— А как насчет 30–го? — спросил мужчина.
— Единственная часть 30–го, которую я знаю, проходит через Айдахо, — сказал он, — и она отвратительна. Впрочем, в Айдахо отвратительны все дороги.
— В этом мы убедились на собственной шкуре, — сказала женщина. — Решили на этот раз попробовать проехать через Айдахо, а не через Неваду, и пожалели. Предпочла бы всегда ездить по 40–му или по 50–му, лишь бы не по 30–му. Это все равно что козлиная тропа, все время ползешь вверх по краям каньонов, — и к тому же все эти ужасные строительные работы. Мы совершенно измотаны.
— Дальше будет лучше, — заверил он. — Как только доберетесь до Орегона.
— Вы живете неподалеку? — поинтересовался мужчина.
Он начал было отвечать — мол, нет, я живу в Рино. Но теперь это стало уже неправдой.
— Я живу здесь, в Бойсе, — сказал он. — Только что переехал. — И добавил: — Только что женился.
Пожилые люди заметили Сьюзан и теперь повернулись к ней, чтобы вежливо помахать ей рукой и произнести что–то поздравительное.
Официантка, услышав это, подошла к бармену, посекретничала с ним, а потом принесла поднос с выпивкой для Брюса и Сьюзан.
— Свадебный подарок! — провозгласил бармен со своего высокого табурета.
— Спасибо, — сказал Брюс, чувствуя неловкость.
— Как зовут вашу жену? — спросила женщина.
Он назвал ей имя Сьюзан, и мужчина поведал ему, что его зовут Ральфом МакДевитом, а его жену — Лоис, и что он занимается искусственными мушками для ловли форели. Его компания производит приманки для рыбной ловли.
Брюс пригласил их присоединиться к нему и Сьюзан, и те согласились. Какое–то время они вчетвером болтали и шутили, хотя ему казалось, что Сьюзан в этом не очень–то участвует; она вежливо отвечала на вопросы, однако почти ничего не говорила по своей инициативе, и голос ее оставался тихим, лишенным оживленности. К тому же она вроде бы и не следила за разговором.
Ральф МакДевит спросил у Брюса, каким тот занимается бизнесом, и он ответил, что они со Сьюзан руководят копировальной и печатной службой. А потом добавил, что хочет преобразовать этот оказывающий услуги офис в магазин, торгующий оргтехникой. Долгое время они с МакДевитом обсуждали вопросы закупок для торговли в розницу. Он рассказал МакДевиту об однотипной аптеке напротив, о лавке дешевых товаров и о японской портативной пишущей машинке, которую расписывал ему Мильт Ламки. Как–то раз он заметил, что Сьюзан глядит на него хмуро. Очевидно, она не одобряла, что он так открыто говорит о бизнесе, поэтому он опять перевел разговор на тему поездок и различных шоссе. Это продолжалось, по крайней мере, полчаса. В этом разговоре Сьюзан вообще не принимала участия.
— Нам, пожалуй, пора, — сказал он, решив, что она устала.
МакДевиты снова их поздравили, обменялись с ними рукопожатиями, дали им свой адрес в Калифорнии, а затем Брюс и Сьюзан пожелали всем доброй ночи и вышли из бара. Снаружи, неподалеку от его «Меркурия», был припаркован заляпанный грязью «Бьюик» МакДевитов — капот, ветровое стекло, передние бамперы и крылья усеивали тысячи мертвых и умирающих насекомых; внутри виднелись груды багажа.
Это вдруг пробудило в нем чувство дороги. Вот они стоят на краю шоссе, которое простирается до самого Побережья, пересекая один штат за другим. Шоссе, которое тянется миля за милей… а он в ночной тьме видит только несколько сот футов этой протяженности. Остальное сокрыто. Но, проходя мимо машины МакДевитов, он ощущал все.
И обонял запах горячего, разжиженного моторного масла, которое начало просачиваться из картера машины. Она так много проехала, так разогрелась и так долго использовалась, что масло теперь покрывало всю нижнюю сторону двигателя.
