— Ну что, съели! — кричал Ушастый вскоре на улице. — Мы уезжаем. Домой в Берген!
И вообще, в это время он стал совершенно неуправляем.
— А правда, что мы в Бергене будем ловить крабов? Много-много? — спрашивал он родителей, которые знать не знали, ведать не ведали, откуда у мальчишки подобные навязчивые идеи.
— А правда, что мы теперь разбогатеем? — не унимался он, и Бьорк отвечала:
— Посмотрим. Ты ведь знаешь своего отца и его отношение к деньгам.
Но восторгам Ушастого не было предела, да и другие члены семьи не могли сдержать своей радости, когда все они после семилетней эмиграции переступили порог квартиры в Скансене.
— Пресвятая Дева! Вернулись! И что толку было во всех этих ваших скитаниях? — вопрошала мама Ранди, прибавившая в весе двадцать килограммов с тех пор, как сын уехал в Осло.
Все выстроились в ряд, чтобы поцеловать матриарха: у Ушастого при этом что-то защекотало в животе, Бьорк почувствовала опьянение от радости возвращения домой, а Аскиль казался усталым и равнодушным, но тут в комнату влетел Круглая Башка, которому уже исполнилось пятнадцать и на верхней губе которого появился пушок.
— Привет, дядя! Привет, братишка! Привет, тетя! Вы видели мой новый велосипед? Пойдемте, покажу!
— Да успокойтесь вы все! — простонал папа Нильс из кресла-качалки, а потом тихо добавил себе под нос: — Да, знаем мы такое: снова сослан на камбуз.
Несколько лет, как и когда-то в прошлом, они снова прожили в Скансене вместе с мамой Ранди и папой Нильсом. Спальню забили семейным барахлом, на задней лестнице обосновались кисти и краски, а по стенам шкафчика под мойкой разбежались маленькие монстры. И тем не менее и Ранди, и Нильс были довольны тем, как все устроилось, а уже на следующий день после приезда Ушастый был приглашен прокатиться по Бергену на багажнике нового велосипеда Круглой Башки.
— Что это на тебе за сбруя? — спросил Круглая Башка, прежде чем они сели на велосипед.
Ушастый объяснил, что ее когда-то давным-давно изобрел один старый человек, и когда Круглая Башка поинтересовался, почему бы ее не снять, Ушастый уставился на него круглыми глазами.
— А что, разве можно? — удивился он.
— А почему бы и нет! — воскликнул Круглая Башка. — Конечно, можно!
Не успел Ушастый сосчитать до десяти, как двоюродный брат грязными пальцами распустил ремни и сдернул дерьмовину через голову.
— Залезай на велосипед, — сказал Круглая Башка, — что уставился?
Ошарашенный Ушастый забрался на велосипед, раз-два — и вот они уже несутся по Бергену.
Через две недели Ушастый побывал почти во всех районах города и, конечно же, испытал некоторое разочарование от того, что море не кишит гигантскими крабами и что золото не сверкает на склонах гор, а значит, рассказы Расмуса Клыкастого не очень-то соответствуют действительности, но разочарование длилось недолго и быстро сменилось восторгом от велосипедных прогулок и особенно восхищением от того, что двоюродный брат перочинным ножом обработал «дерьмовину» так, что Ушастый теперь мог самостоятельно облачаться в нее и снимать, когда захочет. Он вдруг ощутил необыкновенное чувство свободы, потому что, когда он был вместе с Круглой Башкой, никто не позволял себе высказываться по поводу его ушей. Но когда двоюродного брата поблизости не было, все оказывалось несколько иначе.
— Эй, ты, да-да, ты, парень, Ушастый! Подойди-ка сюда, мы посмотрим поближе на твои уши! — раздалось однажды на улице.
— Ну уж нет, ни за что! — крикнул Ушастый.
— Вы только послушайте! Что он говорит? Совсем обнаглел, уродец! — И не успел он оглянуться, как его окружила толпа бергенских мальчишек, которые по внешнему виду совершенно не отличались от мальчишек из Кристиансанна и Ставангера. — Ну и уши у него! Надо же, какой урод! — смеялись они, а потом кто-то схватил его за руки, а кто-то сильно потянул за уши. И снова Ушастый почувствовал, как ноги отрываются от асфальта, а в глазах темнеет от боли.
— Ой! — завопил он. — Не надо, пожалуйста!
Все могло бы повториться — в который раз, но тут раздался грохот вылетевшего из-за угла велосипеда. «Что здесь такое происходит?» — послышался голос Круглой Башки, и в следующее мгновение он на большой скорости врезался в толпу, где при всеобщем замешательстве переехал чью-то ногу и опрокинул навзничь двух мальчишек, после чего вся толпа в панике разбежалась.
— Что случилось? — спросил Круглая Башка басом.
— Ничего, просто им не нравятся мои уши, — ответил Ушастый, после чего Круглая Башка изрек следующую мудрость:
— Если кто-нибудь будет что-то говорить о твоих ушах, зови меня или дай ему по яйцам.
