Брат жены, Луис – тогда я еще не знал, что у него есть сестра, – зачастил ко мне, и мы стали друзьями не разлить водой. Закадычные приятели. О том случае с полицией он больше не говорил. Как-то вечером он пришел и заявил, что, мол, такая история, надо спрятать на пару дней кое-какие лекарства, пока не найдется человек, который переправит их в Сьерру, и я спрятал их у Каруки. В другой раз он принес нарукавные повязки, и я тоже согласился. И так помаленьку продолжал помогать делу, от которого лично мне было ни жарко, ни холодно. Впрочем, нет, пожалуй, наоборот: и жарко, и холодно, потому что дело это вредило таким как я, которые жили себе припеваючи, срубая дивиденды с денег и любви, но я все помогал им, сам не знаю почему. Да нет, знаю – по дружбе, потому что если и есть во мне что хорошее, так это то, что за друзей я всегда стою горой. Да и чутье меня не подвело: сразу почуял, что главное для них – «бабки», money.[16]
Как-то утречком прогуливались мы с Луисом по площади Гомеса, только-только выйдя от Техадильо, где дрючили до опупения двух сказочных блядей, работавших под тибеток, – просто волчий аппетит напал. Благоухающие пачулями и ванилью, с азиатскими прическами, они жгли ароматические палочки, расхаживали в шелковых китайских кимоно, делали массаж «райские кущи» и являли невероятные образцы сексуального плюрализма. Они просили называть их гейшами, говорили, что бросили театр в Шанхае, чтобы открыть свое дело, в котором, надо признать, и достигли непревзойденного мастерства. Проходя мимо аптеки, где в одной из витрин красовался огромный аквариум, мы услышали визг шин: какая-то машина на полной скорости вывернула из-за угла. Все произошло в доли секунды – машина остановилась рядом с нами, из окошка высунулась рука с автоматом, и раздались две очереди. Я сразу же бросился на землю, притворившись, что убит или тяжело ранен. Так что первая очередь целиком досталась Луису, который шел по краю тротуара. Мозги его разлетелись во все стороны, забрызгав мне губы и глаза. Вторая очередь вдребезги разбила витрину с аквариумом, вода смыла с меня кровь, и рыбки заскакали по мне, хватая воздух ртами. Всего меня словно обожгло – осколки стекла вонзились в лицо, руки, ноги, спину…
Работа моя и без того была хлопотная, а тут пришлось все бросить и мигом испариться. Но это не помешало мне провести собственное небольшое расследование. Ясно было, что убийство не подстроено полицией, и ничто не указывало на след мафии, стало быть, ко мне это не имело никакого отношения. Чьих рук это дело – так никогда узнать и не удалось. Сестра Луиса – моя жена – подозревала его же дружков, которые, увидев, что он так сдружился со мной, потеряли к нему доверие из-за его отношений с мафией, понимай – со мной… Не знаю, лично я в это не верю, но аргумент достаточный, чтобы человек до конца дней ходил с камнем на душе. Должно быть, именно этого она и добивалась, потому что убитый брат не слишком-то ее интересовал. Тем не менее, когда у меня остался один единственный выход – бежать, форму ополченца помог мне раздобыть тот самый кузен, которого я в свое время уберег от заплечных дел мастеров. Такая вот жизнь, почти как у Рокамболя. Похоже, кузен тоже понятия не имел, кто убил Луиса, или попросту не хотел это выяснять, чтобы не скомпрометировать себя дважды.
Сотни страшных смертей пришлось мне перевидать воочию, но все они имели свою причину. Виной всему были деньги, такие сумасшедшие деньги, что я и выговорить-то такие цифры не могу. Для меня, при моей жизни, в этих преступлениях виделась своя логика. Но в убийстве Луиса все до сих пор – сплошные потемки. Кто знает, может быть поэтому я превратился в террориста и начал подкладывать бомбы? В конце концов поджечь киношку – почти детская игра. Дурацкая и опасная. Но мне всегда казалось, что это именно комуняки изрешетили тогда Луиса. Именно они.
С женой своей я познакомился вскоре после того, как перебрался в Нью-Йорк. Она прогуливалась по Пятой авеню так, словно родилась и выросла на ней. Но стоило взглянуть, как она виляет задом и трясет грудями – настоящий спектакль для уличных любителей клубнички, – и каждому становилось ясно, что все это было нездешнее, не из тутошних краев. Завидев ее, я перестал быть самим собой и вместе с сотней других мужиков превратился в стадо, зачарованное и тупое. Я подчинился этому родному, домашнему ритму ни мне, ни тебе, никому и нигде, который зарождался в воздухе, когда подрагивающие ягодицы и парочка грудей, как во время румбы, умело бередит никогда не заживающую в мужчине эдипову рану. Мне даже на мгновение представилось, отчего я чуть было не рехнулся, как моя благословенная мамочка отплясывает мамбу и кокетливо вертится перед зеркалом. Но мама – это мама! А кубинская жопа – это кубинская жопа, где бы она ни появлялась и как бы ни пряталась в толпе на перекрестках, где без конца мигают светофоры и зажигаются световые надписи: walk и don't walk.[17] По-английски я тогда еще только лепетал, поэтому бросился напролом по-испански:
– Эй, послушай, ты ведь кубинка, я ведь вижу, что кубинка! – выпалил я перед самым входом в Эмпайр.
