Ознакомительная версия.
В пакете лежали все портреты, каждый в своей папке. В письме Джаспер Гвин пояснял, что это копии, которые он делал для себя; просил Ребекку поместить их в надежное место и никоим образом не допускать публикации. Прилагался подробный перечень того, что следует сделать: вернуть мастерскую Джону Септимусу Хиллу, распродать мебель и прочую утварь, освободить офис, аннулировать электронный адрес, с которым они работали; избегать журналистов, которые, скорее всего, будут домогаться встречи с ней. Оговорил, что лично занялся всеми неоплаченными счетами, и заверил Ребекку, что в ближайшее время она получит причитающуюся ей сумму, включая значительное выходное пособие. Он уверен, что проблем у нее не возникнет.
Он благодарил ее от всего сердца и не мог не высказать в очередной раз, что трудно было бы найти такую прилежную, скромную и приятную сотрудницу, как она. Он отдает себе отчет в том, что более теплое послание было бы желательно со всех точек зрения, но должен с горечью признать, что на большее не способен.
В конце письма была приписка от руки. Там значилось:
Может быть, я должен был бы объяснить вам, что дистанция между мною и той девчонкой была теоремой, не имеющей решения, но я не знаю, как это сделать, не выставив себя смешным или, может быть, не раня вас. Первое неважно для меня, но второе было бы мне в высшей степени неприятно. Просто поверьте, что нельзя было поступить по-иному.
Не беспокойтесь обо мне, случившееся не огорчило меня, и я в точности представляю себе, что должен теперь делать.
Желаю вам всяческого счастья, вы его достойны.
Вечно благодарный вам,
ваш Джаспер Гвин, переписчик.
За подписью следовала еще заметка в несколько строк. Там значилось, что он ей посылает последнюю книгу, извлеченную из архивов Клариссы Род и только что опубликованную. Он хорошо помнит, как в тот день, в парке, когда он принес ей ее портрет, в руках у нее был роман Клариссы Род, о котором она отзывалась с восторгом. И ему пришло в голову, что это будет прекрасным способом замкнуть крут: напоследок подарить ей эту книгу; он надеется, что Ребекка прочтет ее с наслаждением.
Больше ничего.
Как можно быть таким? — подумала Ребекка.
Взяла книгу, повертела ее в руках, потом швырнула в стену — этот жест ей вспомнился через несколько лет.
Ей пришло в голову обследовать пакет, но она обнаружила только штемпель какого-то лондонского почтового отделения. Куда бы ни уехал Джаспер Гвин, ей, очевидно, не было дано это узнать. Далеко — единственное, что она чувствовала с абсолютной уверенностью. Все кончилось, и даже без той торжественности, на какую всегда имеет право закат любой вещи.
Она встала, вложила в ежедневник письмо Джаспера Гвина и решила в последний раз сделать то, о чем он ее просил. Не из чувства долга — ради своего рода меланхолической точности. Прежде чем уйти, захватила с собой портреты. Подумала, что не читать их станет одной из радостей ее жизни. Придя домой, положила их в шкаф, под старые свитера, и то был последний жест, внушивший сожаление: знать, что никто никогда не узнает.
Дней десять понадобилось ей, чтобы устроить все дела. Если кто-то требовал объяснений, она отвечала уклончиво. Когда Джон Септимус Хилл попросил передать Джасперу Гвину самый почтительный поклон, Ребекка заявила, что у нее не будет случая это сделать.
— Не будет случая?
— Нет, к сожалению.
— И вы не предполагаете встретиться с ним через приличествующий промежуток времени?
— Я не предполагаю больше встречаться с ним, — сказала Ребекка.
Джон Септимус Хилл позволил себе слегка скептическую улыбку, которую Ребекка сочла неуместной.
В последующие годы, по всей видимости, никто не получал от Джаспера Гвина никаких известий. Разнузданные сплетни о его странной мании делать портреты скоро сошли с газетных страниц, и его имя все реже появлялось в литературных хрониках. Иногда о нем упоминали в том или ином скороспелом обзоре современной английской литературы, пару раз даже посвятили несколько строк в связи с книгами других писателей, которые, кажется, подхватили от него какие-то стилемы. Один из его романов, «Сестры», попал в список «Ста книг, которые следует прочесть, прежде чем умереть», составленный авторитетным литературным журналом. Его английский издатель и пара заграничных пытались связаться с ним, но раньше все контакты осуществлялись через Тома, теперь же его агентство было закрыто, и, судя по всему, не оставалось никакого способа вступить в переговоры с Джаспером Гвином. У всех, правда, сложилось впечатление, что рано или поздно он объявится, возможно, с новой книгой. Мало кто думал, что он и в самом деле бросил писать.
