Прошло несколько месяцев, а потом как-то раз она вспомнила об этом в спортзале и не смогла понять, было это или нет.
Как только родители Нэнси уходят, Сара Грин начинает задавать ей вопросы.
— В школе сегодня что-нибудь интересное произошло?
— Мне купят юбку, какую я хочу, — говорит Нэнси.
— Правда?
— Она стоит триста долларов, кажется.
— Куча денег, — говорит Сара.
— Мама вчера сказала, что мы должны думать о деньгах, — говорит Нэнси и вынимает из клетки маленькую белую мышку Генриетту.
— Почему вы должны думать о деньгах? — спрашивает Сара, наклонившись вперед.
Нэнси думает, гладит мышку.
— Потому что скоро мы будем такие бедные… Нищие, как ты, — говорит она. — У нас ничего не будет, нам даже на еду не будет хватать, и маме придется продать всю свою одежду.
— Почему ты так думаешь?
Нэнси отворачивается и сажает мышь в клетку.
Сара записывает все, что Нэнси делает и говорит, в маленькую красную записную книжку. Она пишет, когда девочка засыпает, а потом, приезжая домой по понедельникам, переносит записи в компьютер. Сара считает, что Нэнси — интересная пациентка.
Нэнси заглядывала в красную записную книжку. Она разобрала там не все слова, но поняла, что написано про нее. Ей нравится, что Сара за ней наблюдает. Ей бы хотелось, чтобы Сара разгадала все ее секреты.
— Почему бы тебе не нарисовать картинку? — спрашивает Сара.
Нэнси забирается к Саре на колени и рисует элегантно одетую женщину без головы, ведущую на поводке таксу. Сара просит ее сохранять только самые страшные картинки, поэтому Нэнси старается рисовать для нее что-нибудь очень-очень отвратительное. Из отрубленной шеи фонтаном хлещет кровь. На земле целая лужа крови. Такса лакает эту кровь.
Когда Нэнси заканчивает рисунок, Сара взволнованно спрашивает:
— Можно мне взять этот рисунок?
— Конечно, — отвечает Нэнси и, гордо улыбаясь, прижимается к костлявой груди Сары.
Сара опускает голову, зарывается носом в густые волосы девочки и целует ее макушку.
Я просыпаюсь среди ночи и слушаю. Пытаюсь различить разные звуки. Я слышу шипение воды в батареях, негромкое жужжание холодильника в кухне, приглушенные гудки машин за окнами. Но есть еще какой-то звук. Я встаю с кровати. Затаив дыхание, поворачиваю дверную ручку. Моя дверь всегда должна быть закрыта — так считают родители. Я очень осторожно приоткрываю дверь. Она задевает ковер, ковер шуршит. В коридоре темно, но в самом конце виден свет из гостиной. Я снова слышу звуки. Кто-то плачет. Мне страшно. Я иду по коридору. В гостиной пусто. Я поворачиваю за угол. Папа стоит на коленях около камина. Он сгорбился, его голова опущена. Он словно пытается протиснуться в камин. Он плачет. Я слышу, как звякают льдинки в стакане. Я пячусь назад. В комнату входит мама. Она в черном шелковом вечернем платье.
Папа всхлипывает. Мама ставит стакан на журнальный столик и садится на диван.
«Стив…»
Мама вздыхает и отводит взгляд. Кажется, что она смотрит на меня, но это не так, она меня не видит. Мама смеется, но это какой-то не настоящий смех.
«Видел бы кто-то нас сейчас…»
Папа на коленях ползет к маме. Мама кладет руку ему на голову. Он садится на диван, а потом падает на маму. Темно, плохо видно. Они похожи на зверя, который пытается вырваться из западни и стонет.
Нэнси отворачивается и идет по коридору в свою комнату. Она тихо закрывает дверь и включает свет. Стены в ее комнате сиреневые. Дверцы пластмассового деревенского домика распахнуты, оттуда вывалились куклы. Одни голые, у других оторваны руки, у третьих растрепаны волосы. Домик как будто стошнило этими куклами. Нэнси садится на кровать и смотрит на фотографии лошадей, развешанные по стенам, на красные и синие ленты — ее награды.
Белая мышка вылезает из горки стружек, встает на задние лапки, пьет из маленькой металлической миски, хватается крошечными розовыми лапками за прутья клетки. Нэнси смотрит на мышку. У нее звенит в ушах.
Она наклоняется, открывает клетку, просовывает руку в узкую дверцу. Мышка взбегает по ее пальцам, ползет по тонкому запястью. Нэнси вынимает руку из клетки, сажает мышку на подушку и осторожно освобождает руку. Она смотрит, как мышь нервно снует по подушке, обнюхивая наволочку, а потом вдруг замирает и поднимает носик.
Внезапным резким движением Нэнси складывает подушку пополам, как книжку с закладкой. Ее руки деревенеют, ладони слипаются, как намагниченные. Ее сознание неподвижно, оно застыло, в ушах звенит все громче. Она чувствует, как перепуганная мышь мечется под слоями пуха.
