Кунихэн сидела у Вайли на коленях, но не в гостинице «У Винни» – где именно, мы не скажем во избежание возможного судебного преследования за навет, – и они обменивались поцелуями, которые тогда назывались устричными. Вайли целовал не часто, но когда уж решался на поцелуй, то относился к этому со вей серьезностью. Вайли был одной из тех неулыбчивых личностей, которые настаивают на том, чтобы, говоря метафорически, изымать у колокола страсти звучания. Поцелуй Вайли можно было бы сравнить с бревисом, стоящим в длинной медленной музыкальной фразе любви, над тактами, соответствующими ему в полушестнадцатой ноте. Кунихэн никогда ранее не испытывала столь острого удовольствия, которое по своему накалу могло бы сравниться с этим замедленным взаимопроникновением слюны любви.
Все слова и выражения предыдущего абзаца были тщательно взвешены и употреблены с тем, чтобы несколько шокировать не очень искушенного читателя и одновременно лишить особо искушенных предвкушаемых ими откровенностей.
Несмотря на свое ирландское происхождение, Кунихэн обладала поразительно явно выраженными антропоидными[137] чертами. Вайли никак не мог для себя определить, нравится ли ему целовать ее губы, весьма, надо сказать, полные. Их площадь, доступная для целования, превышала общую поверхность бутона розы, правда Кунихэновы губы были лишены нежной окраски. А вот ей целоваться нравилось безо всяких оговорок. Было бы совершенно излишне описывать ее полностью, ибо она представляла собой просто красивенькую ирландскую девушку, такую же, как и многие другие, за исключением, может быть, как уже было отмечено, того, что в ней чрезвычайного явственно проявлялись антропоидные черты. А насколько это можно считать достоинством, пускай решают мужчины, каждый для себя лично.
Входит Купер.
Вайли отцепляется от Кунихэн, как ракушка, оторванная от камня грубой рукой.
Кунихэн прикрывает себе рот рукой.
Вайли ни за что не прервал бы своих любовных игр ради Купера самого по себе, он обратил на него не больше внимания, чем на какую-нибудь там кошку или собачку, но его испугала мысль о возможности нахождения поблизости самого Ниери.
– Меня ото узяли и вытурили, – косноязычно и невнятно проговорил Купер.
Вайли оценил ситуацию в одно мгновение. Он повернулся к Кунихэн, которая все еще продолжала тяжело дышать, и принялся ее успокаивать:
– Успокойся, дорогая, это всего лишь Купер, слуга Ниери. Он никогда не стучит в дверь перед тем, как войти, никогда не садится, никогда не снимает шляпу. И наверняка он принес какие-то новости о Мерфи.
– О, если у вас есть новости, – вскричала Кунихэн, – если у вас есть какие-нибудь известия о моем любимом, говорите, говорите поскорее, заклинаю вас!
Кунихэн читала книги запоем и иногда изъяснялась слогом старинных романов.
Между прочим, Вайли сказал чистую правду, когда заявил, что Купер никогда не садился, ибо тот страдал глубоко укоренившейся акатисией[138] и давнишней акатарсией.[139] Он вполне успешно мог стоять или лежать, а вот сидеть – нет. Часть пути в Дублин он стоял в поезде, а остальную часть – лежал. И вот теперь он снова стоял, как говорят, вытянувшись в струнку; на голове у него был котелок, на шее – ярко-красный галстук-»удавка», очень туго завязанный, его словно стеклянные глаза воспалены и налиты кровью; его средние пальцы ползали вверх и вниз по швам его молескиновых мешковатых брюк, добираясь почти до колена, и он постоянно повторял одно и то же: «Меня ото узяли и вытурили! Меня ото узяли и вытурили!»
– Ты бы лучше сказал, что тебя взяли и втюрили, – хихикнул Вайли, который в отличие от Мерфи любил шутку, пускай и самую примитивную, правда, с тем условием, что шутит он сам.
Вайли налил в стакан довольно много (по мнению самого Вайли) виски и протянул его Куперу.
– Вот, выпей, глядишь и полегчает.
А вот для Купера выпить то количество виски, которое налил ему Вайли, было все равно, что просто понюхать пробочку, но носа своего Купер не воротил и принял предложенное с достаточной почтительностью. Кстати, большинство пробок, которые ему доводилось нюхать, ничем особенным не пахли.
Рассказ Купера о том, как «его вытурили» (иначе говоря, прогнали; Купер изъяснялся с большим трудом и маловразумительно), очищенный от бранных слов, избавленный от повторов, стилистически отредактированный и сокращенный, сводился к следующему.
