– Не самая лучшая идея – остаться здесь, – сказал я.
– Ты уже попытался найти что-нибудь потише. Хватит. Я не собираюсь провести всю ночь под дождем.
Возразить нечего.
Песня закончилась. Компания захлопала и одобрительно захохотала. Довольная девица заняла свое место. Вместо нее взяла микрофон одна из овечек.
– Что ты будешь пить? – спросил я.
– А ты что?
– Я виски.
– Ну тогда я тоже.
– Не крепко будет?
Вик безразлично махнула рукой.
– Возьми виски с колой, раз уж хочешь пить виски.
Снова взмах. Мол, делай, как хочешь.
Когда нам принесли заказ, другая овечка сменила у микрофона подругу. Овечка решила произвести на компанию впечатление. На сносном английском она завизжала «Нас не догонят» русской группы «Та-ту». Произвести впечатление ей удалось. Я и не предполагал, что это можно петь под караоке.
Гайсэны[35] и любители школьниц оживились.
– Ничего себе, – сказал я.
– В твоем баре-невидимке такого не услышишь, да? – то ли вопросительно, то ли утвердительно сказала Вик.
– Точно. Там очень тихо и спокойно. Жаль, что мы его не нашли.
– Наверное, ты порядочно набрался там, раз забыл дорогу.
– Набрался – да. Но мне кажется, не в этом дело.
– А в чем? – Вик прихватила губами соломинку. Прихватила очень мягко. Красивые чуть пухлые губы. Даже без помады они были достаточно яркими…
Я вспомнил ее крики там, в клинике. У меня вдруг потеплело внизу живота. Пришлось усилием воли отвести взгляд от ее губ.
– Так почему, по-твоему, мы не нашли этот дурацкий бар? – повторила Вик.
Она не заметила моего замешательства.
– Я думаю, что это из-за тебя… То есть, если бы я был один, я бы его нашел. А так он просто не захотел показываться тебе. Бар-невидимка. Такой же, как ты. Ну, в известном смысле, конечно. Когда хочет – он виден. Когда не хочет – идите слушать караоке. Такая вот теория.
Я сделал глоток Синторю.[36]
– Придурок.
Ничего другого я не ожидал.
– Может быть. Даже не представляешь, насколько ты можешь быть права.
Она непонимающе уставилась на меня.
И тут я не выдержал. Будь что будет, но я должен выговориться. Поймет она или нет – неважно. Мне нужен не ее совет, а простое внимание.
Я начал с того момента, когда ее лицо превратилось в жуткую маску. Рассказал про обезьяну, про негра в баре, про записку, про пиццу, про ту же обезьяну за рулем автобуса. Рассказал обо всех моих страхах и сомнениях.
Я говорил, говорил, говорил и не мог остановиться. Весенняя река прорвала плотину. Никогда не думал, что могу без перерыва произнести такое количество слов.
Лед в моем стакане растаял.
Во рту пересохло.
Пальцы бесцельно шарят по столу.
То и дело меня бьет нервная дрожь.
Говорить об этом мучительно. Но и замолчать я уже не могу.
Наконец, все закончилось. Река вышла из берегов, прорвала плотину, затопила пару деревень и иссякла. Несколько секунд я сидел, глядя в стол. Почему-то было страшно посмотреть в глаза Вик. Там я мог увидеть сочувствие, за которым прячется любопытство ребенка, разглядывающего калеку.
Не поднимая глаз, я взял стакан и сделал глоток.
Уже когда заканчивал свой рассказ, я знал, что болен. Здоровому человеку такое и в голову не придет. Даже в кошмарных снах. Я слетел с катушек. Тронулся. Меня отправят выращивать репу… И рассказывать идиотские истории из детства. А я совершенно не помню, до какого возраста писался. Вот незадача…
Я все ждал, когда Вик что-нибудь скажет. Но она молчала. Странно, но молчали и овечки, певшие караоке… И вдруг я понял, что в зале ресторана стоит мертвая тишина.
Медленно, очень медленно, уже начиная понимать, что произошло, но отказываясь верить, я поднял глаза. Рука судорожно сжала стакан, поднятый на уровень лица.
Так и есть.
Я в музее восковых фигур. Вик исчезла. И на меня… внутрь меня смотрит маска.
Ледяной холод поднимается снизу от живота. Сковывает легкие, замораживает сердце. Я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Не могу дышать. Легким удается вобрать в себя кубический сантиметр воздуха. На выдохе они замерзают окончательно. Покрываются тонкой коркой льда.
Мои губы немеют.
Мои глаза превращаются в хрустальные шарики.
Моя воля парализована.
Я сам становлюсь восковой фигурой.