– I don't know speak to you, кубинец.
Она ошпарила меня ненавидящим взглядом. Почувствовав, что запутались, мы рассмеялись. Мы часто встречались на улице вечерами, и я всегда приглашал ее в мороженицу Вилледж. Это было время, когда мы часто веселились, скажем, когда она рассказывала со множеством красочных подробностей, как парикмахерша из заведения на углу Восьмой и Двадцать третьей улиц в Ведадо сделала ей метровый шиньон, чтобы она могла вывезти все фамильные драгоценности. Она еще говорила о брате как о живом и рассказывала об одном своем кузене, который, оставшись в Гаване, стал какой-то крупной шишкой в правительстве.
Потом до нее – с большим опозданием – дошли слухи о трагической смерти брата. Тогда и выяснилось, что ее брат и мой приятель Луис – одно и то же лицо. Я тут же решился жениться на ней, потому что считал себя в долгу перед другом и полагал, что жениться на его сестре – доброе дело. Ведь была же у Бога какая-то причина свести меня именно с этой девушкой. Кроме того я был от нее без ума. Эта ее походочка на мотив «Мне работать нет охоты, у меня свои заботы. Я трудиться не желаю – лучше с Лолой погуляю» была для меня все равно что сеанс омолаживающей терапии. Только не подумайте, что я забыл Кукиту, ничего подобного. Между тем прошло уже не три месяца, а три года, и процесс построения нового коммунистического общества шел полным ходом. Видя, как паршиво идут дела, я все же решился послать письмо. Маме я всегда посылал письма, подписанные разными именами и с разными адресами на конвертах, к тому же через большие и нерегулярные промежутки времени. Не уверен, что и Карукита смогла бы отыскать единство в этом множестве. Кроме того я всегда был немногословен, а уж тем более на бумаге. И потом – не люблю поддерживать в человеке несбыточные мечты. Какой я есть – такой уж и есть, и пошли вы все на хер! Не хочу бередить старые раны. Однако Кука Мартинес так и осталась занозой в моем сердце, впрочем, так же как и эта приблудная овечка. Не думаю, что удастся когда-нибудь выдернуть их оттуда. Да и не особо стремлюсь к этому.
А Старика по-прежнему нет как нет. Да и зачем он мне, спрашивается? Совсем даже ни за чем. Глоток виски не согрел бы меня больше, чем его имя в разделе некрологов завтрашних газет. Из-за него я не успеваю справляться с ангиной, как подхватываю грипп. Так ведь можно и концы отдать. Как только я иду на поправку после очередной простуды, Старик звонит и назначает мне свидание в обычном месте. Иногда там прогуливается Мадонна в окружении своих «горилл». Говорят, она с ними трахается. Что ж, у нас тоже была своя Мадонна, Марта Санчес Абреу, которая отдавалась шимпанзе в «Обезьяньей усадьбе». Так она называлась, и даже здание сохранилось до сих пор. Мне рассказывал об этом один сицилиец, который хочет организовать свой бизнес на Кубе – он ездил смотреть огромный домище, хотел узнать, нельзя ли устроить там офис или использовать помещение под один из тех кинопавильонов, которые арендуют сейчас за доллары испанские и французские кинокомпании, чтобы ставить в них исторические – псевдоисторические – фильмы, наподобие «Terra indigo», который как раз сейчас снимается полным ходом: там в разгар двадцатых годов нашего века на Кубе появляются индейцы, говорящие по-африкански, с убором из разноцветных пластиковых перьев, которые торчат у них изо всех мест. Эти фильмы, так называемые экологические, показывают на международных авиалиниях, чтобы во время взлета или посадки публика зевала как можно активнее – тогда меньше закладывает уши. Так вот, возвращаясь к Марте Санчес Абреу, она действительно коллекционировала обезьян, и злые языки трепались, что порой была не прочь с ними перепихнуться. Как бы там ни было, она являлась тетушкой Росалии, прославленной в поэме Сен-Жона Перса под именем Лолиты. Я человек не культурный – просто информированный. Между тем, Мадонна, полуобнаженная, делает свою гимнастику и уже в десятый раз совершает какие-то невообразимые прыжки, а кругом такой холод, что у меня скоро яйца отвалятся. Если я расскажу своей дочке, что видел Мадонну, она меня отравит за то, что не добыл у нее автограф.
