Остаток ночи он провел в сарае, лег на пустой мешок и стал ждать. Он даже поспал немного, хотя давно отвык спать ночью. Утром он снова вошел в дом. Полы были чисто выметены, камин вычищен. Все еще слегка пахло дымом. В мусорной куче за сараем он обнаружил шесть новеньких блестящих банок из-под тушенки без этикеток.
Он вернулся в свою берлогу потрясенный и весь день прятался, он был уверен, что на ферме побывали солдаты и что приходили они пешком. Если они вылавливают прячущихся в горах повстанцев и дезертиров или просто патрулируют местность, почему они не приехали на джипах или на грузовиках?
Почему они таились, почему старались скрыть свои следы? Да мало ли почему, объяснений можно придумать десятки, сотни, разве ему понять их, но одно несомненно — он спасся от них только чудом.
В ту ночь он не качал воду, надеясь, что солнце и ветер высушат дно водоема. Он принес еще травы из вельда, много, несколько охапок, и замаскировал ею зеленеющие плети тыкв. Двигался он очень тихо и старался не дышать.
Прошел день, еще один. А вечером, когда солнце уже садилось и К. выполз из своего дома размяться, он увидел на равнине несколько движущихся фигур. К. как стоял, так и бросился на землю. Но успел разглядеть всадника на лошади, который приближался к водоему, рядом шагал пеший; и еще он ясно разглядел за плечом у всадника дуло винтовки. Он как червяк пополз к своей норе с одной-единственной мыслью: «Пусть скорее наступит ночь, пусть земля поглотит меня и защитит».
Добравшись до входа, он выглянул из-за валуна и еще раз посмотрел на них.
Всадник ехал не на лошади, а на осле, и осел был такой маленький, что ноги всадника чуть не волочились по земле. Был и еще один осел, но уже без всадника, он вез два огромных тюка, а впереди шагало восемь человек, девятый шел за навьюченным ослом. У всех были винтовки, некоторые несли рюкзаки. На одном были синие брюки, на другом желтые, все остальные — в маскировочной одежде.
К. тихо-тихо влез в свое убежище. Изнутри ему уже было не видать их, но в безветренной тишине он ясно слышал, как они спешились у водоема, громыхнула цепь — это они пустили колесо, он даже слышал, как они разговаривают. Кто-то влез по лесенке на высокий настил, потом спустился.
Стемнело, и теперь только по фырканью ослов можно было догадаться, как близко от него расположился отряд. В русле реки раздались глухие удары топора, потом в слабом оранжевом свете их костра обозначился контур валуна возле входа в пещеру. Дохнул ветер; звякнула рукоятка, раздался стон железа, колесо сделало оборот и остановилось. «Почему нет воды?» — ясно услышал он. Кто-то ответил, но его слов К. не разобрал, потом раздался взрыв смеха. Ветер снова поднялся, колесо со стоном повернулось, и К. почувствовал каждой клеточкой своего тела первый удар поршня глубоко в земле. Люди радостно зашумели. Потом ветер принес запах жарящегося мяса.
К. закрыл глаза и уткнулся лицом в ладони. Теперь он знал, что люди, которые разбили лагерь у водоема, а несколько дней назад ночевали в доме — вовсе не солдаты, а повстанцы, это они скрываются в горах и пускают под откос поезда, это они минируют шоссе, нападают на фермы и угоняют скот, отрезают города друг от друга, радио сообщает, что их убивают десятками, сотнями, а в газетах полно снимков, где они валяются на земле в луже крови. Так вот кто, оказывается, его ночные гости! А поглядишь со стороны — просто отдыхает после трудного матча футбольная команда: одиннадцать игроков, веселые, голодные, счастливые.
Сердце у него гулко стучало. Когда они утром двинутся в путь, думал он, я могу выйти из своего укрытия и пойти за ними, как ребенок за духовым оркестром. В конце концов они заметят меня, остановятся и спросят, чего мне надо. И я отвечу: «Дайте мне какую-нибудь поклажу, я понесу ее, чтобы вам было легче. Я буду рубить для вас дрова и разводить вечером костер». Или я скажу им: «Обязательно приходите сюда, к этому водоему. В следующий раз я хорошо накормлю вас. Скоро у меня созреют тыквы и дыни, созреют персики, финики, груши, всего будет вдоволь». И когда они в следующий раз отправятся в горы или куда они там ходят по ночам, они зайдут ко мне, и я накормлю их, а потом буду сидеть рядом с ними у костра и слушать, слушать. Они будут рассказывать совсем не о том, что я слышал в лагере, потому что в лагере живут неспособные сопротивляться — женщины и дети, старики, калеки, слепые, слабоумные, и рассказы их только об одном — как они страдали. А жизнь этих ребят полна удивительных, опасных приключений, вот эта операция удалась, а та не удалась, но они остались живы, они будут рассказывать свои истории всю жизнь, когда давно уже кончится война, и их будут слушать дети. а потом внуки.