— По яйцам? — удивился Ушастый.
— Ну да, черт возьми! Пни хорошенько, так чтобы все хозяйство зазвенело.
После переезда в Берген у Нильса Джуниора Ушастого появилось новое прозвище: Яйцепинатель. «Сначала ударь, потом спроси», — нашептывал ему когда-то Расмус Клыкастый, и, вдохновленный словами Круглой Башки о звенящем хозяйстве, Ушастый стал реализовывать свой первый крупный проект: битье людей по яйцам. В ту пору на улицах Бергена нередко можно было встретить бешено лягающегося восьмилетнего мальчика, он обычно возвращался к ужину с подбитым глазом и рассеченной губой. Но однажды, когда Круглая Башка рассматривал только что полученный братом фингал, им обоим стало ясно, что пора разрабатывать новую стратегию. «Кто на этот раз?» — спросил Круглая Башка, и Ушастый ответил, что поколотил его конопатый Ниллер с Эврегатен.
— Вот козел! — выругался Круглая Башка. — Сейчас же поедем и разберемся с ним.
И они поехали на Эврегатен, где конопатый Ниллер занимался тем, что сам с собой играл в мяч, и не успел Ушастый оглянуться, как брат исчез в глубине темного двора, оставив его в одиночестве посреди враждебного квартала.
— Давай! — раздалось из темноты. — Крикни ему что-нибудь, вымани его сюда.
— Эй, ты! — закричал Ушастый, делая всякие непристойные движения. — Эй, Ниллер! Гнусная рожа! Урод-идиот!
— Что за черт! — воскликнул Ниллер, он тут же позабыл про мячик и бросился к наглому засранцу. Но тотчас же из тьмы возник пятнадцатилетний парнишка с пушком на верхней губе, который схватил напуганного Ниллера и утащил в темноту, где, стиснув ему руки за спиной мертвой хваткой, крикнул своему младшему брату:
— Давай сюда! Бей его!
Ушастый немного помедлил, потом ударил Ниллера ногой в пах. Тот издал короткий глухой звук.
— Да нет же, черт возьми! — сказал Круглая Башка. — Целься в яйца, не в эту жалкую тряпку!
Ушастый еще раз прицелился и на сей раз ударил в самую точку, другими словами, все хозяйство зазвенело, губы Ниллера побледнели, и он опустился на землю, а Круглая Башка, чтобы подчеркнуть серьезность происходящего, ударил его по заднице и добавил:
— И больше чтобы не возникал, понял?
— Понял, — простонал Ниллер, — больше не буду.
Когда они вышли на улицу, Ушастого стало трясти, и он удивился тому, что брат может так беззаботно насвистывать.
— Ну, — сказал Круглая Башка, когда они снова сели на велосипед, — кто там у нас следующий в списке?
«Ой-ой-ой!» — оглашались криками бергенские дворы. «Больше не буду», — разносилось по темным улицам. Обработав всех местных мучителей по очереди и получив, таким образом, возможность усовершенствовать технику, Ушастый смог добиться среди местных мальчишек некоторого уважения.
— Эй, смотрите, вон он идет, Яйцепинатель, — шептали мальчишки, и, хотя Ушастому так и не удалось навсегда покончить с насмешками, с ним впервые в жизни происходило нечто удивительное — он мог спокойно ходить по улицам. Факт этот в немалой степени был заслугой Круглой Башки, о котором поговаривали, что он недавно, когда его дед полез было в шкаф за ремнем, ударил старика в челюсть.
Между тем папа Нильс, который на самом деле даже и не пытался размахивать ремнем с тех пор, как Аскиль прогнал его вокруг обеденного стола после давнего случая с легкомысленной девчонкой, начал потихоньку впадать в маразм, и случалось, что по утрам Аскилю и маме Ранди приходилось останавливать его, когда он, смазав вазелином усы, полив себя одеколоном «Олд спайс» и расстегнув пуговицы рубашки, чтобы всем были видны седые волосы на груди, собирался отправиться в порт, чтобы наняться на «Аманду». Случалось, что им не удавалось задержать его, и тогда он бродил по причалам в порту, предлагая первым попавшимся капитанам себя в качестве рабочей силы, пока какая-нибудь добрая душа не угощала его пивом, а потом не провожала домой в Скансен, где ему приходилось стоять по стойке «смирно», выслушивая поток бранных слов от очень располневшей в последнее время Ранди.
Пока Ушастый носился по Бергену со своим двоюродным братом, заставляя мальчишек опасаться за свое хозяйство, Бьорк решила отправиться к врачу с дочерью, которая — достигнув возраста двух с половиной лет, — все еще не начала ходить и не могла сказать ни одного слова. «Все образуется», — имел обыкновение говорить Аскиль, но у Бьорк стали возникать сомнения на этот счет, и в один прекрасный день она вместе с Анне Катрине тихонько выскользнула из квартиры и оказалась перед дверью — ни больше ни меньше как доктора Тура, который вдобавок к занятиям нейрохирургией завел небольшую практику.
