— Почему закон не разрешает поменять имя?
Силуэт сидящей Беренис вырисовывался на фоне бледного света за окном. Она держала в руках развернутую газету, низко и слегка набок наклонив голову, потому что с трудом различала буквы в темноте. Когда Ф. Джэсмин задала свой вопрос, Беренис сложила газету и опустила ее на стол.
— Потому. Сама можешь догадаться, — ответила она. — Представь себе, какая начнется неразбериха.
— Не понимаю, почему она начнется, — заявила Ф. Джэсмин.
— Что у тебя на плечах? — поинтересовалась Беренис. — А мне-то казалось, что это голова. Сама подумай. Предположим, я вдруг начну называть себя Элеонорой Рузвельт, а ты объявишь себя Джо Луисом. А Джон Генри станет выдавать себя за Генри Форда. Ты только подумай, какая начнется путаница.
— Не говори глупости, — возразила Ф. Джэсмин. — Я же имею в виду совсем другое. Просто, если тебе не нравится твое имя, чтобы можно было его сменить. Например, Фрэнки на Ф. Джэсмин.
— И все-таки начнется путаница, — настаивала Беренис. — Представь себе, что мы все вдруг изменим свои имена. Нельзя будет понять, о ком идет речь. Весь мир полетит кувырком.
— Не понимаю, почему…
— Потому что наше имя постепенно обрастает всякой всячиной, — продолжала Беренис. — У тебя есть имя, с тобой что-то происходит, ты совершаешь какие-то поступки, что-то делаешь, и твое имя начинает уже что-то значить. Оно обрастает чем-то. Если плохим и о тебе идет дурная слава, так нельзя же, чтобы ты просто взяла и отмахнулась от своего имени. А если хорошим и слава у тебя добрая, то нужно радоваться и ничего не менять.
— Ну, а чем обросло мое имя? — спросила Ф. Джэсмин.
Беренис молчала, и тогда девочка сама ответила на свой вопрос:
— Ничем! Видишь? Мое имя не значит ничего.
— Ну, это не совсем так, — ответила Беренис. — Когда люди думают о Фрэнки Адамс, то вспоминают, что Фрэнки хорошо закончила седьмой класс, нашла позолоченное яйцо и стала победительницей игры, которую устроили на пасху, что Фрэнки живет на Гроув-стрит, и…
— Но ведь все это пустяки, — заявила Ф. Джэсмин. — Понимаешь? Это ничего не стоит. Со мной еще ни разу ничего не произошло…
— Так произойдет, — сказала Беренис. — Обязательно.
— Но что? — настаивала Ф. Джэсмин. Беренис вздохнула и полезла за пачкой из-под «Честерфилда».
— Не приставай, я сама ведь не знаю. Если бы я умела предсказывать будущее, то была бы колдуньей и не сидела бы сейчас на кухне, а зарабатывала предсказаниями хорошие деньги на Уэлл-стрит. Я могу сказать только, что с тобой еще много чего произойдет. Но что именно — не знаю.
— Кстати, — сказала Ф. Джэсмин, помолчав, — я думаю заглянуть к тебе домой и поговорить с Большой Мамой. Я не верю ни в какие гаданья, но почему бы не попробовать?
— Как хочешь. Только, по-моему, зря это.
— Ну, пожалуй, я пойду.
Однако она продолжала стоять у двери, за которой сгущалась темнота, и не уходила.
Тишину кухни пронизывали вечерние звуки: мистер Шварценбаум наконец настроил пианино и последние четверть часа играл короткие пьесы. Он играл то, что помнил наизусть. Это был беспокойный и еще бодрый старик, и Ф. Джэсмин он казался похожим на серебряного паука. Играл он тоже бодро, но и чопорно. Он играл негромкие вальсы и беспокойные колыбельные. В одном из домов по соседству торжественно вещало радио, но о чем, они разобрать не могли. Рядом у О’Нилов на заднем дворе перекликались дети, бегая за мячом. Вечерние звуки заглушали друг друга и стихали в сгущавшемся сумраке. Но в самой кухне царила тишина.
— Послушай, — заговорила Ф. Джэсмин, — я вот что хотела сказать. Тебе не кажется странным, что я — это я, а ты — это ты? Я — Ф. Джэсмин Адамс. А ты — Беренис Сэйди Браун. Мы можем смотреть друг на друга, дотронуться друг до друга, год за годом проводить вместе в одной комнате. И все же всегда я — это я, а ты — это ты. Я могу быть только самой собой, а ты — только собой. Когда-нибудь ты задумывалась над этим? Тебе это не кажется странным?
Беренис слегка покачивалась на стуле. Сидела она не в качалке, но откидывалась назад, опираясь на прямую спинку, а потом чуть наклонялась вперед, и передние ножки стула негромко стучали по полу; темной негнущейся рукой она держалась за край стола, балансируя. Когда Ф. Джэсмин заговорила, Беренис перестала качаться. Помолчав, она ответила:
— Иногда я об этом думаю.
