Вик с любопытством смотрела на меня. Для нее это всё лишь забавная игра.
Но вопрос она задала хороший. Правда, что лучше? Считать все галлюцинацией или необъяснимыми, но реальными явлениями? Обезьяна, маска… Что я, интересно, буду делать, если они хоть в какой-то степени реальны, и я смогу в этом убедиться? Тронусь. Тогда я тронусь. И поеду выращивать репу.
А если галлюцинация? Значит, я уже тронулся и скоро поеду выращивать репу.
Ловушка.
Я потенциальный псих.
Вопрос «что делать?» уже настолько утомил меня, что не казался даже смешным.
Хотя что такое, по сути, сумасшествие? Просто выбор другой реальности. Отличной от той, в которой живет большинство людей. Да и большинство ли? Откуда мне знать, как воспринимают мир люди в этом ресторане? Например, говорят, что внешность – дело вкуса. Одному нравится какой-то человек, а другой считает его уродом. Что это, разница во вкусах? А может, просто второй видит иначе? Допустим, ему кажется, что нос у человека кривой. Вот видит он его кривым, и все тут. В его реальности нос кривой. Или чуть длиннее, чем нужно. Просто никому не приходит в голову сравнивать досконально свои реальности, вернее, свои видения реальности. И все сходятся на том, что это дело вкуса.
Или такой пример – красный цвет. Ребенку показывают на предмет и говорят, что он красного цвета. А ведь может быть так, что я вижу красный цвет так, как кто-то другой видит салатный. И, наоборот, мой салатный, заберись я к нему в голову, будет его красным. И попробуй, докажи обратное.
Нет, конечно, скорее всего красный – он и есть красный… Но все равно, объективная реальность штука хитрая. Тут с простыми мерками не подойдешь…
– Ладно, давай не будем больше об этом, – сказал я. – Что толку обсуждать… К врачу я не пойду. А просто болтать… Невозможно сделать выводы, даже не представляя себе, о какой реальности идет речь.
Я допил виски. Ожидаемого облегчения не чувствовал. Вот, вроде все высказал, всем поделился. Выпустил всех чудовищ. А результат? Равен нулю.
Вообще-то забавно получается. Вик хочет убить себя. А я вместо того, чтобы как-то помочь ей отказаться от этой затеи, вываливаю на нее свои проблемы. И еще сетую на то, что не чувствую облегчения. Интересно, а каково ей-то?
Она сидела, рассеянно скользя взглядом по столикам. Волосы всклокочены больше обычного. На шее платок. Но синяки все равно видны. Неожиданно я заметил, какая у нее хрупкая шея. Удивительно, как тот якудза ее не сломал. Ведь мог запросто. Даже одной рукой. Мне впервые показалось, что я сделал тогда, в клинике, что-то хорошее. Ну, если не хорошее, то, во всяком случае, нужное.
Синяк был и на запястье. Я заметил его, когда рукав ее рубашки скользнул вниз по тонкому предплечью. Кроме синяка, я увидел еще кое-что. Несколько тонких белых шрамов. Совсем тонких. Как от бритвы. Почему же я раньше их не замечал? Ведь она почти всегда ходила в футболках.
Потому что тебе было абсолютно наплевать на нее – ответил я себе. А что, сейчас не наплевать?
– Откуда у тебя это? – спросил я, показывая на шрамы.
Вик отвлеклась от изучения зала и повернулась ко мне. Правый глаз чуть съехал к переносице.
– Ты и так догадался, чего спрашиваешь?
– Первая попытка?
– Вторая.
– А первая?
– Таблетки… Сейчас даже не помню, какие.
– Не сработало?
– Как видишь. Отравление вызывает сильную рвоту. Этого я не знала. Проблевала весь день. Хорошо еще, что почки да печень уцелели. А то стала бы калекой. Но повезло. Я же еще и саке напилась. Для храбрости. Вот и блевала, как сумасшедшая. Потом уснула. Проснулась – даже головной боли нет. Отлично себя чувствовала.
Вик усмехнулась и отпила из своего стакана. В усмешке не было ни горечи, ни разочарования. Так улыбаются потешной детской выходке.
– А вены?
– Почитала нужные книги, с людьми поговорила. Выяснила, что надежный вариант. Куда лучше, чем отравление… Ошиблась. У меня очень быстро сворачивается кровь. Не помогла ни горячая вода, ни алкоголь. Кровь сворачивалась и все. Я даже сознание не успевала потерять. Пришлось несколько раз резать. Резать собственную руку то еще занятие. Потом уже узнала, что неправильно резала… Нужно было вдоль, а я поперек. Вот так. Видишь, я же говорила, что у меня всегда все наперекосяк. Даже убить себя не могу.
– Вот уж из-за этого расстраиваться не стоит, по-моему, – вяло сказал я.
Ничего себе, уже две попытки. А мне казалось, что она просто валяет дурака. Выходит, все не так.
– Почему ты мне раньше не рассказывала?
– Ты не спрашивал. Да и зачем? Это разве что-то меняет?