Что до Ребекки, то она за четыре года заново построила свою жизнь, предпочла все начать сначала. Нашла работу, никак не связанную с книгами, выпроводила восвояси кусок дерьма и поселилась в ближнем пригороде Лондона. Однажды познакомилась с женатым мужчиной, у которого была неподражаемая манера переворачивать с ног на голову все, к чему он ни прикасался. Его звали Роберт. В конце концов они очень полюбили друг друга, и однажды мужчина спросил ее, не бросить ли ему, случайно, свою семью и не попытаться ли создать другую, с ней. Ребекке эта мысль пришлась по душе. В тридцать два года она родила дочь, которую назвали Эмма. Стала работать меньше и растолстела еще больше, но ни то ни другое ее ни капли не расстраивало. Очень редко приходил ей на память Джаспер Гвин, причем обходилось это без особых эмоций. Воспоминания были легкими, как открытки, отправленные из предыдущей жизни.
И все-таки однажды, толкая коляску с Эммой по коридорам огромного лондонского книжного магазина, она наткнулась на распродажу карманных изданий и на самом верху стопки увидела книгу Клариссы Род. Сперва лишь скользнула взглядом по заглавию, отметив про себя, что не читала ее. Только у кассы поняла: у нее в руках та самая книга, которую Джаспер Гвин подарил ей четыре года назад, когда все кончилось. Ребекка вспомнила, что сделала с ней. Улыбнулась. Заплатила.
Начала читать в метро, поскольку Эмма уснула в коляске, а ехать им нужно было порядочно остановок. Ребекка по-настоящему наслаждалась, забыв об окружающей толчее, как вдруг, дойдя до шестнадцатой страницы, остолбенела. Прочла чуть дальше, не веря себе. Потом подняла глаза и сказала вслух:
— Ну и сукин сын!
В самом деле: то, что она прочла в книге Клариссы Род, было ее собственным портретом, слово в слово, в точности тем портретом, который Джаспер Гвин сделал с нее много лет назад.
Она повернулась к соседу и в каком-то ирреальном порыве почувствовала потребность объяснить, высказаться опять-таки вслух:
— Он переписал, переписал это у Клариссы Род, черт побери!
Сосед вряд ли уловил важность происходящего, но что-то сдвинулось в мыслях Ребекки — пробудился, хоть и с опозданием, здравый смысл — и она снова опустила взгляд на книгу.
Минутку, подумала.
Еще раз посмотрела год издания: нет, что-то не так. Ее портрет Джаспер Гвин сделал по меньшей мере на год раньше. Как можно что-то переписать из книги, которая еще не вышла в свет?
Снова повернулась к соседу, но было очевидно, что он вряд ли может чем-то помочь.
Вероятно, Джаспер Гвин прочел это до публикации, подумала она. Гипотеза вполне обоснованная. Ребекка смутно припоминала, что история с рукописями Клариссы Род была какая-то запутанная. Весьма вероятно, что Джасперу Гвину удалось, так или иначе, увидеть их до того, как они попали к издателю. Все сходится. Но в этот самый момент издалека возвратилась фраза, сказанная Томом много лет назад. Это было в тот день, когда он объяснял, что за тип Джаспер Гвин. Когда рассказал о сыне, так и не признанном. Тогда же поведал и еще одну вещь: ходили по миру книги, по меньшей мере две, написанные Джаспером Гвином, но изданные под чужим именем.
Вот черт, подумала она. Неудивительно, что без конца выходят в свет неизданные произведения той дамы. Их пишет он.
Безумие — но вполне может оказаться правдой.
Это многое меняет, сказала себе Ребекка. Невольно вспомнила день, в который все кончилось; воочию увидела, как бросает в стену ту дурацкую книгу. Неужели дурацкая книга являлась на самом деле изысканным подарком? Было нелегко сложить вместе все детали головоломки. На мгновение мелькнула мысль: что-то важное вернули ей, что-то, давно ей причитающееся. Пыталась уловить, что именно, в точности что, как вдруг поезд остановился на станции, где ей нужно было выходить.
— Дерьмо!
Она встала и выбежала из вагона.
Лишь в следующий миг осознала потерю.
— Эмма!
Бросилась назад, но двери уже закрывались. Заколотила ладонями по стеклу, что-то закричала, но поезд медленно скользил прочь.
Ознакомительная версия.
