Босс качает головой, открывает кран. Обновление — вот главная жизненная премудрость. Не забывай вовремя сменять воду, а все остальное приложится.
— Амнон! Ты там не умер? Иди сюда, посиди со мной.
Это Соня, жена Босса. Она младше него на целых восемь лет, но уже носит в себе целый букет болезней. Или как там носят букеты? — Перед собой?.. Когда-то он и в самом деле приносил домой цветы. Сейчас — нет. У Сони развилось что-то вроде астмы; от цветов она начинает чихать и задыхаться. Так что теперь в квартире букетов не осталось… если, конечно, не считать того, который с болезнями. Он тщательно протирает тарелку полотенцем. Астра и астма… всего одна буква, а какая разница…
— Амнон!
Он продолжает притворяться, что не слышит. В восемьдесят два года можно позволить себе время от времени прикинуться глухим. Хотя Соню не обманешь. Знает его, как облупленного. Не шутка — столько лет вместе. И все эти годы ничто так не раздражает ее, как эта его любовь к мытью посуды. Женщина. А женщины признают законным всего лишь один вид любви: к ним самим.
— Вот куплю посудомоечную машину — будешь знать!
Эту угрозу Соня практикует с момента появления первых посудомоечных машин. Ничего она не купит… да если и купит — разве машина вымоет так чисто, как он? Все равно придется перемывать, это уж точно. А выборы мы на этот раз проиграем с треском. Ничего не поделаешь. Денег жалко. Столько денег сожгли на кампанию и все зря. Босс любуется тарелкой, поворачивая ее под разными углами: вот она, где — безупречная чистота. Поди сыщи такую в политике.
Он вздыхает и водружает тарелку на ее законное место в посудной горке. Многие полагают, что все тарелки одинаковы. Глупость. Это все равно, что сказать: «Все китайцы одинаковы»… хе-хе… что было бы к месту, поскольку тарелки тоже китайские… хе-хе… теперь все китайское. Да… когда-то у них был хороший маастрихтский фаянс… был, пока ревнивая Соня не перебила все тарелки до одной. Амнон переживал за каждую из них. Потому что тарелки разные, как люди. Подстершиеся завитушки узора, выбоинка с краю, бугорок на донышке… У всякой свой характер, своя индивидуальность: эта, к примеру всегда твердо стоит на своем, а та всю жизнь колеблется. И судьбы тоже разные. Арик-то все-таки решился… молодой, горячий. Жаль толкового помощника, но делать нечего.
Босс густо намыливает последнюю тарелку. Скольких таких он уже пережил! Молодые часто гибнут из-за собственной нетерпеливости. Вот и Арик Бухштаб. Казалось бы: подожди, наберись опыта, посиди за надежной спиной ведущего… так нет ведь!.. тянет его на приключения! Вообразил себя режиссером-постановщиком. Даже не режиссером, а кукловодом в театре марионеток. А того не понимает, что Босс видит его насквозь со всей этой наивной интригой.
— Амнон! Не притворяйся глухим!
А и впрямь. Всему есть границы. Еще обидится, чего доброго.
— Сейчас, Сонечка, сейчас, — кричит он в ответ. — Вот только чашки домою.
Всему есть границы, кроме властолюбия. Власти всегда мало. Взять хоть ту же Соню. Она твердой рукою правит в доме и в семье. Правит всем и всеми, да так, что никто и пикнет. Одно лишь исключение: Амнон с его посудой. Да и то с большой-большой натяжкой: ну разве можно это считать исключением? Ну, уединяется муж на кухне перед раковиной… так что с того? Не к соседке ведь под одеяло бежит, не к друзьям-собутыльникам, не к альбомам с марками или к какой-нибудь другой дорогостоящей дурости… а исполняет нужную семейно-полезную обязанность, на которую никто, кроме него, не то что не претендует, а наоборот, изо всех сил уклоняется.
Ну кто бы такому мужнему увлечению не радовался? А вот Соня ревнует. Потому что мытье посуды — это единственное время, когда Амнон принадлежит самому себе. Себе, а не ей, Соне. Вот в чем дело-то. Весь остальной Амнон захвачен ею давно и прочно, во всеми потрохами — все его города и веси, все края и области — все, кроме этой, с тазиком и тарелками. Наверняка ведь говорит сама себе: «Ну не бесись ты, дура… оставь уже ему этот крошечный пятачок одинокой независимости… пусть хоть немного потешится, ну что тебе, жалко?» И не может с собой справиться. Не может! А все почему? — Потому, что власти всегда мало, сколько бы ее ни было.
Вот и с Ариком Бухштабом то же самое. Манипулятор нашелся, тоже мне… Когда он пришел к Боссу со своим предложением инсценировки покушения, тот сразу разглядел двойное дно. Да и кто бы не разглядел? Это-то и обидело тогда Амнона больше всего — пренебрежение. Мол, старый хрыч настолько давно из ума выжил, что можно, не напрягаясь, всучить ему любую ерунду. За какую веревочку потянешь, туда и дернется.
