Сходное мироощущение было выражено и в прежних эпиграфах. Первый – «Далеко, далеко внизу, в бездонной морской пучине, древнейшим, ненарушимым, лишенным образов сном спит Кракен» – Крахт заимствовал из стихотворения Альфреда Теннисона «Кракен», где идет речь о полумифическом гигантском существе (осьминоге?), персонаже морских легенд, который поднимется из глубин и погибнет, будучи выброшенным на сушу, в день Страшного суда. Второй эпиграф, «Everything’s gone green», – название песни (и диска) английской музыкальной группы New Order, популярной в 80-е гг. и предвосхитившей некоторые особенности поп-музыки 90-х гг. Приведу приблизительный перевод этой песни:
Everything’s gone green[56]
Пусть хоть кто-нибудь мне поможет,
Пусть подскажет, что делать теперь:
Мое будущее предо мною, как открытая
в завтра дверь.
А знаешь, я бы ударил тебя, если б смог
до тебя добраться:
Потому что, похоже, уже здесь бывал
и совсем не хотел возвращаться…
На место веры пришло смятенье,
Оно та патина, что застит мне взгляд,
И возникло из первого отчужденья,
Хотя я никого – никогда —
не считал достойным презренья.
Значит, думаешь, именно этой ценой
мне придется за все расплатиться?
Укажите мне – кто-нибудь! —
правильный путь, помогите с него не сбиться…
Похоже, эпиграфы Крахта задают систему координат: враждебный человеку мир, надвигающаяся глобальная (апокалиптическая) катастрофа – некий кризис индивидуального сознания, связанный с инфантильностью, то есть нежеланием или неумением принимать самостоятельные решения и как-то действовать; напряжение между этими двумя полюсами действительно стягивает в единое целое все перипетии романа.
Элементы мозаики в крахтовском тексте выложены таким образом, что в зависимости от угла зрения ты видишь разные (и в то же время в определенных точках пересекающиеся) узоры, но понимаешь это не сразу, а лишь по мере внимательного прочтения книги, когда до тебя доходит, что здесь нет ни единого случайно упомянутого (то есть не «играющего» в общем контексте) имени, географического названия, лейбла товара, названия музыкальной группы и т. д.
Почему-то критики чаще всего с порога отметают мысль о возможном использовании в простых на первый взгляд произведениях Крахта или, например, в манифесте новой поп-литературы «Tristesse Royale» изощренных литературных приемов и аллюзий (одно из приятных исключений – рецензия Глеба Шульпякова на русский перевод «Faserland»’а, Ex Libris НГ, 13.09.2001). А между тем И. Бессинг, отказываясь давать истолкование книге «Tristesse Royale», составителем которой он был, говорит, что, захоти он дать такое объяснение, ему пришлось бы сделать следующее: «…разделить отдельные слои, чтобы вновь обнаружились отпечатанные на них и просвечивающие сквозь них фрагменты, которые затем при наложении друг на друга, будучи спрессованными, как раз и дадут общую картину… Поначалу кажется… что речь идет о чисто внешнем, то есть мы смотрим извне вовнутрь» (Joachim Bessing, Alles am Dandy ist m?de, Literarische Welt, 25.11.2000).
Не берусь точно сказать, сколько слоев – или узоров, или историй – в новом романе Крахта, но на мой субъективный взгляд основных историй три.
История первая – назовем ее, условно, «поп-культурно-прозаической».
В первой части книги описывается путешествие двух молодых немцев по Ирану. По мнению критиков, здесь отчасти обыгрываются сюжетная канва и общий иронично-отстраненный тон книги англичанина Роберта Байрона «Путь в Оксиану» – дневника совершенного им в 1933–1934 гг. десятимесячного путешествия по Персии и Афганистану. Байрон был декадентом-космополитом, интересовался результатами вестернизации Персии; кстати, его попутчика, как и одного из героев крахтовского романа, звали Кристофером. Перу Байрона принадлежит и еще одна книга, «Сначала Россия, затем Тибет», где он выражает симпатию к отвергнувшим цивилизацию тибетцам и где, в частности, имеется эпизод обеда на вилле губернатора в Дарджелинге…
Что касается героев крахтовского романа, то многое сближает их с самим автором: Кристофер очень богат, образован, увлекается современной музыкой, ценит изящество стиля; он архитектор, а его друг – дизайнер (на личном сайте Крахта, между прочим, имеется коллекция фотографий образцов новейшего дизайна).
В американизированном Иране кануна революции они ведут жизнь, к которой привыкли в Европе: слушают любимые диски, тщательно соблюдают «стиль» в одежде и образе жизни или, наоборот, устраивают маленькие эпатажи, адресованные «старушке буржуазии», балуются наркотиками…
Иран как таковой остается для них запечатанной книгой. Простоватый рассказчик не может одолеть даже первые сутры Корана в английском переводе перешедшего в ислам английского ориенталиста Мухаммада Мармадьюка Пиктхолла. Друзья не обращают внимание на злобное шипение горничных в отеле: «Смерть Америке!» Кристофера злит, что его попутчик запросто беседует с шофером Хасаном, но и сама эта беседа – образец бессмысленного общения не понимающих друг друга людей.
