Ознакомительная версия.
Гена замолчал и сложил руки на груди. Потом сказал:
— Это крах. Пятнадцать лет жизни, огромный труд — все в пыль. У Сереги не осталось ничего.
— Ладно тебе, — пробасил Никон, — не увлекайся. Это всего лишь буквы на мониторе.
— Есть еще две картинки, — сказал Худой. — Документ и статья из журнала. Вернее, фрагмент статьи.
Он открыл первую картинку и прочел:
— «Свидетельство о смерти».
— Чудненький у Вовы архивчик, — пробормотал Гена.
Худой стал читать дальше:
— «Гражданин Артемьев Дмитрий Ильич умер 8 октября 2009 года в возрасте 44 лет, о чем в книге регистрации актов о смерти 2009 года октября месяца 08 числа произведена запись за номером 1456. Причина смерти: туберкулез легких. Место смерти: ИУ-341. Место регистрации: Калининский отдел ЗАГС г. Сыктывкар. Дата выдачи: 08 октября 2009 года». — Худой поднял голову и сказал: — Далее подпись заведующего отделом ЗАГС, номер свидетельства, гербовая печать. Вам что-нибудь говорит фамилия Артемьев?
— Мне — нет, — сказал Гена. — Бравик?
— Я не знаю такого человека, — сказал Бравик.
— Может, Милютин знает? — сказал Никон.
— Спросим. — Гена кивнул. — Обязательно спросим. Худой, открой статью.
Худой открыл отсканированную журнальную страницу.
— Это «Монитор», — сказал Гена, — раздел судебной хроники.
— Почему так думаешь? — спросил Никон.
— Фемида. — Гена показал на значок в левом верхнем углу страницы. — У «Монитора» раздел судебной хроники всегда с этим значком, уже много лет. Но это окончание статьи. Начало — на предыдущей странице.
— В «раровском» файле «милютин» были только эти три файла, — сказал Худой. — Статья из газеты, свидетельство о смерти и эта страница.
Гена стал читать:
— «…присутствовать при том, как в Хамовническом суде завершилось рассмотрение уголовного дела Дмитрия Артемьева. Этот процесс, а вернее торопливая расправа, наглядно продемонстрировал, что для отъема собственности больше не требуется даже видимости законности. Такое, милые, у нас тысячелетье на дворе. Следствие в свое время отказалось приобщить к обвинительному заключению список свидетелей защиты, и суд под председательством г-жи Рагимовой сделал то же самое. Кого конкретно не хотело видеть на суде обвинение, адвокаты перечислили пофамильно: Кудрин, Греф, Собянин, Жуков, Христенко. Всего в списке свыше сорока человек, и все знают обстоятельства дела. Например, министр здравоохранения неоднократно встречался с обвиняемым, чтобы обсудить вопросы импорта противодиабетических препаратов. Перед этими встречами ему предоставлялись материалы, они изучались. То есть министр был в курсе деятельности компании Артемьева. Значит, он должен и может быть свидетелем? Оказывается, нет. Почему? Ответ обвинения: “Поскольку ему не могут быть известны обстоятельства дела”. Артемьева приговорили к пятнадцати годам заключения за контрабанду противодиабетических препаратов. Наш журнал может только пообещать читателям, что пристально отследит, в чьи руки в итоге попадет компания, которой владел Артемьев».
— М-да… — Бравик почесал нос. — Хорошо, открывай второй файл.
— Вот, — сказал Худой, открыв «раровский» файл «piv».
Бравик наклонился к монитору, прищурившись, прочел текст, выпрямился и стал протирать очки.
— Ну, в общем, я ждал чего-то подобного, — тихо сказал он. — Было бы странно, если б в файлах не нашлось места для меня.
— Что ж, — сказал Гена, — ваше слово, товарищ маузер.
— Это эпикриз дяди Игоря, — сказал Бравик. — Но не настоящий, а опять вариация на тему. А «piv» значит «Пустовалов Игорь Викторович». Дядя Игорь.
— Твой родственник? — спросил Худой.
— Мой сосед по даче, — сказал Гена.
— Расскажи им про дядю Игоря, — сказал Бравик.
— Он друг нашей семьи, — сказал Гена. — Высокий, сутулый, на Олега Ефремова похож. Эрудит, книгочей, отлично владеет переплетным делом. Когда я был ребенком, он приохотил меня к чтению — деликатно, исподволь… Сначала Джек Лондон, Карл Май. Потом «Пушки острова Наварон», «Господин Никто», Станюкович, Марк Твен. Еще через пару лет — Мериме, Гоголь… К окончанию школы я читал Голсуорси. Я приходил к дяде Игорю в Неопалимовский два раза в неделю. Тетя Вика поила меня чаем, мы ели пирог с малиной, потом я шел к стеллажу и выбирал книги. И так со второго класса по десятый.