Наступил тот час, когда все предметы в кухне начинали темнеть, а голоса расцветали. Трое на кухне разговаривали тихо, и их голоса расцветали — если звуки можно сравнивать с цветами и если голоса могут расцветать. Ф. Джэсмин стояла лицом к темнеющей комнате, сцепив руки за головой. Она ощущала у себя в горле неведомые слова и была готова произнести их. В ее горле расцветали странные слова, и настало время их проговорить.
— Вот я вижу зеленое дерево, — начала она. — Для меня оно зеленое. И ты тоже скажешь, что оно зеленое. Мы обе с этим согласимся. Но цвет, который тебе кажется зеленым, такой же зеленый, каким он кажется мне, или нет? Или, допустим, мы обе говорим про черный цвет. Но откуда мы знаем, что твой черный цвет такой, каким его вижу я?
— Тут ничего доказать нельзя, — после паузы ответила Беренис.
Ф. Джэсмин потерлась головой о дверь и поднесла руку к горлу. Ее голос задрожал и стих.
— Нет, я совсем не то хотела сказать.
Горький и теплый дым сигареты Беренис неподвижно висел в воздухе. Джон Генри опять прошаркал в туфлях на высоком каблуке от плиты к столу и обратно. За стеной шуршала мышь.
— Я вот что имела в виду, — снова заговорила Ф. Джэсмин. — Ты идешь по улице и встречаешь какого-то человека, совершенно тебе незнакомого. Вы смотрите друг на друга. Ты — это ты, он — это он. И все-таки, когда вы переглядываетесь, между вами устанавливается связь. Потом вы расходитесь в разные стороны. Вы уходите в разные концы города и, может быть, уже никогда не встретитесь, никогда в жизни. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Не очень, — ответила Беренис.
— Я говорю про наш город, — продолжала Ф. Джэсмин, повысив голос. — У нас живет столько людей, которых я ни разу не встречала и имена которых я не знаю. На улице мы проходим мимо друг друга, и между нами нет связи. Они не знают меня, а я не знаю их. И вот теперь я уезжаю, а в городе остаются все эти люди, которых я никогда уже не встречу.
— Но кого ты хочешь встретить? — спросила Беренис.
— Всех. Всех, кто есть на земле. Всех-всех.
— Вы только послушайте ее, — сказала Беренис. — Всех, и даже людей вроде Уиллиса Родса? И немцев тоже? И японцев?
Ф. Джэсмин стукнулась головой о косяк двери и посмотрела на темный потолок. Ее голос прервался, и она повторила:
— Я говорю не об этом, не это я имею в виду.
— Ну так что же? — спросила Беренис.
Ф. Джэсмин покачала головой так, будто сама этого не знала. В сердце у нее было черно и тихо, но в нем расцветали неведомые слова, и она готовилась произнести их. С соседнего двора доносились звуки вечерней игры в бейсбол и крики: «Подавай выше! Подавай выше!», потом глухой удар мяча, стук брошенной биты, звук бегущих ног и возбужденные крики. В окне, выделявшемся на стене бледным прямоугольником, промелькнул мальчик, который бросился через двор к беседке, чтобы поднять мяч. Он двигался стремительно, как тень, и Ф. Джэсмин не разглядела его лица. Выбившаяся белая рубашка хлопала за спиной мальчика, как причудливые крылья. Сумерки за окном были бледными и тихими и тянулись бесконечно.
— Фрэнки, идем поиграем на улицу, — прошептал Джон Генри. — Слышишь, как им весело.
— Нет, — ответила Ф. Джэсмин, — иди один.
Беренис потянулась и сказала:
— Пожалуй, можно и свет включить.
Но света они не включили. Ф. Джэсмин чувствовала, что не сказанные слова застряли у нее в горле, и, задохнувшись, она застонала и стукнулась головой о косяк. Потом сказала быстро и громко, но совсем не то и не теми словами.
— Гей-гей! — крикнула она. — Из Уинтер-Хилла мы поедем в разные города, вы о них никогда и не слышали. Не знаю только, куда сначала, но это и не важно, потому что оттуда мы еще куда-нибудь поедем. Втроем мы все время будем ездить. Сегодня здесь, завтра уже уехали. Аляска, Китай, Исландия, Южная Америка. Путешествовать на поездах. Носиться на мотоциклах. Летать по всему свету на самолетах. Сегодня здесь, завтра уже уехали. По всему свету! Это чистая правда, черт возьми!
Ф. Джэсмин рывком выдвинула ящик стола и на ощупь схватила нож, которым режут мясо. Нож не был ей нужен, но она хотела размахивать чем-нибудь над головой, когда начала бегать вокруг стола.
— Вот мы говорили о том, что может произойти, — продолжала она. — События будут происходить так быстро, что у нас не останется времени думать о них. Капитан Джарвис Адамс пускает ко дну двенадцать японских линкоров, и президент награждает его орденом. Мисс Ф. Джэсмин Адамс побивает все рекорды. Миссис Дженис Адамс на конкурсе красоты выбирают Мисс Объединенные Нации. События сменяются так быстро, что мы их не всегда замечаем.