Вилла богатого иранца, куда их приглашают, – воплощение Европы, «Старого Света», причудливое соединение барокко и авангарда, своеобразный «парадиз», среди завсегдатаев которого они встречают, например, некоего Александра в майке цвета нацистского флага с черной свастикой (персонажа романа «Faserland»?) и даму, которая дает своей пятилетней дочке попробовать кокаин.
На вечеринке они знакомятся со странным румыном, дадаистом-алхимиком(?), а может быть, магом, с греческой фамилией Маврокордато, который предрекает рассказчику страшную судьбу. Попытавшись наудачу выяснить, существовали ли реальные персонажи с такой фамилией, ты узнаешь, что представители трех поколений династии Маврокордато в эпоху Просвещения служили турецким султанам, были переводчиками и советниками, учеными-энциклопедистами, получили титул князей Валахии; последний из них, Николай Маврокордато (1670–1730), собрал в Бухаресте роскошную библиотеку и был знаком с Вольтером. Все это хорошо согласуется с тем, что говорится в романе Крахта о таинственном румыне, и позволяет видеть в последнем посредника (или лжепосредника?) между западной и восточной культурами.
Дальше Кристофер внезапно умирает, рассказчик оказывается в одиночестве и без средств к существованию в чужом ему, охваченном революцией городе, по совету Маврокордато совершает паломничество к тибетской священной горе Кайлаш и в итоге оказывается в китайском исправительно-трудовом лагере… Мотивы его путешествия на Тибет – отчаяние, сознание невозможности продолжать прежнюю жизнь, желание «исправить себя», отказавшись от западного индивидуализма. Но, столкнувшись с непредсказуемой стихией восточных цивилизаций, он теряет все (все признаки западной цивилизованности и собственной личности), ничего не обретя взамен. Вот как резюмирует эту ситуацию сам Кристиан Крахт (в цитировавшемся выше интервью): «„Faserland“, в сущности, очень похожий по своему построению роман – рассказанная с юмором история изничтожения или, скорее, череды эрзац-действий. Но если в том романе герой еще был дееспособным, просто немного глупым и невротичным, то в „1979“ не остается ничего, кроме полной недееспособности, оцепенения, психоза, застоя и тупости. Добровольно подчиниться фашистской системе, такой, как жизнь в китайском лагере, и впервые в жизни именно там обрести что-то вроде родины – это больше чем деградация».
Резюмировать эту историю можно было бы словами, которыми заканчивается пьеса «Tristesse Royale»: «Мы все взвалили на себя вину, которую никогда нельзя будет исправить. Мы не спускаемся в ад, мы уже давно там живем» (цит. по: рец. Ральфа Герстенберга на пьесу «Tristesse Royale», DeutschlandRadio Berlin, Manuscript vom 26.01.2000). Разве не говорит Хасан в романе «1979»: «Мы все согрешили, потому что предоставили Америке делать, что она хочет. Нам всем придется пройти через покаяние. Мы все должны будем принести жертву, каждый из нас»? И разве не о жизни в земном аду, повседневно устрояемом самими людьми, идет речь в романе «Faserland»? Эта идея выражается в том, первом, крахтовском романе посредством уподобления его композиционной структуры первой и второй частям «Божественной комедии» Данте.
История вторая – так сказать, «утопически-идеологическая».
Отправляя рассказчика на Тибет, Маврокордато дает ему толстую пачку долларов, которую достает из книги Карла Мангейма. Немецкий социолог Карл Мангейм (1893–1947) известен прежде всего как автор большой работы «Идеология и утопия» (1929). Собственно, если вдуматься, роман Крахта как раз и представляет собой рассказ о возможных последствиях столкновения утопии и идеологии – утопии, побудившей рассказчика совершить паломничество к горе Кайлаш, и идеологии тоталитарного (китайского) государства.
Все эпизоды общения героя романа с Маврокордато, общения, ставшего главной причиной злосчастного путешествия, на первый взгляд кажутся фантастичными или по крайней мере наполненными случайными, «как попало подобранными» подробностями. При первой встрече Маврокордато рассказывает о крепости Аламут, оплоте средневековой исмаилитской секты ассасинов, и о своем дедушке, повторившем дадаистский эксперимент Габриэле Д’Аннунцио по созданию микрореспублики с населением, сплошь состоящим из представителей творческой богемы и всякого рода маргиналов; при второй встрече, уже после смерти Кристофера, ругает Америку и призывает анонимного героя романа обойти вокруг «мандалы мира», то есть горы Кайлаш, или Меру, чтобы искупить собственные грехи и грехи погрязшего в потребительском прозябании и разврате человечества.