Прошли годы, прежде чем он узнал, что значит этот запах. Запах этот появлялся лишь тогда, когда повторяющиеся такты двигателя выталкивали масло вниз и почти разрушали его, меж тем как на клапанах образовывался углерод, а на поршнях — окалина, отложения опускались и выбрасывались из картера через выхлопную трубу, а водянистые осадки выдувались через масляный затвор в конце коленвала, чтобы вылетать через картер сцепления в виде мелких брызг, которые постепенно, час за часом, смешивались с пылью, дорожной грязью, трупами насекомых, кусочками камня и более старым маслом от предыдущих машин, и с запахом шин, с запахом всего автомобиля, его металла, резины, смазки и ткани, даже с запахом водителя и пассажирки, сидевших на своих сиденьях с самого рассвета и выходивших наружу лишь затем, чтобы воспользоваться туалетами на заправочных станциях, поесть в придорожных закусочных, спросить совета в барах и посмотреть, что там производит странный шум на резких поворотах. Для Брюса этот запах был темным подводным течением, вызывающим тошноту. Он означал, что двигатель изношен, изношен чрезмерно, и требует капитального или, по крайней мере, текущего ремонта с установкой новых колец, особенно масляных, потому что масло выбрасывалось под давлением, создаваемым в картере, но в то же время он думал, что этот двигатель износился на горных перепадах, в Сьеррах, и на длинных протяженностях пустыни, становившихся все жарче и жарче; двигатель этот не сломался, но износился, выполняя ту работу, для которой был создан. Он износился, преодолев более семидесяти тысяч миль дороги. А это — двадцать пять раз через всю страну…
— Что такое на тебя нашло! Зачем было трещать им о нашем бизнесе? — резко спросила Сьюзан, когда они уселись в «Меркурий». — Я ушам своим не верила.
— Парень занимается искусственными мушками, — сказал он. — Он даже и не живет в этом городе, они здесь проездом. Какой же вред могут причинить мои слова? — Он был готов к ее наскокам: предвидел, что они неизбежны.
— Первое правило бизнеса состоит в том, чтобы держать свои дела при себе, — изрекла она, не переставая дымиться от негодования.
— Ничего страшного не случилось.
— Не это главное. В чем дело, в том, что ты выпил? Поэтому все трещал и трещал без умолку? Я чуть было не встала и не ушла; ушла бы, но ради тебя не стала так поступать.
Какое–то время они ехали молча.
— Ты что, постоянно собираешься так делать? — спросила она.
— Я собираюсь делать то, что считаю наилучшим.
— Не понимаю, как… — Она осеклась. — Ладно, проехали. Но надеюсь, что впредь ты будешь разумнее.
— В чем дело? — спросил он, понимая, что подразумевается нечто большее.
— Ни в чем, — сердито проговорила она, судорожно ерзая и никак не находя удобного положения. — Тебе, конечно, доставляет удовольствие рассуждать о машинах и поездках, да? Я думала, что вы с ним никогда не закруглитесь. Уже ведь так поздно. Ты что, не понимаешь, что Зоя завтра не приедет, чтобы открыть офис, — нам придется ехать туда самим!
— Не волнуйся, — сказал он. — Ты просто устала. Успокойся.
И вдруг она, словно раненый зверь, хрипло выкрикнула:
— Слушай, я не хочу отдавать Зое деньги! Они еще у меня, и я хочу сохранить их, а она пусть остается совладелицей.
Он почувствовал себя так, словно утратил контроль над всем окружающим; единственное, что он был в состоянии делать, так это продолжать вести машину. Знакомое рулевое колесо вело себя в его руках как–то странно, точно вдруг ожило. Оно крутилось помимо его воли, и Брюс хватал его, возвращая на место.
— У меня просто нет на это сил, — причитала она задыхающимся голосом. — Я не могу этого сделать; мне очень жаль, правда–правда. Если я не дам ей денег, то все отменяется. Она останется, хочется ей этого или нет. Я знаю, что могу не выполнять условий, пока не передам ей деньги на самом деле. Уже выяснила это у Фанкорта. Но на тебя это никак не повлияет. — Она резко подалась к нему, и он увидел, каким безумным блеском светятся в темноте ее глаза. — Ты все равно будешь управлять нашим заведением; я уверена, что Зоя не станет возражать.
Он не находил, что сказать. Он вел машину.
— Иначе нам не продержаться, — сказала она. — Мы не можем рисковать — разве ты не понимаешь, что офис должен поддерживать нас сразу же, потому что у нас совсем нет денег. И мы никогда не сможем потратиться на какие–нибудь товары для продажи. У тебя есть деньги?
— Нет.
— А достать можешь?
— Нет.
— Значит, ничего не поделать, — сказала она с окончательностью настолько унылой и горькой, что он испытал к ней жалость, перевесившую все остальные чувства.
— Если Зоя останется, — сказал он, — то можешь быть уверена, что офис нас не продержит. Разве не так?
— Но у нас будут три тысячи, — возразила она. — Вот что меня терзает. Как только я ей их отдам, они навсегда пропадут. Понимаешь? Мы сохраним эти три тысячи, а если они у нас будут, то не потребуется, чтобы наше заведение сразу же нас поддерживало.
— По крайней мере, какое–то время, — сказал он.