– Еще как. Честно говоря, я не верил, что у тебя это всерьез.
– Знаю. Это было видно. Но что теперь может измениться? Начнешь меня отговаривать?
Я промолчал. Что я мог сделать? Отговаривать – бесполезно. Тут и сомневаться нечего. Вести к психологу? Еще глупее. Не спускать с нее глаз? Она все равно найдет момент… Но с другой стороны, знать, что человек вот-вот убьет себя и ничего не делать – тоже не подходит. Сказать «я ей ничего не должен» и заниматься своей жизнью – я так не смогу. Может быть, это единственно правильный ход, но я так не смогу. Это недалеко от обыкновенного убийства.
Вдруг мне стало смешно. Встретились два психа. Один другого ненормальнее. Вопрос: кто кого будет спасать? Хотя, если подумать, все чуть сложнее. Я псих, который хочет спасать и быть спасенным. Она – псих, который не желает ни того, ни другого. При такой расстановке сил мы неминуемо должны проиграть. Вернее, я. Для нее смерть – не проигрыш. А на меня ей наплевать. Так что проигрываю только я. Она умрет, а я окончательно слечу с катушек. И вся эта история закончится. Не слишком хороший финал. Но разве у жизни вообще может быть хороший финал? Каждая история заканчивается смертью. Так почему же я так огорчен?
– Значит, будет третья попытка? – спросил я, чтобы отвлечься от своих мыслей. Они нагоняли тоску.
Вик кивнула.
– Надеешься на успех?
– Я хорошо подготовилась. Из библиотек не вылезала… Знаешь, удивительно, сколько известных людей убили себя.
– Я слышал только про Мисиму и Кобейна.
– Интересный выбор… – она хмыкнула. – Вот смотри, – Вик принялась загибать пальцы, – Демокрит убил себя голодовкой из-за старческой немощи. Диоген Синопский замотал голову плащом и задохнулся. Метрокл покончил с собой, задержав дыхание. Дионисий уморил себя голодом. Ганнибал принял яд. Клеопатра приказала принести корзину с фруктами, в которых была змея. Она сунула в корзину руку и умерла от укуса. Нерон приказал рабу проткнуть ему мечом горло. Ван Гог дорисовал «Ворон на пшеничном поле» и выстрелил себе в голову. Эрнест Хемингуэй приставил к груди ружье и пальцем ноги спустил курок. Стефан Цвейг с женой выпили снотворное и не проснулись. Джек Лондон вколол себе смертельную дозу морфия. Вирджиния Вульф утопилась, набив карманы камнями. Луи Буссенар уморил себя голодом. Акутагава Рюноскэ принял веронал. Юкио Мисима сделал харакири. Ясунари Кавабата отравился газом.
– Стой, стой… Хватит. Тебя послушать, так естественная смерть – это извращение. Где ты все это вычитала?
– Я же сказала – готовилась.
– Серьезная подготовка, судя по всему.
– А ты попробуй два раза говорить: прощай жизнь, а потом: ох, симатта![39] ну, здравствуй, жизнь… Поневоле начнешь готовиться, как следует. Я решила довести дело до конца. Вот и готовилась. Вот и с тобой связалась. Нужно исключить малейшую возможность неудачи, понимаешь? Если не выгорит и в третий раз, я отправлюсь прямиком в психушку. Чувствую, что так оно и будет. Поэтому, – она стукнула кулачком по столу, – никаких ошибок, никаких случайностей. И ты мне поможешь.
Ее решимости можно было позавидовать. Если не думать, на что она направлена.
– Чем же я тебе могу помочь? Подносить бритву? Выбивать стул из-под ног? Ты в своем уме?
– Если будет нужно, сделаешь и так, – жестко перебила Вик. – Но, надеюсь, до этого дело не дойдет. Осечки быть не должно… От тебя потребуется только то, о чем мы говорили. Побыть со мной, позаботиться о моем теле, отправлять открытки отцу. Все. Не так уж и много.
– Но послушай…
– Ты меня уже достал, чистоплюй несчастный! – крикнула она.
Девушка, поющая караоке, сбилась и пропустила пару тактов. Официантка тревожно улыбаясь посмотрела в нашу сторону. Я сделал знак, что все в порядке.
– Успокойся, – тихо сказал я Вик, – Вовсе необязательно быть сукой каждый день в своей жизни.
Я так и сказал: сукой. Подействовало. Она, похоже, не предполагала, что я знаю слова покрепче, чем «пожалуйста» и «извините».
– Ух, ты! Чистоплюй умеет ругаться… Ладно, суку я тебе прощаю. Но свое чистоплюйство засунь себе в задницу. Кто тебе внушил, что ты в ответе за все и всех? Какое тебе дело до моей жизни? Тебя просят помочь. Какого черта ты начинаешь хныкать «вот это нехорошо, а это хорошо?» Еще тогда в клинике сопли распустил. Ах, грабить нехорошо! Теперь та же песня: помогать человеку совершать самоубийство нехорошо… Знаешь, что нехорошо? Подставлять того, кто тебе доверился. Вот это нехорошо…