— Это он из тебя писателя сделал? — спросил Худой.
— Нет, не так… — Гена потер лоб. — Тут другое. В двадцать лет я с наслаждением читал Трифонова и Казакова. В двадцать сопливых лет. И Толстого я тогда уже читал, и Диккенса.
— Я от Диккенса засыпаю, — признался Худой.
— Когда у меня вышел «Пешеход под дождем», то первый экземпляр я надписал дяде Игорю, и горд был до чертиков. Три года назад он заболел, мне ничего не сказал, но мама каким-то образом узнала. Я сразу позвонил Бравику.
— Я что-то припоминаю, — сказал Никон.
— Опухоль мочевого пузыря с прорастанием в прямую кишку, — сказал Бравик. — Я положил Игоря Викторовича к себе и через неделю прооперировал.
— Он сильно кровил, — сказал Никон. — Да, точно, ты рассказывал.
— «Кровил»… — Бравик горько усмехнулся. — Это, знаешь ли, не просто «кровил». Такое кровотечение я видел раз пять, может быть, за всю жизнь. Там отовсюду текло, это был кошмар. Читай эпикриз, Ген. Начинай прямо с протокола операции.
Гена придвинул лэптоп и стал читать:
— «При мобилизации опухолевого конгломерата по задней поверхности прямой кишки развилось профузное кровотечение из сосудов крестцового сплетения. Попытки остановить кровотечение лигированием, коагуляцией и прошиванием были безуспешны. Кровопотеря приняла характер критической. Проводилась интраоперационная гемотрансфузия, трансфузия плазмы. Развились неконтролируемые нарушения гемодинамики, артериальная гипотензия, резистентная к адреналину и интенсивной трансфузии кровезаменителей, плазмы и эрмассы. Развился геморрагический шок, наступила асистолия. Реанимационные мероприятия эффекта не дали. Констатирована смерть».
Гена откинулся на спинку стула, закурил и спросил Бравика:
— Ну а на самом деле как было?
— Приблизительно так же. Но я успел снять его со стола. Вовремя остановился.
— Что значит «остановился»? Тебе там, насколько я понимаю, приходилось не «останавливаться», а «поторапливаться». Или нет?
Бравик не ответил. Он уставил глаза на пепельницу и тихо сопел.
— Что ты хотел сделать? — спросил Никон.
— Наддиафрагмальную эвисцерацию таза с формированием мочевого резервуара.
— У человека была опухоль мочевого пузыря с прорастанием в прямую кишку, — объяснил Никон Худому. — Толстый планировал удалить опухоль, сделать резекцию прямой кишки, удалить мочевой пузырь и предстательную железу, а затем выкроить из тонкой кишки мочевой резервуар.
— Коротко и просто, — сказал Худой и завел глаза.
— Когда я мобилизовал опухоль, то закровило так, что… — Бравик поджал губы. — Текло рекой. Остановить было невозможно, текло отовсюду. Я что-то хватал зажимами, жег, прошивал — бесполезно. Раз за разом поднимался уровень… — Он показал горизонтально поставленными ладонями, как толчками поднимался уровень крови в операционной ране. — Только уберем отсосом, попытаемся что-то увидеть, взять на зажимы — опять поднимается уровень…
* * *
В операционной громко хрюкал кровоотсос. Анестезиолог отвел взгляд от монитора с гемодинамическими показателями и укоризненно посмотрел на Бравика. Бригада работала пятый час, последние двадцать минут больной интенсивно кровил, давление было ниже нижнего. Ассистенты сушили салфетками и тупферами, Бравик коагулировал, зажимал москитами, шил — все без толку. Колпак Бравика промок на лбу, подмышки и спина тоже промокли.
Анестезиолог присел на корточки, посмотрел на уровень в емкости кровоотсоса и с нажимом сказал:
— Господа, наши возможности не беспредельны.
* * *
Бравик взял сигарету, но закуривать не стал. Понюхал сигарету и положил ее на стол.
— Надо было заканчивать, — сказал он. — Кровопотеря была критической, надо было любым способом останавливать кровотечение и уходить.
* * *
— Григорий Израилевич, заканчивайте! — потребовал анестезиолог. — Мы ищем его давление по полу!
— Я понимаю… — процедил Бравик. — Тань, еще москит.
Он схватил сосуд, потом прижег в двух местах, но рану заливало в секунду.
— Это уже шок, — сказал анестезиолог. — Что хотите делайте, только заканчивайте.
Бравик выпрямился, несколько секунд неподвижно постоял, маска западала и вздувалась в такт дыханию.
— Тань, дай простыню, — сказал он.
Сестра подала сложенную стерильную простыню, Бравик поместил ее в рану и прижал.
Ознакомительная версия.
