Сбивчиво изложив на бумаге свои показания, я еще сомневался: стоит ли посылать? Может быть, это что-то типа дневника у меня получилось?
Может, это послание я писал самому себе, и его надо припрятать на будущее в тайнике? А потом подумал: зачем-то ты ведь мне дала свой адрес “до востребования”? Не для такой ли секретной корреспонденции?
Когда конверт шлепнулся на дно почтового ящика, отчетливо я понял: зря! Но улетело мое слово-воробей, глупое и наивно-самодовольное.
Дней десять выдерживаю и наконец звоню тебе. Знаю, что ты мне сейчас выдашь по полной программе, но уж лучше, чтобы ты это в себе не слишком долго держала.
– Я думала, что ты умнее. Но поскольку ты совсем по рукам пошел и скоро превратишься в банального бабника, то вот тебе совет как будущему донжуану: никогда не рассказывай женщине про чувства, которые ты испытывал к другим женщинам. Про жену я еще выслушивала, хотя и поеживалась всякий раз, но чтобы выносить тех, кто после меня… И каких советов ты от меня ждал? Танцорка эта тебя уже подцепила: не сомневаюсь, что ты с ней регулярно трахаешься, а московская куртизанка, как ты ее красиво назвал, – по-моему, так тут другое слово больше подходит, – никуда не денется и объявится в ближайшее время. Наверное, деньги зарабатывает одним местом, а как окажется в простое – придет к тебе чистой любовью заниматься.
По-моему, таких, как ты, женщины подобного поведения называют котами. Вот так-то, котик мой… Ладно, все, что ни делается, делается к лучшему. Наверное, теперь мне тебя легче будет разлюбить…
Может быть, именно этого я и добивался своим дурацким письмецом: подсознательно хотел тебе помочь навсегда от меня избавиться и уже не испытывать лишних страданий.
Но можно и другое здесь увидеть – чисто эгоистическое и довольно свинское намерение показать тебе: мол, посмотри – молодые, раскованные женщины мне отдаются без всяких там гарантий и тем более без брачных обязательств. А ты… Очень невыгодное для меня истолкование, очень некрасивое… Однако оснований не лишенное.
А что тебе я тогда ответил – не помню. Нечем крыть было. В конечном итоге ты оказалась трижды права – и насчет меня, и насчет Вики, и насчет Виты.
С Викой не то чтобы регулярно, но встречался – уже в интервале между письмом и звонком. С ней так легко и просто. Пожалуй, слишком легко.
И действительно, я балуюсь и порчусь от ее молчаливой покорности.
Совсем не пришлось ее завоевывать, и это меня даже немного тревожит.
Что она от меня скрывает? А я, не умея расположить ее к откровенности, сам распускаю язык. Лежа в расслабленном состоянии, недавно стал высказываться в том духе, что мне раньше нравились главным образом женщины крупных форм, а с нею я впервые оценил прелесть миниатюрной фигурки. (Тоже мне гурман нашелся! И как будто я снисхожу до нее, прощаю ей ее скромную весовую категорию!) А она так беззащитно: “Главное, чтоб я тебе нравилась”. И тут же стала рассказывать про одну свою подругу, высокую и грудастую, чуть ли не предлагая ее сюда пригласить и со мной познакомить. Может быть, у нового поколения секс втроем уже в порядке вещей, но я еще для него, пожалуй, не созрел. Нет, говорю, никаких подруг не надо.
Про свое женское прошлое говорит уклончиво и неохотно. Как о малозначимом факте сообщила, что побывала замужем: в двадцать лет выскочила за преподавателя электротехнического института, где тогда училась. “Он мне понравился, потому что он был похож на молодого
Бунина”. Тот несколько лет назад умер, и вот теперь Вика живет в двух комнатах одна, причем на часть жилплощади может претендовать взрослая дочь этого “Бунина” от первого брака.
– А какая дальше была у тебя личная жизнь? – довольно бесцеремонно спрашиваю я.
– Да никакой, – отвечает. – Как-то мне не везло. Не будем говорить о присутствующих, но если бы я стремилась встречаться с душами, а не только с физическими оболочками, то, наверное, до сих пор бы осталась девственницей.
После такого признания уже неудобно стало дальше спрашивать ни о муже, ни о других “оболочках”. А мне, “присутствующему”, из вежливости исключение сделано – или я тоже “оболочка”?