Единственное, что во мне живет и не дает окончательно заледенеть, – ужас. Он горячим, обжигающим комом ворочается внутри.
Рука больше не в силах держать стакан. Неподъемная тяжесть. Стакан скользит из пальцев.
В полной тишине он падает на пол. Из него студенистой медузой медленно выползает светло-коричневая жидкость. По стеклу расползаются тонкие трещины. Паутина трещин. Она растет. Количество нитей неудержимо увеличивается. Появляются все новые и новые. Они на глазах становятся шире, будто кто-то вбивает в эти трещины невидимые клинья. В щели просачивается коричневая медуза. От нее отделяются тяжелые маслянистые капли и медленно летят в разные стороны. Стакан перестает существовать, как единое целое. Он превращается в сотню ничем не связанных между собой осколков. Они неторопливо разлетаются, как космические челноки от орбитальной станции…
До слуха долетает слабое «дзинь». Это «дзинь» проделывает крошечную дырочку в непроницаемом покрывале тишины. И вслед за этим звуком разрывая тишину в клочья, в мое сознание вторгается голос. Он произносит:
– Обалдел ты, что ли, придурок?!
Вик раздраженно отряхнула брюки, на которые попало несколько капель виски с содовой. К нам уже спешила официантка. Несколько человек, смотрящих в нашу сторону, перехватив мой взгляд, вежливо отвернулись.
– Что с тобой? – спросила Вик уже спокойнее.
К горлу по очереди подкатывали смех и тошнота. Руки дрожали, будто я весь день таскал мешки с рисом.
– Ты не поверишь, – прохрипел я. – Опять было то же, что и в том ресторане. Маска. Ты превратилась в маску. В эту чертову маску…
Я вытер пот со лба.
Она посмотрела на меня, как ребенок на калеку. С любопытством, страхом и брезгливостью. Именно так. Словно прочитала несколько минут назад мои мысли.
– Ну и дела! А я-то думала, что это я ненормальная.
Мне принесли взамен разбитого стакана новый. Виски на палец. Остальное – лед и содовая.
– А раньше ты за собой никаких странностей не замечал? – спросила Вик.
– Да нет, – я потер лоб. – Ничего такого. Иногда даже поражался собственной нормальности. У всех есть какой-нибудь заскок. Ну, один руки по двадцать раз моет после туалета. Другой за ношеные женские трусики готов огромные деньги платить… Знал парня, который каждый вечер ровно в девять включал телевизор и записывал на бумажке, сколько раз и на каком канале скажут «извините». Я спросил его как-то, зачем он это делает. Знаешь, что он сказал? Успокаивает. Вот так. Просто успокаивает. Еще один катался в метро с листком бумаги и пытался нарисовать карту метрополитена. Ведет линию карандашом, поезд поворачивает, он тоже карандашом поворот отмечает и дальше ведет… Зачем? Интересно ему было. Короче, почти у всех моих знакомых был какой-нибудь заскок. У одних посерьезнее, у других совсем безобидные. А у меня ничего такого не было. Вообще ничего, понимаешь? Вот я и удивлялся иногда… Порой даже ущербным себя чувствовал. Парадокс. Чувствовал себя ненормальным из-за собственной нормальности.
– Ну, теперь ты можешь успокоиться. Нормальным тебя не назовешь. Видел бы ты себя минуту назад. Придурок. Ты меня напугал. Такое лицо было, будто ты кумо[37] увидел.
Я вспомнил маску. Меня передернуло.
– Скорее, Они,[38] – мрачно сказал я. – Не знаю, что со мной происходит. Похоже на сумасшествие… Но я не верю, что чокнулся.
– Зайди в любую психушку. Ты не найдешь никого, кто бы верил, что он чокнутый. Все считают себя нормальными.
– Да. Самое мерзкое, что я тоже так думаю. В смысле, что ни один псих не думает, что он псих. В этом плане я псих стопроцентный. Ну, с учетом обезьяны и маски, конечно.
– А ты не пробовал посмотреть с другой стороны? – спросила Вик. Похоже, что ее занимал этот разговор.
– С какой?
– Почему такая паника? Зачем она? Ты ведь не делаешь никаких глупостей, у тебя ничего не болит, ты не бросаешься на людей. Что тебе с этой обезьяны? Она же не кусает тебя… Пускай появляется изредка. Про бар вообще смешно говорить. Заблудился и все. С кем не бывает. И вообще, зачем ты так цепляешься за это?
– За что?
– За мысль, что все происходящее – реальность. Что лучше быть здоровым и знать, что столкнулся с чем-то совершенно необъяснимым, пугающим, может быть, враждебным, или быть тихим психом с веселыми галлюцинациями? Которые, к тому же, никак не мешают жить. Да и возникают нечасто. Что тебе предпочтительнее?