— Эй, Ив! Вставай уже, поднимайся с постели! Что ты там шелестишь себе под нос, глядя в потолок?
— Не хоч-ч-ч-чуууу… — тянет она, переворачиваясь на живот и болтая в воздухе ногами. — Хочу вечер. Сделай так, чтобы был вечер.
— Подождешь. Все должно быть по порядку. Сначала все рассаживаются по местам, и только потом гаснет свет. Да и зачем тебе вечер? Что он тебе наобещал, твой алкоголик?
Ив смеется и, не оборачиваясь, грозит мне пальцем.
— А ты ведь ревнуешь, правда? Ревнуешь, ревнуешь… бедный. Зуб вот тоже ревновал.
Она садится на кровати, вздыхает сквозь гаснущую улыбку, привычным движением собирает в узел огненную лаву волос.
— Я бы на твоем месте сходил на рынок, — поспешно говорю я, чтобы вернуть ее в прежнее расположение духа. Она ведь так давно не улыбалась, моя рыжая королева. — Если уж устраивать вечер, так чтобы был действительно вечер. Купи свежих фруктов, рыбы, горячих лепешек и вина. Купи черных блестящих маслин, похожих на овечьи глаза, острых соленых перцев, и разных орехов россыпью. Купи цветов, потому что он ведь не догадается, твой кретин…
— Правильно! — кричит Ив, вскакивая и хлопая в ладоши. — Дело говоришь, старина! Вот и ты на что-то сгодился… а я уже думала, что от тебя пользы и вовсе никакой. Видишь, как полезно иногда приревновать?
Она снова улыбается, и за это я готов простить ей любое хамство. Я смотрю, как она, одеваясь, выбирает блузку, развешивая возможные варианты на выставленных перед собой руках и разглядывая их с потешной серьезностью, склонив голову набок и многозначительно цокая языком. Хотел бы я знать, о чем она сейчас думает… и по каким принципам происходит отбор? Вероятнее всего, нет никаких принципов, а есть чуткое, глубокое вслушивание в себя, в полдень за окном, в асфальтовый зной улиц, в потешную суматоху рынка. Подходит или не подходит ко всему этому данная блузка? Язык решительно цокает в отрицательном смысле: нет, не подходит. Блузка летит на кровать. А вот эта… Ив слегка нахмуривается… вот эта, пожалуй…
Ну разве не чудо она, эта рыжая королева? Разве не стоит она всех моих усилий? И отчего другие куклы не таковы? Неужели им кажется, что легче переделать весь мир под цвет своей рубашки, чем просто сменить ее, переодеться, выбрать что-то более подходящее? Ну почему?.. нет, самостоятельность их определенно поражает воображение.
Вот только с обувью у Ив проблема. Не далее как вчера отлетел каблук у ее любимых босоножек. Так что выбора нет — придется надевать вот эти, черные, с небольшой пряжкой в виде восьмерки на подъеме. Они больше подошли бы к вечеру… Ив морщит нос, но делать нечего, не идти же босиком.
— Не расстраивайся, королева: восьмерка — символ бесконечности. В самый раз для тебя.
— Глупости! — фыркает она. — Скажешь тоже… Бесконечность у туфель длится пару сезонов, не больше.
На рынке затишье: давно уже миновали утренние пиковые часы с их пиковыми дамами — ранними покупательницами, цепкими, прижимистыми, точно знающими что почем. Теперь — не то. Теперь лавочники и зеленщики отдыхают, пьют крепкий приторный чай или кофе. Они сидят в глубине лавок на шатких облезлых стульях, широко расставив ноги в бесформенных парусиновых штанах, и держат заскорузлыми пальцами стаканчики из толстого стекла. Теперь лотками командуют подмастерья — жилистые жуликоватые мальчишки с веселыми лицами, ловкими руками и оглушительными голосами. Перекрикивая друг друг, они зазывают немногочисленную и ленивую полуденную публику, а та, в свою очередь, пока еще не решила, чего же именно она хочет; публика смущенно крякает и бестолково топчется на месте, не совсем проснувшись по причине позднего пробуждения.
Последнее обстоятельство вполне устраивает местных карманников; они колышутся здесь же, в ритме толпы, как сросшиеся с рекой водоросли, похожие одновременно на затаившихся в засаде кошек и на чутких оленей, готовых в любой момент пуститься наутек. Их бесшумные невесомые пальцы напряженно подрагивают, изнывая по тонкой работе.
Нищие тоже в деле, их пластиковые стаканчики гремят медью монет, а первая бутылка водки почти наполовину пуста. Эй, дядя! Кинь монетку, пока кошелек еще цел в твоем фраерском кармане!.. Медленно, с ленцой дышит полуденный рынок, принюхиваясь к запахам кофе и гнили, к тонким ароматам острых специй, к острой вони рыбных прилавков. Время здесь течет не по часам, а по естественной, рыночной, солнечной сути. Пока живо солнце, жив и рынок. Полдень — это экватор: семь часов отработали, еще столько же — и закрываем. И эта простая последовательность событий ведома даже непременному рыночному сумасшедшему, для которого, вообще говоря, не существует ничего, кроме бурчащего живота, пинков, неразборчивых внешних звуков и яблока, зажатого в данный момент в цепкой, годами немытой руке.