После многих дней поисков Купер все-таки разыскал Мерфи и не где-нибудь, а в том месте Гайд-Парка, которое облюбовал себе Мерфи для послеполуденного отдыха; Купер последовал за Мерфи, когда тот отправился домой, и довел его уже до угла той улицы, где Мерфи жил. И надо ж было такому случиться, что на том самом углу располагалось шикарное заведение, дворец, можно сказать, джина. Да, то было замечательное место, там становилось все равно, светит ли солнышко или торчит в небе круглая луна. В тот момент, когда мимо здания проходил Купер, следивший за Мерфи и чуть ли не наступавший тому на пятки, как раз раздвигали решетку на дверях и поднимали ставни. Заветные двери раскрылись, но Купер стойко продолжал преследование. Мерфи подошел к дому, в котором жил, и отпер парадную дверь своим ключом. Из чего Купер сделал заключение – и, заметьте, вполне верное, – что Мерфи живет именно в том доме. Купер записал в блокноте своей памяти номер дома и бросился назад, сочиняя на ходу телеграмму, которую он тут же намеревался дать Ниери.
А на том самом углу он остановился – ну на мгновение, чтоб просто взглянуть на замечательное заведение, подобного которому ему не доводилось видеть. И тут Купер увидел, что у дверей на ступеньках стоит себе какая-то веселая личность, в рубашке и еще в чем-то, кажется, зеленом, и крепко так держит в руке бутылочку виски. И лицо у этой счастливой личности – ну что тебе лик ангельский. И вдруг личность эта рукой махнула, ну вроде как поманила Купера…
Когда Купер вышел из того замечательного заведения пять часов спустя, то почувствовал, что жажда его разыгралась не на шутку. Двери за ним закрылись, две створки решетки сошлись, ставни с грохотом опустились. В Западном Бромптоне надо было в те времена предпринимать серьезнейшие меры предосторожности. Такое вот веселое было это местечко, Западный Бромптон.
Все в Купере клокотало, он был готов, подобно Пантагрюэлю, выпить не одну бочку. Луна по странному совпадению находилась одновременно и в фазе полнолуния и в перигее и, словно издеваясь, заливала Купера, пребывающего в Танталовых муках, своим ярким светом. Купер скрипел зубами, Купер мял руками свои обвисшие мешком штаны, Купер был готов учудить что-нибудь эдакое. И тут он вспомнил про Мерфи. Куперу приказано найти Мерфи и следить за ним. Мерфи найден, но теперь надо следить за ним, а это значит, что Купер не волен распоряжаться собой, он привязан, его свобода перемещений ограничена. Значит – Мерфи враг. Купер отправился назад к тому дому, в котором жил Мерфи. Дверь оказалась приоткрытой. Купер вошел. Прикрыл за собой дверь. В парадном было темно. Купер зажег большую толстую спичку. Увидел на площадке проем двери, а двери самой нет, и из подвала тоже ни звука. Увидел лестницу и стал по ней подниматься. На втором этаже увидел дверь, открыл ее. Зажег другую спичку и увидел туалет. Пошел дальше, наугад дергая за ручки дверей. Двери не открывались. За одной из дверей услышал тяжкие стоны. Дернул за ручку, дверь и открылась. Купер заглянул и увидел Мерфи на полу, а сверху на нем кресло-качалку (подробнее мы описали то, что произошло тогда с Мерфи, в главе третьей). Купер решил, что здесь имело место убийство, да еще очень неумелое, и бросился прочь. А когда он выскакивал из двери, то чуть не столкнулся с красивой молодой женщиной. Таких красивых он раньше никогда и не видел.
– Увы, увы! – театрально вскричала Кунихэн. – Изменник! Жестокий изменник!
Купер поездом метро отправился в Воппинг, где питейные заведения не предпринимали таких мер предосторожности, как в Западном Бромптоне, и пил там целую неделю. Ему по счастливому совпадению удалось утолить свою жажду как раз к тому моменту, когда закончились его деньги.
Купер принялся грабить кружки для сбора пожертвований в пользу бедных, и когда набралась сумма, достаточная для перемещений по городу и отправки телеграммы, Купер бросился назад в Западный Бромптон. По пути он успел дать телеграмму Ниери, сообщая, что Мерфи найден. Когда Купер добрался до улицы, где жил Мерфи, он увидел, что дом Мерфи уже снесен и грузовики вывозят, мусор. Он подумал, что местные власти решили привести всю улицу в архитектурное соответствие с питейным дворцом на углу и возвести на месте снесенного дома нечто, с этим дворцом сравнимое.
Купер спешно отправился «домой» – в комнату, которую снимал, – и по пути дал телеграмму, в которой сообщал Ниери, что Мерфи снова потерялся.
