрямлялись, как скромные верующие. Ветер проносился и исчезал.
Курскому казалось: за ним сквозь парк кто-то идет. И точно… Чьи-то шаги тихо шелестели за ним в темноте.
«Вот сейчас меня и пришьют, – подумал Курский.
– Меня убьют левретки кардинала. – Он еще пытался шутить в духе шестидесятых наедине с собственным мозгом и возможной опасностью. – Но я просто так не дамся».
Он просунул руку в специальный кожаный карман, пришитый к изнанке его парусиновой куртки, и достал маленький пистолет – легкий, похожий на зажигалку. Так называемый пистолет одного выстрела.
Он прошел участок аллеи, ярко освещенный луной, затем вошел в густую тень деревьев и тут быстро обернулся и сделал несколько стремительных шагов назад, держа свой пистолетик перед собой в вытянутой руке.
Дуло пистолета почти уперлось в грудь маленького мальчика, который теперь был ярко освещен луной: мальчик лет двенадцати стоял, спокойно глядя не столько на Курского, сколько поверх него, словно отрешенно рассматривая нечто парящее над головой старика. Светлые его волосы ерошил и гладил ночной ветер, лицо как бы окаменело в глубокой безмятежности и покое.
Курский вдруг увидел всю эту сценку со стороны и поразился ее таинственной нелепости: старик в белом целится из крошечного детского пистолета в грудь худому ребенку в черных джинсах и яркой майке, а вокруг черный мятущийся сад, и лунные блики, и полная луна в зеленом нимбе, проступившая сквозь бегущие и истерзанные облака.
На мальчике была майка с японским флагом и иероглифами. Красный круг на его груди, изображающий солнце, странно перекликался с полной луной.
Курский хотел убрать пистолет, хотел что-то спросить, но как-то оцепенел.
– Пойдемте со мной, – просто сказал ребенок.
– Куда? – спросил Курский, пряча пистолет.
– Вас зовут к себе Солнце и Ветер, – ответил мальчик.
– Куда надо идти?
– Далеко. Но вы узнаете все, что вам нужно. Не бойтесь. Вам нечего бояться.
– Кто ты?
– Меня зовут Алеша Корнеев. Я лечусь в этом санатории. Пойдемте.
Мальчик повернулся и пошел прочь. Курский последовал за ним. Что-то гипнотическое было в этом Алеше Корнееве. Глянув в его лицо, Курский словно уснул. На спине у Алеши краснело то же самое японское солнце, что и на груди. Курский покорно шел за этим круглым солнышком в ночи.
Несколько раз он что-то спрашивал, но ответа не получал. Несколько раз он ускорял шаги, но ребенок почему-то все время шел впереди, на расстоянии шести-семи шагов.
Так они прошли весь парк, вышли на главную улицу поселка и пошли по ней вдоль заборов, за которыми цвели сады и спали маленькие дома.
Вскоре дома сменились травянистыми пустырями, улица незаметно стала дорогой, поднимающейся в предгорья. Уже дикий горный ветерок овевал их, и загадочно громоздились темные скалы.
Здесь у отрогов горы стоял большой заброшенный дом. Крыша почти провалилась, в окнах росла трава. Возле дома стоял автомобиль.
Они вошли. Пустые, разрушенные комнаты уставлены были горящими свечами. Деревянная лестница вела на второй этаж. На каждой ступеньке горело по свече. Они поднялись, прошли по коридору, освещенному свечными огоньками. Провожатый Курского отворил скрипучие двери, жестом пригласил его внутрь. Курский вступил в некое подобие тронного зала. Дорожка, образованная горящими свечами, вела от дверей к двум креслам, в которых сидели близнецы, облаченные в нечто наподобие простых средневековых одеяний.
– Приветствуем вас в нашем дворце, – произнесла девочка. – Спасибо, что вы пришли к нам.
Садитесь. Я – Солнце. Это мой брат Ветер.
Она указала на советское кожаное кресло с железными ножками, скромно стоящее сбоку.
Курский сел.
– Играете, ребята? – спросил он добродушно.
– Интересно вам играется?