К. потянул руки к башмакам проверить, завязаны ли шнурки, и в ту же минуту понял, что не сможет выползти из своей берлоги, не сможет встать в полный рост, шагнуть из темноты в свет их костра и назвать себя. Он знал, почему не сможет решиться: слишком много народу ушло воевать, говоря, что вот окончится война и тогда настанет время сажать сады, но так нельзя, кто-то должен остаться и сохранять сады или хотя бы доказать людям, что сады не должны погибнуть, ибо стоит этой связи оборваться, и земля ожесточится и забудет своих детей. Он не пойдет к ним.
Он никогда не встанет перед ними лицом к лицу, хотя и свято верит в эту истину, потому что их разделяет не просто несколько десятков ярдов между его убежищем и их костром. Всю жизнь, когда он пытался додумать свои мысли до конца, разверзалась пропасть, зияние, тьма, и его разум пасовал, и было бесполезно кидать в эту пропасть слова, они в ней тонули — пропасть не заполнялась. Кому бы он ни рассказывал о себе, в его рассказе всегда оставалось что-то недосказанное, он не мог поймать главное, вечно оно ускользало.
Он вспомнил приют и уроки арифметики. Перед ним задача, он, оцепенев от ужаса, глядит на нее, учитель ходит по рядам и дожидается, когда ученики положат ручки и настанет время отделить козлищ от овец. Двенадцать человек съели шесть мешков картофеля. В каждом мешке было по шесть килограмм. Сколько пришлось на долю каждого? Он видит, как рука его выводит цифру «двенадцать», потом выводит «шесть», но он решительно не знает, что же с ними делать. Перечеркивает обе цифры и тупо глядит на слово «доля». Оно не изменяется, не растворяется в воздухе, не раскрывает своей тайны. Я умру, думает он, и все равно не узнаю, сколько пришлось на долю каждого.
Почти всю ночь он пролежал без сна, слушая, как медленно наполняется водой водоем, иногда выглядывал в темноту, пытаясь разглядеть при свете звезд, улеглись ли ослы отдыхать или все еще пасутся на его огороде. Потом он, видно, все-таки задремал, потому что вдруг услышал под пригорком в траве тяжелые шаги, кто-то хлопал в ладоши, поднимая ослов, и небо, на котором синели горы, уже стало розовым. Ветер стих, и в утренней тишине он слышал, как звякнуло ведро, как кто-то мешает ложкой в кружке, как плещется вода.
«Если решаться, то сейчас, — подумал он, окончательно проснувшись, — это моя последняя возможность». Он вылез из пещеры, подполз на четвереньках к валуну и выглянул.
В водоеме купался какой-то мужчина. Он вынырнул из холодной ночной воды, вылез на бетонную стенку и, стоя, стал вытираться белым полотенцем, его мокрое тело блестело в первых мягких лучах утра. Двое навьючивали осла, один держал его за уздечку, другой перекинул ему через спину два тяжеленных парусиновых мешка и увязывал их ремнями, да еще какую-то длинную трубу, тоже завернутую в парусину.
Остальные были за стенкой водоема, то и дело мелькала чья-нибудь голова.
Тот человек, который вытирался, стоя на стенке, начал одеваться. Затем он нагнулся и поднял заслонку. Вода хлынула в канавы, которые К. вырыл еще в то, первое свое житье на ферме, чтобы поливать посадки.
Ошибка, подумал К., дурной знак.
Человек закрепил цепь колеса.
И отряд потянулся по вельду на восток, в сторону гор. Впереди трусил осел, второй замыкал группу, и вставшее из-за горизонта солнце било им прямо в лицо. К. все глядел и глядел им вслед из-за валуна, а их уже было трудно разглядеть в желтой траве. Еще не поздно, думал он, можно броситься за ними и догнать. А когда они наконец скрылись из глаз, он встал и начал осматривать свой затопленный водой огород, на котором ночью паслись ослы. Огород был весь в следах копыт. Ослы не только съели часть растений, но и затоптали их. Длинные ветвистые плети, которые он так старательно маскировал травой, были раздавлены, листья свернулись и поникли; завязавшиеся плоды, зеленые и маленькие, чуть крупнее ореха, были съедены. Пропала половина урожая. Но это был единственный след, который оставил после себя отряд. Кострище они тщательно засыпали землей и галькой, он нашел его только потому, что оно еще не остыло. Вода из водоема давно вытекла; он опустил заслонку.
К. забрался на холм, в котором устроил свое жилище, лег на самом верху и стал глядеть на солнце. Никого не было видно. Отряд скрылся в предгорьях.
