За его спиной, где-то в районе телевизора, раздавались бесконечные вздохи и сладострастные стоны – те два звука, которыми обычно ограничивается саундтрек так называемых фильмов для взрослых. В какой-то момент Джоджо оглянулся и посмотрел на экран. Из того угла, где он сидел, можно было лишь с трудом разглядеть ритмично двигающиеся и дергающиеся фрагменты человеческих тел – ноги, бедра, животы, ягодицы, женские груди неестественных размеров… все это время от времени перемежалось кадрами, на которых были запечатлены гениталии в самый ответственный момент их функционирования. Рычания и стоны актеров то стихали, то снова усиливались. Благодаря работе монтажеров казалось, что эти парочки (и не только парочки) трудятся беспрерывно.
– И как ты можешь без конца смотреть это дерьмо, Майк? Охренеть ведь можно!
– Нет, это не вопрос, – возразил Майк. – Вопрос в том, как ты не охренеешь, сидя за столом и читая… что за хреновину ты там читаешь?
– Дурак ты, Майк… Мне заниматься нужно. У меня скоро экзамен по этому… – тут Джоджо сделал паузу, чтобы невзначай не произнести имя Сократа, – по этому курсу истории философии, на который я записался.
– Ва-ау-у-у! – Майк вскинул руки и изобразил на лице выражение шутливого изумления. – Совсем забыл! Со мной ведь в комнате живет сам…
– Если ты, чувак, хоть раз произнесешь слово «Сократ», я тебе яйца, на хрен, отрежу.
– Нет, только не это, глубокоуважаемый Сок… то есть я хотел сказать, мой глубокоуважаемый сосед по комнате. Не хотелось бы лишиться такой важной части тела, особенно сейчас, перед отбоем, после которого нас ждут приятные маленькие неожиданности.
Джоджо с философским видом вздохнул и сказал:
– Знаешь, когда мы входили в отель, я вдруг подумал: а зачем этим девчонкам-группи все это нужно? Зачем они так стараются подобраться поближе к кучке баскетболистов и перепихнуться с кем-нибудь из них, все равно с кем, при том, что они никого даже не знают и, скорее всего, никогда больше не увидят? Убей, я этого не понимаю. Они ведь вроде трезвые и не под кайфом. И некоторые из них очень даже симпатичные. И совсем не похожи на шлюх. То есть выглядят они часто как шлюхи и ведут себя так же, но на самом деле они не такие. Нет, не понимаю.
– Если честно, я об этом никогда не задумывался и даже не собираюсь. По-моему, им это нравится. И мне тоже. Ну, а чего дареному коню в зубы-то смотреть?
Слова Майка чем-то зацепили Джоджо. Он никак не мог понять, что же такого странного или необычного сказал его приятель. Имейся у Джоджо расшифрованная стенограмма их с Майком разговора, он бы, наверное, сумел вычислить и понять эту странность. Рано или поздно его бы осенило: ни хрена себе, оказывается, мир не рухнул оттого, что старина Майк произнес не то три, не то даже четыре фразы, ни разу не вставив в них ни «хрена», ни «дерьма» и никаких их производных.
Вечерняя проверка присутствия личного состава проводилась обычно ближе к полуночи. Как и следовало ожидать, без пяти двенадцать в номере зазвонил телефон, и Джоджо поднял трубку стоявшего на письменном столе аппарата. Обычно функцию надсмотрщика брали на себя ассистенты тренера – Длинный Крюк Фрай и Марти Смоллс.
– Да, ты правильно попал, Крюк, – сказал Джо. – Это я.
– Завтра у нас тяжелая игра, Джоджо, – послышался голос Длинного Крюка. – Так что вы, ребята, мне мозги не трахайте. О'кей? Где там Майк? Надеюсь, что он никуда, на хрен, не свалил. И что его собственный хрен тоже отдыхает.
Джоджо протянул телефонную трубку Майку.
Слушая Длинного Крюка, Майк то и дело закатывал глаза и строил Джоджо рожи, всем своим видом давая понять, как его достал этот «мудозвон занудный».
– Я? – переспросил Майк. – Да я уже в постели. Ты меня разбудил… Ну брось, Крюк, разве я буду тебе дерьмо на уши вешать?… Все, молчу.
Положив трубку, Майк вздохнул и спросил:
– Ну что, придется… подождать… минут пятнадцать? На всякий случай?
– Я не пойду. Заниматься нужно.
– Нет, ты серьезно? Ты что, охренел?
– Да, я серьезно! Мне сейчас не до походов по бабам и вообще не до всякой такой хрени. У меня скоро экзамен по… по «Веку Сократа».
– Ну ни хрена себе! Мне, значит, нельзя…
– Заткнись и следи за базаром! – перебил его Джоджо. – Еще раз повторяю: мне можно говорить слово «Сократ», а тебе – нельзя. Хватит того, что от тренера приходится всю эту хрень выслушивать! Задолбал меня уже!
– Что, даже на ту горячую штучку не купишься, – Майк мотнул головой в том направлении, где находился вестибюль, – которая тебя там дожидается?
– Какую еще горячую штучку?