А вот и рыжая! Где? Да вон! Смотрите, смотрите, рыжая! Снова она! Точно, она. Ив идет по рынку, сияя своей невероятной улыбкой и волоча припадочную — если попытаться поставить — сумку на колесиках. Она была тут всего лишь несколько раз, но весь рынок уже знает ее. Да и возможно ли забыть такую королеву? Вот она останавливается, нерешительно берет с прилавка крепкий щекастый помидор, и ошалевший от такой чести мальчишка-продавец немедленно подсовывает ей под руку пластиковый пакетик и застывает с открытым ртом. Да что там мальчишка… сам усатый пожилой хозяин, вскочив со стула и зачем-то грозно цыкнув на помощника, тут же забирает пакетик обратно и начинает выбирать овощи лично, гордясь божественной покупательницей и страдая от земного несовершенства своего, в общем-то, замечательного товара.
А со всех сторон уже кричат наперебой другие смертные:
— Эй, рыжая! Фрукты не забудь!.. А вот — свежие окуни, полчаса как из моря!.. Оливки, оливки, какие ты любишь!.. Ахмад, что ты встал, как истукан — помоги ей с сумкой!.. Масло, масло!.. Рыжая, купи арахиса, дешево отдам!..
Эх, что там «дешево» — отдал бы и даром, да неудобно, неловко, вроде как взятка получается. Кто же богам взятки предлагает? А Ив улыбается той самой, своей, истинно королевской улыбкой, которая обращена ко всем сразу, но достается каждому в отдельности. Она проходит по рынку, платит, не спрашивая цену и не подсчитывая сдачу — кому же придет в голову обсчитывать богов?.. а загорелый до черноты мальчишка благоговейно тащит вслед за нею ее увечную сумку, как паж — королевский шлейф.
— Поздно спишь, рыжая… — говорит курчавый продавец рыбы в фартуке на голое бронзовое тело, сам похожий на греческого бога и оттого осмелевший достаточно для того, чтобы завести с богиней отвлеченную беседу. Он виртуозно чистит и разделывет мушта; чешуйки веером летят из-под сильных и ловких пальцев. — Смотри, так ведь и на праздник опоздаешь.
— На какой праздник?
— Как? Разве ты не идешь сегодня вечером на площадь? Весь город там будет. Даже мы закрываемся на два часа раньше.
— Какие два часа, Жожо? — кричит рыбнику завистливый сосед через проход. — Тебе и за год от рыбной вони не отмыться!
— Отмоемся! — хладнокровно парирует бронзовый бог в фартуке, многозначительно поглядывая на рыжую королеву. — Да вот беда: одному идти не хочется. Мне бы попутчицу найти, да чтоб порыжее… Как тут, никто не хочет составить компанию?
И он словно невзначай напрягает круглый роскошный бицепс. Но Ив не обращает на бицепс никакого внимания. Ив обнаруживает другое непременное качество настоящих королев — не слышать обращенных к ним неуместных предложений. Причем на этот раз она и впрямь не слышит, без всякого королевского притворства. Она задумчиво протягивает деньги, забирает пакет и поворачивает к выходу. А ведь действительно — сегодня митинг, тот самый, о котором она не раз слышала в новостях. Вон, кстати, и афиша. Как это она пропустила?
Шайя там кем-то вроде ведущего. Ну конечно… он ей даже как-то говорил, что этим митингом заканчивается его контракт, потому что… она не помнит — почему, но это и не важно. А важно…
— Эй, рыжая, я дальше не пойду. Забирай свою сумку!
Ив оборачивается. Ах, да… она совсем забыла о своем помощнике. Мальчишка получает монету вкупе с ласковой трепкой по взъерошенной шевелюре и уносится назад, в полуденную утробу рынка. А важно то, что, начиная с этого вечера, они свободны, Шайя и она, что теперь они смогут уехать куда-нибудь подальше… а впрочем, можно и остаться здесь, чем плохо здесь?.. главное, что теперь уже не будет этих его уходов в неприятную и непонятную игру, в работу, ставшую проклятием, постылой и губительной повинностью, наполняющую его черным тягучим дегтем, в котором тонет даже их сильное и красивое счастье.
Значит, это он и имел в виду сегодняшним утром, когда шептал ей на ухо о последнем дне, о новой жизни… «только ты и я» — так он сказал… Ив встряхивает головой. Колесики сумки раздраженно стучат по плиткам тротуара. Улица. Лохматая аллея бульвара. Да-да, теперь все ясно. Странно, но эта внезапная определенность отчего-то беспокоит ее. Ив вспоминает слова рыбника: «весь город там будет». Сходить и ей, что ли? Шайя бы не одобрил: он не переваривает, когда она видит или слышит его «работу». Прямо весь из себя выходит. Но ему знать не обязательно. Она просто приготовит все заранее и сбегает туда на полчасика, послушать музыку и вообще.
