Да видать, не совсем укрыл: уж больно чутко Ромкино сердце к хозяйскому настроению. Наверняка, уловил что-то, подлец. Потому что, когда собрался Битл уезжать, наклонился Ромка поближе к начальственному уху, зашептал, не шевеля губами, одним дыханием, чтобы никто не прочел, не дай Бог:
— Арик, меня Босс вызывал на прошлой неделе. Что, мол, с митингом, подготовка и все такое…
Битл на секунду напрягся. Неужели этот круглолицый клоун что-то разболтал? Но что? Что он знает, жалкая марионетка?
— Нет-нет, — заторопился Ромка. — Я об этом даже не начинал, ты не думай. Все, как ты велел. Я же помню: ты это с ним лично закрыл, в деталях. Зачем лишний раз волновать старика? Он сам разговор на тему навел. Вас, говорит, Роман, конечно, посвятили в детали Арикова плана?
Битл хмыкнул и взял Ромку за локоть.
— Ну?
— Ну и все… Да, говорю, конечно. А он так губами пожевал, ну, ты знаешь эту его манеру… и — снова про автобусы.
— И все?
— И все. Только знаешь, Битл… по-моему, он что-то себе думает… не то скрывает, не то подозревает… ты бы с ним поосторожнее, а? Старый человек, все-таки… много ли надо такому? Попереживал чуть-чуть и… страшно сказать…
Бухштаб тщательно изучил круглую Ромкину образину и остался доволен результатами. И впрямь ведь беспокоится помощничек. Забздел, мелкотравчатый. Все-таки, что ни говори, а понимает он, Битл, в людях. Не зря его «жуком» прозвали. Вот и Ромку раскусил заблаговременно. Обычная логика диктовала посвятить такого незаменимого человека, как Кнабель, в самое святая святых, на всю глубину плана. Но Битл еще несколько месяцев назад, обдумывая детали и состав участников, правильно рассудил, что лучше главный сюжет стороной пустить, в обход Ромочки. И ведь не ошибся! Мелкая рыбешка глубоко не заплывает. Пожалуй, такого и прощупывать пока не требуется, не дорос.
Он снова потрепал Ромку, на этот раз по щеке. Ах ты, брылястый трусишка…
— Не бойся, Рома. Все под контролем. Ничего со стариком не случится. Он еще нас обоих переживет, попомни мое слово…
Кнабель доверчиво улыбнулся, довольный хозяйской лаской и немедленно подхватил нужную интонацию.
— Ох уж эти старики! Титаны старой закалки!.. Так я побежал, Арик? Нужно еще генератор проверить на западном краю…
Битл отпустил его добродушным кивком, и Ромка отвалил мелкой трусцой, включая на ходу, как спуская с цепи, всю свору своих мобильных телефонов, и те, как и положено своре, немедленно залились на разные голоса.
Даже сейчас, стоя на террасе пентхауза, министр улыбается, вспоминая шуструю побежку своего самого эффективного работника. Такие кадры на дороге не валяются. Рома еще пригодится и не раз. Пригодится в будущем. А будущее начинается завтра, большое будущее. Битл поеживается от неожиданной прохлады, узкой ящеркой пробежавшей вдоль позвоночника. Нет, ему нисколько не страшно. Он уверен в себе. А что до озноба — так это обычный предстартовый мандраж, не более того.
Ну чем предстоящий спектакль отличается от сотен предыдущих — с тех пор, как он начал постигать захватывающее искусство кукловодства? Да ничем!
— Так уж и ничем… а ставкой? Уж больно ставка велика.
Ну, разве что ставкой… да и ставкой-то не очень. Платить приходилось всегда — и за удачи, и за поражения. За первое — одиночеством, за второе — собственным горбом. В этом-то все и дело, если разобраться. Большинство людей боятся выигрывать именно потому, что не переносят одиночества. Легко завидовать гордому орлу, одиноко парящему над потным рабочим стадом… но когда представляется возможность взлететь, редко кто хватается за нее обеими руками. Или чем там — копытами?
Битл презрительно кривится. Именно что — копытами. Крылья и когти быдлу ни к чему. Когти отрастают только у того, кто не страшится одиночества. А те, кто предпочитают холодным ветрам теплый навоз стада, обходятся натертым горбом и жвачкой. Кто что любит. Эту истину Битл усвоил очень давно, с первых школьных лет. Когда классу приходилось вскапывать учебный огород, Арик Бухштаб неизменно занимался логистикой: носил ребятам воду, расставлял стулья, организовывал место отдыха, следил, чтобы никто не филонил. В то время у него еще был друг — сосед по двору, с которым они сидели за одной партой. Как же его звали?.. Нет, не вспомнить… не важно. Важно же то, что как-то, в порыве дружеского великодушия маленький Бухштаб решил вытащить своего приятеля из общего ряда землекопов на свое синекурное место. Нет, не в качестве замены, а вторым организатором, типа заместителя. Это для тех, кто с лопатой, работы может не хватать, а руководители, сколько бы их ни было, всегда загружены по самое горло.