– «Какую штучку?…» Да ту самую, у которой одни только ноги, а платья совсем нет. Ей эту юбочку, наверно, еще в первом классе купили. Когда мы из автобуса вышли, она разве что прямо там на землю не легла и ноги не расставила… Да кого ты паришь? Я что, не видел, как ты ее зацепил?… «Какую штучку?…»
При воспоминании о той девушке Джоджо непроизвольно напрягся. Еще бы – попробуй забудь такую. Он представил, как она стоит перед ним… с этими неправдоподобно длинными ногами… в этом намеке на юбочку, едва прикрывающую тазобедренные суставы… а ведь под ней наверняка ничего нет… и все волоски на лобке наверняка сбриты… «По-шла-на-хрен! Изыди!» Ему не без труда удалось удалить этот соблазнительный образ из оперативной памяти своего мозгового компьютера.
– А, ты про ту девчонку! – сказал Джоджо с равнодушным видом, давая Майку понять, что, с его точки зрения, эта фанатка ничем не отличается от других. – Ну да, горячая, это ты правильно подметил. Но у меня сегодня в голове только этот гребаный экзамен. Схлопотать двойку у этого типа Марголиса – пара пустяков, а мне сейчас только двойки и не хватало.
Майк сделал еще несколько попыток вырвать друга из цепкой хватки ложных представлений о праведной жизни, заключающейся в воздержании от некоторых ночных удовольствий, но в итоге сдался: Джоджо был непреклонен.
– Ну и ладно, дело твое, – заявил наконец Майк. – Хочешь быть мудаком – кто же тебе запрещает… Учись, учись, будешь умным, как… не скажу кто… Только сделай одолжение – не выеживайся, если вдруг кто-нибудь из… верных болельщиц дьюпонтской команды… захочет присоединиться ко мне, когда я надумаю возвращаться в номер.
– Договорились, – сказал Джоджо и уткнулся носом в книги. Ясное дело – никто не собирается кидать друга и устраивать ему промывание мозгов, если тот вдруг посреди ночи явится в номер с девчонкой.
Едва Майк успел выйти за дверь, как Джоджо уже погрузился в благостное состояние – наслаждение добродетелью сознательного самоограничения. Так ему было легче отключиться от мысли о некоторых упускаемых удовольствиях и сосредоточиться на «Метафизике» Аристотеля. Время от времени он словно вживую видел перед собой Майка, Андре, Кёртиса, Трейшоуна, а возможно, и Чарльза где-нибудь в баре с восторженно хихикающими девчонками-подстилками. Они все вместе сидят сейчас за столиком и несут какую-то чушь. Все эти разговоры были абсолютно одинаковы: что в Чикаго, что в Далласе, что в Майами… это был своего рода ритуал, исполнив который можно было считать, что хотя бы видимость приличий соблюдена… Перед тем как идти трахаться, парни познакомились с девушками, поговорили с ними и вроде бы даже поухаживали… как же это убого, особенно когда со стороны смотришь… Вот Сократ, например, заметил по этому поводу: «Если человек предается невоздержанному веселью и плотским утехам в надежде обрести счастье, то он в силу своего невежества глубоко заблуждается и идет неверным путем, ибо неведомо ему, что есть истинное счастье».
Джоджо открыл тетрадь. Раньше ему практически не приходилось записывать что-либо на лекциях или конспектировать прочитанные первоисточники; но попав к мистеру Марголису на курс «Век Сократа», он понял, что без этого просто не обойтись. «Концепции»… это о «концепциях» и «концептуальном мышлении»… Век Сократа отличался от предшествующих этапов развития человеческой мысли становлением системного взгляда на мир и формулированием самого понятия системного мышления. Да, похоже, греки действительно изменили мир, просто взглянув на него иначе и осмыслив его иначе – не так, как раньше. Вообще – интересное дело. Сократ – он ведь верил в Зевса. Верил ли он во всех остальных – ну, в эту Геру, в Аполлона, в Афродиту и… и… сколько их там, всех не упомнишь, – в общем, в том, что Сократ верил во всех этих богов, Джоджо не был уверен. Но Сократ верил в Зевса… Интересно, подумал Джоджо, а эти древние греки тоже вставали на колени и молились Зевсу перед его статуями? И было ли у них принято, сев за стол, всем браться за руки по кругу и возносить молитву Зевсу за то, что он «ниспослал хлеб наш насущный», как делала это тетя Дебби?… Парень представил себе эту картину. Смех, да и только. Но ведь Сократ – он был настоящим фанатом логики, это же он придумал все эти «индуктивные умозаключения» и «этические силлогизмы»… Перед Джоджо лежала аристотелевская «Метафизика», и Аристотель по этому поводу говорил: «Сократ не допускал самостоятельного существования универсалий или дефиниций; Платон, напротив, считал, что они существуют сами по себе, вне зависимости от того, понимаем мы их или нет. Эти самостоятельно существующие концепции он и назвал термином Идеи»… Джоджо был уверен, что этот материал уж точно будет на экзамене, и на всякий случай решил перечитать раздел еще раз… «Сократ не допускал самостоятельного существования универсалий или…»