И к театру любовь у нее тоже какая-то невеселая. Убежала в него от инженерной своей профессии – это понятно, это со многими произошло, особенно после крушения отечественной индустрии. Но не увидел я, честно говоря, в Викином лице после “Темных аллей” того просветления, которое дарует Мельпомена своим счастливым любовникам, удостоенным реальной взаимности. Девушка скорее из тех, кто в театре ищет чего-то абстрактно-высокого. И, как правило, не находит. И насчет меня она, может быть, заблуждается. Познакомилась со мной в относительно престижной банной компании. Я еще наивно проговариваюсь про жену-философа, разъезжающую по заграницам (тоже мне нашелся
“товарищ Крупский” из анекдота!). Не решила ли Вика ошибочно, что я человек, вхожий в какие-то “сферы”?
Нет, “подцепила” – это не совсем то слово. Но – зацепила она меня.
Хочется понять, чем она дышит, чего хочет.
А Виту ты мне предсказала просто с математической точностью.
Буквально через два дня после твоей телефонной выволочки звонит она, веселая и, судя по всему, изрядно вкусившая какой-нибудь текилы:
– Ну что, соскучился по мне?
– Соскучился! Я тут с ума сходил. У меня не было уверенности, что ты жива. Где ты скрывалась?
– Да в тюрьме сидела.
– Какой тюрьме?
– Обыкновенной. “Кресты” называется. Приезжай в Купчино, я тебе с удовольствием отдамся и заодно все расскажу…
…Для меня главное теперь – убедиться в наличии. Не торопись, я буду тебя принимать по описи. Глазки золотисто-карие, таинственные – две штуки. Губы тонкие и нервные – на месте. Чудеса большие и сладкие – два экземпляра. Голова – одна и совершенно безумная…
А теперь – рассказывай.
– Тогда, тринадцатого января, утром вернулась я из Москвы. Знаешь, я раньше считала тринадцать своим любимым числом – думала, что я такая нестандартная. А теперь поняла наконец: все дурные приметы верны. В поезде я совсем не спала, поэтому как только добралась до Купчина, душ приняла – и в постель. О тебе помечтала – и заснула. Готова была до следующего утра дрыхнуть. Так нет же, звонит покровитель мой и требует, чтобы я к шести часам оделась позагребистее и была готова с ним в казино “Вегас” фигачить.
В заведении этом мне сразу не по себе стало. Было недоброе предчувствие, и живот вдруг у меня разболелся. И, когда я в туалете сидела, внутренний голос мне даже как бы посоветовал выскочить на холод в длинном платье с большим вырезом, остановить, как в кино, случайную машину и нестись куда подальше. Но я, конечно, вернулась к столу. А когда мы в два часа ночи выходили из заведения, нас прямо на крыльце и повязали.
– За что?
– Такого человека, как он, всегда есть за что. А у меня в сумке нашли лекарство, которое я должна была одной подружке передать и которое при желании можно рассматривать как наркотик. Привезли в
“Кресты” – и в камеру, человек на двадцать. Встретили меня радушно – табуреткой по голове поприветствовали. Ну, я немного очухалась – и тоже начала себя показывать. Говорю им: “Вы все, суки, у меня еще лизать будете”. День на другой, на третий зауважали меня постепенно.
Там по-своему правильные законы, и если кого унижают, значит, он сам того и заслуживает.
И, ты знаешь, мне там даже интересно было. Звонить, правда, могла только матери в Москву, где я прописана. А тебя мне подставлять не хотелось: что хорошего, если твой номер возьмут на заметку?
Покровитель сначала сам выпутался, а потом уже меня вытащил: это по его масштабам оказалось даже недорого. Поскольку я из-за него загремела, то он, как человек порядочный, обо мне теперь заботится и в мае на поправку отправляет, на Мальту или на Кипр.
– Что, опять мне с тобой расставаться?
– Господин Петров, да вы никак влюблены? Как мне это нравится!
Приятно, когда в тебя влюбляются.
А мне приятно – равенство, равновесие. То, что мы тянемся друг к другу с совершенно одинаковой силой. Как на старинных рыночных весах клювики с двух сторон застывают на одном уровне – и парят, парят металлические птички в воздухе, не ощущая тяжести гирь, положенных жизнью им на спины.
Пока еще не хватает куража позвонить в Новгород, но нашел я способ взаимодействовать с тобой. Причем регулярно, три раза в неделю. Как?
По вечерам телесериал потребляю. Тот самый, на который ты подсела когда-то. Теперь его крутят по второму разу, я и присоединился.
Ничего, что не смотрел “предыдущие шесть” – или даже тридцать шесть.
Главное, что нью-йоркские страсти мне живо напоминают другой город, тоже по-своему “нью”. Глазею на это твоими глазами. В одиннадцать вечера иду в Сашкину комнату, где обитает наш “ящик”, – и погружаюсь. Бета к моей новой привычке относится со снисходительным пониманием. “Это у тебя возрастное”, – говорит.
