Аркадий Моисеевич оставил у нее гнетущее впечатление. Глубокий старик, а делает вид, что еще о-го-го. Сам еле передвигается, а помощь отвергает. Конечно, если бы лично Риммочка с ним провела беседу, а так - фактически посторонняя женщина явилась и предлагает свои услуги. А у человека самоуважение. Ему неудобно.
Мирра написала Римме письмо. Так и так, была у Аркадия Моисеевича, помощь отверг и прочее. Может, Риммочка выберет время и на денек-другой приедет в Ирпень, уговорит отца не противиться ради его же блага?
Ответа от Риммы не последовало. А приближалась зима.
Мирра говорит Иосифу:
- От тебя дома все равно никакой пользы, только одно раздражение. Поезжай лучше к Аркадию Моисеевичу, посмотри, как там, что. Может, он с мужчиной будет приветливей. Помоги, если надо.
Дала ключи от киевской квартиры, наведаться и туда.
Иосиф поехал неохотно. Разговаривать с живыми людьми он совершенно разучился. “Да” - “Нет”, “Здрасте” - “До свиданья” - и то через раз у него выходило, а чтобы поддержать беседу или обсудить что-нибудь насущное - и подавно.
Так ли, сяк ли, поехал в Ирпень к Троянкеру.
Тот принял Иосифа благосклонно.
Слух у Аркадия Моисеевича улетучивался с каждой секундой, зрение тоже, а тут такое дело. Человек предлагает помощь.
Троянкер высказался на эту тему:
- Я сам справляюсь со всеми домашними надобностями, но мне хорошо, чтобы рядом был человек. А то я неуютно себя чувствую - вдруг внезапно умру, обнаружат не сразу, пойдет запах. Вся жизнь получится насмарку. Я, как медик, терпеть такого не могу.
Иосиф возразил:
- Во-первых, вам о смерти думать не надо, во всяком случае, пока. Ну, слух вас подвел, ну, глаза… А внутри вы крепкий - вон и спина прямая, и шаг твердый. А запах - дело естественное. Мало ли что как пахнет…
- Ну да, вы правы. Я сгущаю краски, чтобы вы понимали, что предлагаете свою помощь человеку, уже одной ногой стоящему в могиле, - и рассмеялся. - Я вашу жену испугал своей резкостью. Но знаете, не хочется, чтобы женщина наблюдала мои немощи. Как-то нехорошо. А как же вы без жены? Вам нельзя отрываться надолго.
Иосиф рассказал, что дома в Козельце он бесполезен с любой стороны, а тут если от него окажется польза, так он только рад. Пару дней побудет, поможет. Признался, что не болтливый, а даже сумрачный, что это может раздражать Аркадия Моисеевича, и потому сразу предупредил, чтобы не вышло недоразумения.
Но старик обрадовался:
- Вот и хорошо, наконец-то не один буду молчать.
И обратился с настоятельной просьбой:
- Поживите, посторожите меня, пока зима. А соскучитесь по домашним - отправляйтесь в любой день. Вы тут никому не обязаны.
Иосиф уезжал на пару дней, а застрял. И неделя прошла, и другая. Он вызвал Мирру на переговорный пункт. Сообщил о перспективах, о задержке. Разрешения не спрашивал, просто поставил в известность.
Мирра удивилась:
- Ну ладно, ты с нами не считаешься, но как же работа?
Иосиф промолчал и оборвал разговор короткими гудками.
Про работу он забыл. Две недели отпуска истекли. Теперь получается прогул. Стыдно. А предпринимать ничего не хочется.
Пришел с переговорного пункта и советуется с Аркадием Моисеевичем, как быть.
Тот аж руками всплеснул:
- Подумаешь, какая завидная должность, клуб сторожить! Увольняйтесь немедленно. Завтра же поезжайте и увольняйтесь по собственному желанию. Вы знаете, я человек совсем не бедный. Я человек состоятельный. Я вам буду заработную плату платить еще выше, чем в клубе. Просто так, потому что вы хороший человек. Даже если бросите меня, не волнуйтесь, я вам буду деньги присылать куда скажете. Только сейчас увольняйтесь.
И так на Иосифа посмотрел, что хоть что.
Иосиф съездил в Козелец, уволился, даже в дом не зашел - ни к детям, ни к Мирре. И снова к Троянкеру.
Едет в автобусе и сам себе удивляется. За четыре года до пенсии уволился, перед людьми стыдно - какое проявляет легкомыслие.
Это с одной стороны. А с другой - прикипел к старику буквально на пустом месте. Можно сказать, и двух слов с ним за все время не проговорил, а вот.
Аркадий Моисеевич встретил Иосифа особо: стол накрыл по-праздничному, что-то приготовил, как умел, постелил белую скатерть, вышитые салфеточки.
- Ну, Иосиф, вы такой подарок мне сделали своим самоотверженным поступком, что нельзя объяснить его значение. Мы с вами чужие люди, правду сказать. Вас ко мне в няньки определили, а я нашел сына. Вы так на меня похожи. Это я вам первый и последний раз говорю так много. И считаю, что отношения между нами выяснены раз и навсегда.