Когда бы не это, Амнон, скорее всего, постарался бы спустить дело на тормозах. Поманил бы поближе зарвавшегося ученика, погрозил бы пальцем, подмигнул бы лукаво: куда, мол, торопишься, Арик? Подожди еще пару годков. Все, мол, и так твоим будет, по праву… Но обида не дала, сбила с толку. Что в общем, неправильно: нельзя давать чувствам руководить собой. В политике нет чувств, есть интересы. А с точки зрения интересов предпочтительно оставить рядом с собой сильного работника, даже если он схвачен за руку при попытке предательства. Ведь что такое предательство? Что такое обида? — Всего лишь слова, звуки пустые.
Если бы не было поздно, Босс и сейчас отыграл бы назад то, что задумал. Но в том-то и дело, что поздно. Тогда, когда Арик, хитро блестя глазами, изложил ему свой «гениальный» план, было еще не поздно. Тогда на морском берегу были только они вдвоем, не считая нескольких топтунов, застывших в почтительном отдалении: сам Амнон и его лучший ученик, отчего-то возомнивший себя кукловодом, а его, Амнона, — куклой. Старой, ненужной и безопасной куклой.
Амнон ничем не выдал своего гнева. Он даже не изменился в лице. Прежде чем ответить, долго жаловался на геморрой — так долго и подробно, что наигранное сочувствие Бухштаба стало сменяться нетерпеливым отвращением. Арик наверняка с ума сходил от злости; возможно, он даже решил, что сенильный старик пропустил его рассказ мимо ушей. Он уже приготовился повторить, но тут Амнон, справившись с обидой, решил-таки дать своему заместителю последний шанс. Как того требовали интересы.
— Ты слишком тороплив, Арик, — сказал Босс как можно внушительнее. — Ты ошибаешься, полагая ловкость рук главным качеством хорошего кукловода. Главным качеством хорошего кукловода является терпение. Терпение, Арик. И своевременная смена кукол. Как с водой при мытье посуды.
— С водой? — брезгливо ответил этот идиот. — С какой водой?.. А вот про смену кукол мне понравилось. Знаешь, Амнон, с возрастом твои афоризмы становятся все лучше. Как хороший коньяк. Но что ты думаешь о моем плане?
Что ж… нет, так нет. Амнон безразлично пожал плечами.
— Делай, как считаешь нужным. Я доверяю тебе больше, чем кому бы то ни было.
И все закрутилось. Теперь волей-неволей Амнон вынужден был привлечь дополнительных персонажей. Почему волей-неволей? — Потому, что умный режиссер всегда предпочитает слитную толпу безымянных, безмолвных и взаимозаменяемых статистов. А персонажи с именем, в отличие от них, нуждаются в тщательной проработке и постоянно чего-то требуют: то добавить себе несколько строчек текста, то сменить партнеров, а то и вовсе переписать роль. У кого есть силы для такой возни?
Но в данном случае потребуются некоторые усилия. Конечно, о разоблачении и речи не идет. Интересы диктуют тихое, естественное решение: коварный сердечный приступ, несчастный случай, автокатастрофу… Или что-нибудь более оригинальное, например, самоубийство на почве внезапно открывшейся смертельной болезни. Во всяком случае, именно такое решение настоятельно рекомендует этот чересчур услужливый круглолицый шустрячок… как его?.. — Роман Кнабель. Тот еще фрукт: ну кому он обязан всем своим положением, если не Бухштабу? А вот поди ж ты… хе-хе… В политике нет предательства. В политике есть только интересы… Интересно, откуда он тут взялся? Амнон пробует ногтем незнакомый бугорок на донышке чашки. Вроде бы, еще вчера его не было? Точно, не было…
— Амнон! Ну сколько можно!
— Иду, Сонечка, иду!
Он аккуратно, четверкой, ручками внутрь, складывает чашки на блюдечке и ставит их в шкаф. Вот и все. На сегодня. А завтра будет новый день, как всегда. День большого предвыборного митинга. Сколько уже таких событий набралось за длинную Амнонову жизнь и сколько еще наберется?
* * *
Город лежит на боку, длинно вытянувшись между морем и сухим руслом бывшей реки, которая когда-то, обнаружив приближение берега, а значит, и собственного конца, обозначенного страшным, пахнущем речной смертью словом «устье», повернула на север и еще некоторое время, вопреки всем законам, отчаянно пыталась остаться рекой — хотя бы ненадолго, хотя бы на километр-другой. За что и была издевательски умерщвлена другим способом: лишением воды. И поделом: зачем сопротивляться неизбежному?