Мало-помалу мышь затихает.
Нэнси очень медленно разжимает руки. Мышь дергается. Ее глазки открыты. Нэнси в страхе хватает ее за хвостик и бросает в клетку. Затем быстро отдергивает руку и запирает дверцу.
Маленькое белое тельце лежит неподвижно. Так неподвижно. Что она теперь скажет?
Пожалуйста.
В комнате словно потемнело. Собственная рука, лежащая на клетке, кажется Нэнси чужой. Слезы стекают по краешкам носа, по губам, затекают в рот. Ей хочется, чтобы темнота поглотила ее без следа.
Что-то скребется по полу клетки. Нэнси наклоняет голову и прижимается лицом к прутьям. Крошечная белая головка поднимается, опускается, поднимается вновь. Мышка вяло шевелит носом.
Нэнси вскакивает и бежит через ванную в комнату Сары Грин. Она робко поворачивает дверную ручку. Не заперто. Она открывает дверь. Сара спит, повернувшись лицом к стене. Ее красная записная книжка лежит рядом с кроватью, одежда свалена грудой на стуле. Нэнси бежит к кровати. Окно открыто. В комнату влетает поток воздуха. Нэнси зябко ежится.
Она осторожно приподнимает одеяло и чувствует тепло, исходящее от тела Сары. Нэнси забирается под одеяло, обнимает талию Сары, прижимается лицом к ее спине. Сара что-то сонно бормочет и гладит руку Нэнси. Нэнси закрывает глаза. Она кажется себе ужасно тяжелой.
Я в маленькой лодочке на вершине красной волны. Волна все выше, выше… У меня кружится голова. Я приближаюсь к небу.
Дождь барабанил по ветровому стеклу. Дворники метались из стороны в сторону, их стук походил на отчаянное сердцебиение. Час назад она съехала с шоссе, чтобы купить пончик и кофе. Теперь сидела и смотрела вперед.
На заднем сиденье завозился мальчик. Пола обернулась и посмотрела на него. На миг его присутствие ее удивило. Четырнадцать? Пятнадцать? Может, бродяжка, а может, из дома убежал. Стоял у шоссе под проливным дождем. На его щеке краснел рубец.
— Ты первый, кого я подвожу.
— А раньше никого не подвозили?
— Нет!
— А чего ж меня взяли?
Мальчик стоял на обочине скоростного шоссе за Паукипси, съежившийся, как замерзающая собака. Брови сдвинуты, грязные штанины хлопают на ветру, прилипая к худым ногам. Тонкая курточка на пару размеров мала. Он даже руку не поднял, чтобы остановить машину. Она бы проехала мимо, но поняла, что этот мальчишка — знак.
— Пойду куплю еще пончиков, — сказала Пола. — Не выходи из машины, ладно?
В поисках бумажника она стала рыться в сумке. Листки шершавой бумаги для рисования, выпавшие из пачки сигареты, две растрепанные книжки в мягкой обложке, лифчик. На дне — крошки. Наконец она нащупала бумажник, открыла дверцу, побежала вверх по бетонным ступенькам, но остановилась, вспомнив, что оставила ключи в зажигании. Пола обернулась и бросила взгляд на мальчика. Он сидел на заднем сиденье и смотрел на дождь. Пола представила, как он заводит ее старую обшарпанную машину и уезжает, бросив ее у кафе.
Воздух в кафе был теплый, густой и сладкий. Продавщица протянула женщине с маленькой девочкой на руках благоухающий пакет из вощеной бумаги. Женщина разжала кулак и высыпала на ладонь продавщицы горстку монет. Без сдачи. Девочка уставилась на Полу припухшими спросонья глазами. Мать понесла ее к выходу.
Светловолосая кассирша разложила монеты по секциям поддона. Теперь перед ней стояла девушка с коротко стриженными, осветленными пергидролем волосами и огромными карими глазами, вокруг которых чернела размазанная тушь.
— Коробку глазированных пончиков и два больших кофе, пожалуйста, — попросила девушка.
— Вы ведь только что тут были, — с улыбкой проговорила продавщица.
— А я беременна, — с каменным лицом ответила девушка.
Вспомнив про мальчика, Пола обернулась и посмотрела на свою машину. Мальчик сидел на месте.
В машине она открыла промокшую под дождем картонную коробку. Мальчик нетерпеливо протянул левую руку и взял пончик, отвернулся от Полы и стал жевать.
— Где тебя высадить?
— А вы куда едете?
— На север штата.
— На север — годится.
Дождь стеной падал на ветровое стекло — будто они стояли в автомойке. Пола вела машину медленно, наклонившись к рулю, глядя сквозь тонкую стеклянную перепонку, отделявшую ее от ливня. Она представила, что стекло разбивается, на нее льются потоки воды, и она захлебывается.