– Играть всегда интересно, если ты и твоя игра – одно, – сказал брат-близнец. – Но настоящая игра еще не началась. Она начнется скоро. Мы приглашаем вас. Вы – первый взрослый, которого нам захотелось пригласить.
– У нас было видение про вас, – сказала девочка.
– Высшие силы сообщили нам, что вы – святой. Ваше присутствие необходимо для совершения ритуала в этом году. Так сказали нам Высшие силы. Ритуал будет совершен нынешней ночью на плато Мангуп. Если вы согласны, то от вас требуется принять новое имя и выпить с нами Чашу Перевоплощения. Мы обещаем вам, что, согласившись, вы сегодня же ночью узнаете все, что вам хотелось узнать.
– Какое же у меня будет имя?
– Онт.
– Странное имя. Что оно означает?
– Вы не читали «Властелин колец»?
– Нет.
– В этой книге онтами называются древние деревья, существующие от начала времен.
– Деревья – это мне подходит. Принимаю это имя.
– Мы рады. В таком случае, время сделать Глоток.
Солнце подала знак, и появился Алеша с большой чашей, как показалось Курскому, красного вина. А может быть, это была кровь?
– Я не пью вино, и кровь тоже, – сказал он.
«Я не пью вино, и кровь тоже»…
– Это не вино и не кровь. Это гранатовый сок.
Сок из плодов, которые выросли в одном необычном месте, в одном Священном Саду.
– Это меняет дело.
Солнце приняла чашу, отпила из нее глоток и протянула брату. Ветер отпил из чаши и передал ее Курскому. Старик осторожно сделал глоток. Действительно, свежий гранатовый сок. Сладкотерпкий вкус.
– Здравствуй, Онт, – произнесли хором брат и сестра.
– Здравствуйте, Солнце и Ветер, – ответил старик.
– Допьем сок, и в путь. Нас ждет Центр.
Курский кивнул. Они встали и спустились по лестнице, сопровождаемые мальчиком в японской майке. Снаружи их ожидала машина. За рулем сидел Цитрус.
Машина двинулась сквозь ночь. По серпантину они взбирались все выше и выше в горы, дорога петляла, в свете фар выступали то камень, то дерево, то темная пропасть с лунным морем внизу, то чернел вокруг горный лес на склонах.
Шла машина темным лесом
За каким-то интересом.
Инте-инте-интерес,
Выходи на букву С.
На букву С был он, Сергей Сергеич Курский.
Ему вдруг стало скучно: непонятно, за каким, соб ственно, интересом, он, старый человек, едет в машине с незнакомыми детьми куда-то в ночь, в дикие горы. Зачем? Играть в их мистические иг ры? Смешно. Как он вообще сюда попал?
Он пытался восстановить свое состояние до настоящего момента и понял, что с той минуты, когда он целился из пистолета в маленького маль чика, он был словно не в себе. Как будто его за колдовали. То он чувствовал себя спящим, то ощу щал себя таким же подростком, как и эти. Он чув ствовал пьянящую тайну в ночи, словно это он сбежал из окна санаторской палаты. Он чувство вал детское упоение во всем этом: в запахе гор, в заброшенном доме на отрогах, в огнях свечей, в магии, в ночном приключении, во вкусе гранато вого сока и еще в каком-то странном незнакомом привкусе, который присутствовал во рту.
Девочка, сидящая рядом с ним на заднем сиденье машины, повернула к нему лицо и улыбнулась.
«Солнце, – вспомнил он ее имя. – Кристина Виноградова».
Лицо ее в полутьме и бликах, казалось, источает свой собственный свет, золотой и тягучий, как мед. Курский смотрел в ее серые глаза, на ее улыбающийся рот, в узких уголках которого словно скрывались невидимые цветы, на бледно-золотистые волосы, струящиеся вниз, на смуглые даже в темноте плечи. От Солнца пахло цветами. Курский словно увяз в ее неожиданной красоте, он «влип» в созерцание ее лица, как оса в мед, и ему было хорошо в этом меду. Солнце тоже не отводила от него своего серого лучащегося взгляда, словно она о чем-то спрашивала безмолвно и затем сама себе тоже безмолвно отвечала: алмаз заговорщицы – так назывались ее глаза.