К его несказанному удивлению, приятель замялся и стал отказываться.
— Ты что обалдел? — втолковывал Арик своему неразумному другу. — Тебе что лучше: землю копать, чем бутылки с водой разносить? И чисто, и руки не собьешь, и все завидуют… вон, глянь, как смотрят.
Но тот все мотал головой и косился в сторону, а когда Арик, потеряв наконец терпение, обозвал его дураком, поднял ненавидящий взгляд и прошипел одно лишь слово: «Жук!» Вроде и негромко прошипел, змеюка, а все услышали. С тех пор Арика Бухштаба так только и называли; даже учителя иногда срывались. Скольких трудов стоило потом переделаться на относительно благозвучного «Битла»… Зато урок этот Битл запомнил на всю жизнь. Друзья бывают только у тех, кто в стаде. А летать поверху удобнее в одиночку.
Битл возвращается в гостиную за сигарой, достает ее из фанерного ящичка, возится с гильотинкой. Руки его слегка подрагивают. Он поднимает глаза, смотрит на свое бледное отражение в зеркале бара и усмехается неожиданному воспоминанию. Было такое старое кино про боксера, который так же смотрелся в зеркало накануне решающего боя… смотрелся и кричал сам себе: «Ты — босс! Ты — босс!»
— Ты — Босс! — тихо и убежденно произносит министр и вдруг резко хлопает себя ладонями по щекам, как тот боксер в фильме. — Ты Босс! Босс! Ты лучше, чем Босс!
Потом он еще долго стоит на террасе, задумчиво пожевывая давно погасший окурок и наблюдает за тем, как слева от площади светлеет дальний край мира, дальний край сцены, сигнализируя о приходе нового дня. Дня, который сделает его Боссом.
* * *
Ранняя пташка червячка съедает. Зато поздняя пташка съедает раннюю, правда, Ив? Она смеется, моя королева, она сладко, с вывертом потягивается, отворачиваясь от бьющего в глаза полуденного солнца. Первую половину прошлой ночи она почти не спала, притворялась спящей — по возможности не шевелясь, чтобы не спугнуть Шайю своим невольным соглядатайством; просто неподвижно лежала рядом, спина к спине, ловя его беспокойные вздохи, страшась его ночных кошмаров. Но под утро усталость от этой трудной и неприятной работы перевесила, и Ив забылась столь же трудным и неприятным сном, неприятным настолько, что пробуждение от него кажется избавлением. Она уже шла к этому пробуждению, пробиралась к нему, как к выходу на холодную серую улицу из подземного гаража, где темно и неуютно, и не хватает воздуха для дыхания… и тут он, уже одетый и пахнущий утренним умыванием, наклонился к ней, слегка коснулся губами виска и прошептал:
— Все будет хорошо, я тебе обещаю. Сегодня — последний день. Последний. Вечером начинаем новую жизнь. Только ты и я, слышишь? Вечером…
А потом он сразу ушел, оставив последнее слово шелестеть в воздухе комнаты, а Ив слушала этот чудесный шелест и удивлялась во сне, как мало нужно для того, чтобы счастье вернулось. Да и сон вдруг изменился, причем самым волшебным образом. Подземелье оказалось на поверку картонным макетом, стенки которого сначала дрогнули под напором неожиданно свежего и в то же время ласкового ветра, а затем распались и упорхнули — волнисто, на манер ковров-самолетов из детских мультфильмов. А на их месте осталось замечательное ощущение полета, свободы и мягкой воздушной подушки под сонной щекой. Ну как тут желать пробуждения?
И она действительно заснула, крепко и радостно, в твердом намерении спать до самого вечера, до обещанного счастья и проснулась только сейчас, когда первый послеполуденный час уже протопал под окнами, увязая пятками в размякшем от зноя уличном асфальте.
Только сейчас, когда я, не выдержав, принялся щекотать у нее в носу подвернувшимся тут же сквознячком… потому что мне тоже захотелось немножко от этого счастья. Потому что я создал ее для себя, понимаете? Для себя, а не для…
Она еще некоторое время лежит, улыбаясь в потолок и вытянувшись длинно и лениво, как и весь этот город — между морем и бывшей рекой. Она что-то шепчет… всего лишь одно слово: «вечером… вечером… вечером…»
— Эй, Ив! Вставай уже, поднимайся с постели! Что ты там шелестишь себе под нос, глядя в потолок?
— Не хоч-ч-ч-чуууу… — тянет она, переворачиваясь на живот и болтая в воздухе ногами. — Хочу вечер. Сделай так, чтобы был вечер.