Иосиф хотел ответить в том же духе, но не смог. Не сумел.
Как-то собрался и рассказал Аркадию Моисеевичу про свой сарай. Тот заинтересовался. Попросился посмотреть. Иосиф обрадовался, так как переживал за сохранность содержимого, - теперь заодно и проверит. Внутрь он не заходил примерно с год.
Выбрали солнечный декабрьский денек и тронулись. По такому случаю заказали такси. Иосиф захватил деревянную лопату для снега.
А там - белое поле, замело по колено.
Сколько можно - подъехали, потом Иосиф прокладывал путь лопатой. Аркадий Моисеевич останавливался раз десять, на Иосифову руку обопрется, отдышится - и вперед. Всё молчком.
Пришли. Иосиф отвалил от двери снег лопатой, распахнул - пусто. Ни клочка, ни обломочка.
Закричал, за голову схватился.
Аркадий Моисеевич его утешает:
- Йосенька, не плачьте! Может, это ваша жена куда-нибудь в хорошее место все перевезла. Если бы воры, так они не церемонились бы, замок сбили бы, все тут порушили. А вы же видите - полки на месте, чисто, стерильно, можно сказать.
Иосиф не слушал, плакал и кричал, как раненый. Посидели-посидели на лавке, попили чаю из термоса, поели хлеба с маслом и двинулись обратно.
Аркадий Моисеевич приговаривает:
- Ничего-ничего, ничего-ничего.
Иосиф отвечает:
- Ничего-ничего, ничего-ничего, вы только не волнуйтесь.
Утром пораньше Иосиф отправился в Козелец. Приехал - дома еще все спали. Растолкал Мирру и выдохнул:
- Ты в сарае была?
Мирра спросонок не понимает:
- В каком сарае? Иосиф, ты что от меня хочешь?
Иосиф рассказал про сарай и потребовал отчета.
Мирра заверила, что к сараю не подходила, так как и думать о нем не желает, не то что ездить по зиме.
На крик вышла Эмма, проснулись Марик и Ева.
Стоят все по росту у Мирриной кровати - лицом к Иосифу, а он сам по себе - перед ними, и смотрят друг на друга.
- Папа, ты что? Половина седьмого утра, ты весь дом переполошил. Аркадий Моисеевич умер? - спросила Эмма.
- Простите меня, дети, и ты, Миррочка, прости меня, пожалуйста. Но я позже терпеть не мог. Меня как громом ударило. А Аркадий Моисеевич жив. У меня сарай обворовали. И замок на месте, и все там в порядке. А пусто. Совсем пусто, как ничего никогда и не было. Вот я и приехал, надеялся, может, вы знаете.
Никто ничего не знал.
Только Мирра сказала:
- Я теперь точно верю, что есть на небе Бог. Это тебе наказание за нас, что ты нас доводил до белого каления своим сараем. За мою загубленную жизнь и за твою тоже, кстати.
Дети пошли досыпать, сколько можно, хоть минуточку. А Иосиф, не простясь, поплелся на станцию.
Иосиф как будто забыл про семью. Мирра вызовет его на переговорный пункт. Он пойдет, поговорит, выслушает, как дети. Сам отмолчится, и ладно.
От Риммы за все время было два письма. Аркадий Моисеевич их Иосифу не показывал, только передал от дочери привет и пересказал, что Исаак на новом месте отмечен благодарностями.
Иосиф кивнул.
Днем Иосиф молча сидел с Аркадием Моисеевичем, смотрели в окно.
Аркадий Моисеевич читал с лупой, за книжкой всегда засыпал. Иосиф стерег момент, когда книга и лупа выпадут из рук старика. Подхватывал их с двух сторон с такой ловкостью, что сам себе удивлялся и радовался.
Как-то выбрался в Киев, посмотреть, все ли в порядке в городской квартире. Походил по комнатам, посидел на диване в зале. Вспомнил, как все вместе сидели тут давным-давно, когда умер Юрочка. С тех пор прошло почти тринадцать лет.
Заметил на книжной полке пухлый фотографический альбом. Раскрыл. На пол просыпались фотографии. Разглядывать не стал. Наугад взял одну - Римма вполоборота, голова запрокинута, смеется, на шее бусы, волосы вьются кольцами, глаза горят. Погладил бусы. По пальцам как будто прошел холод от кораллов и серебряных дукачей. Даже неудобно от такого правдоподобия.
Оглянулся по сторонам, как вор, и сунул фото за пазуху.
Сказал вслух, конечно, от смущения, а не от привычки говорить с самим собой на разные темы:
- Дожил ты, Иосиф Маркович Черняк, пенсионер недорезанный: фотографии посторонних женщин похищаешь, как преступник. В карман бы сунул, так нет. К животу поближе.
И вроде смехом, а сердце защемило.
