— Вот! — торжествующе произносит мама. — Мальчик решил уйти. Сам решил. Я его не заставляла. Запомни, Стивен. Ты своими глазами видел, что я не выгоняла мальчика.
Я выхожу на крыльцо, прекрасно понимая, что мама сейчас схватит меня и рывком втащит в дом. Я даже ощущаю, как зашевелились волосы на шее, как мурашки побежали по спине. И ускоряю шаг. Поворачиваю направо и начинаю спускаться по красным ступенькам. Слышу, как мама с папой выглядывают за порог.
— Роэрва, — тихо говорит отец, — Роэрва, это неправильно.
— Почему же? — равнодушно отзывается она. — Помни, он сам так решил. К тому же он вернется.
От радости я не слишком понимаю, куда ставлю ноги, поэтому спотыкаюсь и чуть не лечу кувырком со ступенек. Приходится цепляться за перила, чтобы не упасть. Выхожу на дорожку, ведущую к дому, точнее, прочь от дома; пытаюсь дышать ровно. Потом поворачиваю направо и иду по улице до тех пор, пока не убеждаюсь, что из дома меня не видно. И тогда я срываюсь с места и бегу. Я пробегаю пол-улицы, прежде чем на мгновение останавиться, обернуться и посмотреть на «сумасшедший дом».
Я упираюсь руками в колени и восстанавливаю дыхание. Прислушиваюсь — вдруг мама уже едет за мной на семейном фургоне? До сих пор не верится, что она так легко меня отпустила. Я знаю: она обязательно пустится в погоню. Отдышавшись, я снова ускоряю шаг. Вот и конец Крестлайн-авеню. Отсюда тоже видно наш маленький зеленый дом. Но никаких фургонов на дороге нет. Никто не бежит вслед за мной. Никто не кричит, не пытается ударить. Я не сижу на лестнице, ведущей в гараж, меня не бьют по лодыжкам палкой от метлы и не закрывают в ванной вместе с очередным ведром, полным раствора аммиака и отбеливателя.
Мимо проезжает машина, я провожаю ее взглядом и машу рукой ей вслед.
Хотя на мне порванные штаны, заношенная до дыр футболка с длинными рукавами и стоптанные кроссовки, я готов лопнуть от счастья. Мне тепло. Я говорю себе, что никогда не вернусь назад. Столько лет я жил в страхе, терпел побои и издевательства, питался тем, что мог найти в мусорном ведре, — уж теперь-то я не пропаду.
У меня нет друзей, мне негде спрятаться и не к кому обратиться за помощью. Но я точно знаю, куда направляюсь — к реке. Много лет назад, когда я еще был членом семьи, мы каждое лето ездили на Рашн-Ривер в Гверневилль. Дни, когда мама учила меня плавать на пляже Джонсона, когда мы с отцом ходили на горки, а вечером всей семьей любовались закатом на берегу, когда мы с братьями могли часами лазать по старому обгоревшему пню перед нашим летним домиком, навсегда останутся самым счастливым временем моей жизни. Воспоминания о сладком аромате гигантских секвой и зеленой речной глади заставляют меня улыбнуться.
Я слабо представляю, где именно находится Гверневилль, но точно знаю, что он расположен к северу от моста Золотые ворота. Конечно, мне потребуется несколько дней, чтобы добраться туда, но это меня не пугает. Зато там я смогу выжить, таская французский хлеб и салями из местного супермаркета, а спать буду на пляже Джонсона, слушая, как по мосту через реку с грохотом проезжают машины. Гверневилль был единственным местом, где я чувствовал себя в безопасности. Уже в детском саду я точно знал, что хочу жить в этом городе. Как только я доберусь до Гверневилля, то больше оттуда не уйду.
Я начинаю спускаться по Истгейт-авеню и вздрагиваю от порывов холодного ветра. Солнце скрылось за горизонтом, с океана потянулся туман. Засовываю руки под мышки, но шаг не замедляю. Зубы стучат, а восторг, переполнявший меня после побега, начинает постепенно выветриваться. Вдруг мне приходит в голову мысль, что мама, наверное, была права. Конечно, она била меня и измывалась надо мной, как хотела, зато в гараже я мерз не так сильно, как сейчас. «К тому же, — говорю я сам себе, — я же действительно вру и краду еду. А значит, должен быть наказан». На секунду останавливаюсь, чтобы еще раз все обдумать. Если я вернусь сейчас, то мама, конечно, будет кричать и побьет меня, но к этому-то я привык. Может быть, мне повезет и завтра она отдаст мне оставшиеся после ужина объедки. А потом наступит понедельник, и я смогу что-нибудь украсть в школе. И мне всего-то нужно вернуться домой. Я улыбаюсь своим мыслям.
Останавливаюсь посреди улицы. Идея вернуться в «сумасшедший дом» уже не кажется мне такой нелепой. К тому же вряд ли я смог бы самостоятельно найти реку. Я разворачиваюсь и иду назад. Мама была права.
Я представляю, как буду сидеть на ступенях в гараже и вздрагивать от любого звука, доносящегося сверху. Считать секунды и в ужасе ждать, когда начнется очередной рекламный ролик, ведь вслед за этим я обязательно услышу, как мама встает с дивана, идет на кухню, чтобы налить себе еще выпивки. Потом она прикажет мне подняться наверх и будет избивать до тех пор, пока я не повалюсь на пол, не имея сил даже на то, чтобы отползти в сторону.
Ненавижу рекламу.
В траве у дороги начинает трещать сверчок, и я возвращаюсь в реальность. Опускаюсь на колени и пытаюсь поймать музыкальное насекомое. Когда я, как мне кажется, подбираюсь к нему совсем близко, сверчок замолкает. Я замираю. Если мне удастся его поймать, то я посажу сверчка в карман и сделаю своим домашним животным. Вот он снова начинает стрекотать. Я наклоняюсь, чтобы поймать сверчка, и вдруг слышу громыхание подъезжающего фургона. Мама ищет меня. Я ныряю за ближайшую машину, а фургон медленно едет в мою сторону. Меня трясет. Я закрываю глаза, а свет фар подбирается все ближе и ближе. Я жду, что вот-вот заскрипят тормоза, мама остановит фургон у обочины, хлопнет дверью и потащит меня к машине. Считаю секунды. Наконец решаюсь открыть глаза и вижу, как вспыхивают задние габариты и машина начинает тормозить. Все кончено! Мама заметила меня! В некотором смысле я чувствую облегчение. Я бы все равно не смог добраться до реки. Меня охватывает дурное предчувствие. «Ну давай же, — шепчу я себе под нос. — Давай же, хватай меня! Ты же видела, где я прячусь!»
Машина едет дальше.
Глазам своим не верю! Я вскакиваю и провожаю взглядом блестящий седан, который почему-то резко тормозит каждые несколько секунд. У меня начинает кружиться голова, желудок сворачивается в узел. К горлу подступает тошнота, я бросаюсь к чьей-то лужайке и жду, когда меня вырвет. Но в животе пусто, поэтому меня всего лишь скручивают спазмы. Когда приступ проходит, я поднимаю глаза к небу. Сквозь туманную дымку то тут, то там виднеются звезды. Я пытаюсь вспомнить, когда в последний раз выходил из дома вечером. Несколько раз глубоко вздыхаю.
— Нет! — кричу я. — Я не вернусь туда! Никогда не вернусь!
Я разворачиваюсь и иду внизу по улице, на север, к мосту Золотые ворота. Через несколько секунд я прохожу мимо той самой машины, которая меня так напугала. Ее припарковали на чьей-то подъездной дорожке. На крыльце дома стоит молодая пара, судя во всему, они пришли в гости. Из открытой двери доносятся смех и звуки музыки. Интересно, каково это — чувствовать, что тебе рады? Я иду мимо дома, и нос улавливает запах еды; в тот же миг муки голода становятся сильнее остальных переживаний. Сейчас субботний вечер, значит, я ничего не ел со вчерашнего утра. «Еда, — думаю я. — Я должен добыть еду!»
Спустя какое-то время я подхожу к церкви. Пару лет назад мы с братьями несколько недель ходили сюда в воскресную школу. Получается, я не был тут с тех пор, как мне исполнилось семь. Я тихо открываю дверь, и теплый воздух мгновенно проникает сквозь дыры на штанах и под тонкую футболку. Стараясь не привлекать к себе внимания, я проскальзываю внутрь и вижу, как священник собирает книги со скамеек. Я прячусь за дверью, надеясь, что он меня не заметит. Священник подходит все ближе, методично наклоняясь за книгами. Я ужасно хочу остаться, но… закрываю глаза, стараясь впитать как можно больше тепла, и снова берусь за ручку двери.
Оказавшись на улице, я сразу перехожу на другую сторону, где светятся витрины магазинов. В одном из них продаются пончики. Однажды утром, когда мы еще были одной семьей, папа купил нам пончиков по дороге на Рашн-Ривер. Волшебное было время. А теперь я стою на улице, дрожа от холода, и смотрю на героев мультфильмов, нарисованных на стене магазина. Толстые веселые мультяшки заняты тем, что готовят пончики.
Слева до меня доносится запах пиццы. Пройдя мимо нескольких магазинов, я оказываюсь перед пиццерией. Рот наполняется слюной. Ни о чем не думая, я открываю дверь, захожу внутрь и, ни на кого не обращая внимания, иду вглубь зала. Глазам требуется некоторое время, чтобы привыкнуть к полумраку заведения. Я замечаю бильярдный стол, слышу чей-то смех и звон пивных кружек. Чувствую, как посетители заведения смотрят на меня, поэтому спешу забиться в дальний угол. Оттуда пытаюсь разглядеть, не оставил ли кто на столе недоеденную пиццу. Но мне не везет, поэтому я иду к бильярдному столу: двое мужчин только что закончили играть. Они оставили на зеленом сукне четвертак, и я медленно накрываю его рукой. Настороженно оглядываюсь, потом подтягиваю его к краю стола и прячу в кулаке. Монетка еще теплая. Как ни в чем не бывало, я иду к выходу из бара. Кто-то окликает меня, но я не обращаю внимания. И тут меня хватают за левое плечо. Я мгновенно напрягаюсь, ожидая удара в лицо или в живот.
