Жан жаждал славы. И завидовал тем. Кто был ею не обделен. Он был одним из тех мальчиков. Которые придумывали себе биографию. И в их родословной непременно были предки из иностранцев. И королевская знать. И еще куча всяких знаменитостей.
Жан были из тех мальчиков. Которые придумывали себе будущеее. И свое имя видели вписанным золотом в книге выдающихся личностей. Вписанным в самую вечность.
Жан был из тех мальчиков. Которые придумывали себе настоящее. Искренне уверовав, что они богоизбранные. И жить им, как и всем богоизбранным, осталось якобы считанные годы. От этого они. Со скорбным видом. Под бокал шампанского и дорогую сигарету. Томно закатив глаза. Без конца мололи о трагедии человеческой жизни. Считая здоровый дух и здоровое тело. Уделом простых смертных. Но не их. Больных душой. Утонченных сердцем. Богоизбранных…
Но, как правило, они долго жили. Путались в грязных интригах. Безжалостно и глупо растрачивая жизнь. При этом искренне считая, что завтра их непременно посетит муза. Но муза их так никогда и не посещала. Разве что в образе самых дешевых девчонок. Которые любым способом и любым местом желали приобщиться к его Величеству Искусству. И надо отдать им должное. Приобщались…
Жан завидовал моей славе. И поэтому ненавидел меня. Но Жан любил во мне женщину. И поэтому восхищался мной. Но и в одном, и в другом случае Жан видел во мне возможность приобщиться к вечности. И уже если ему не суждено стать великим. То он хотя бы мог стать знаменитым. Как любовник великого композитора. То есть, мой.
Естесственно, ответить Жану взаимностью я не могла. И не только потому, что он был именно из тех глупых мальчиков. Просто, когда-то пройдя через влюбленность, теперь я сумела ее заменить той же пламенной, горячей влюбленностью к музыке. И полюбить Жана уже я не могла.
– Это неправда! У тебя кто-то есть! Этого не может быть, чтобы у тебя никого не было. Это не правда, – без конца твердил он мне. Влюбленными глазами заглядывая мне в лицо. Он мне не верил. И еще он не верил. Что его, такого красавчика. Можно отвергнуть.
– У меня действительно никого нет. Я никого не хочу, – я гладила Жана по голове. Целовала его в щеку. И успокаивала.
Вскоре он в этом убедился. На мужчин я смотрела холодным отсутствующим взглядом. И в нем помимо моей воли прочитывались нотки презрения.
В кругу музыкантов этого хорошенького импресарио довольно быстро окрестили моим любовником. Это меня устраивало. Ненужные притязания со стороны ненужных поклонников испарились. Все успокоились за мою личную жизнь.
Я догадывалась, что это устраивает и его. Льстит его самолюбию. И поддерживает авторитет в артистическом кругу. Когда мы вместе появлялись. То ловили на себе восхищенные взгляды женщин и мужчин. Нас принимали за великолепную пару. И нас это устраивало. Но самолюбие Жана, конечно, не было до конца удоволетворено. Он единственный знал правду. Часами за мной наблюдал. Часами слушал мою музыку. Я чувствовала. Что ему нелегко. Но помочь ничем не могла.
И однажды… Все-таки однажды это случилось. И случилось в день рождение Жана.
– Сколько тебе исполняется, Жан?
– Ты будешь смеяться. Мне – двадцать три.
– Нет, это ты будешь смеяться. Мне – тридцать девять.
И мы с Жаном рассмеялись вместе. Нас вполне устраивал наш возраст.
И я Жану подарила игрушку. Пушистого огромного кота цвета морской волны.
– Странный цвет шерсти, – сказал он, увидев подарок. – Я думал, что котов такого цвета не бывает.
– Просто он настолько хотел быть непохожим на других. Что это в конце-концов и случилось.
– Как в сущности он мало хотел…
Жан долго разглядывал подарок. Ощупывал. И на его лице проступала тихая грусть. Словно он вспомнил о чем-то дорогом и далеком. И безвозвратно ушедшем. Уже навсегда. Таким Жана я никогда не видела.
– Ты что, Жан, – я слегка дотронулась до его ладони.
– Эта игрушка… Она что-то напомнила мне. Но что… Мне очень хорошо. И очень грустно.
– Просто похожие игрушки бывают у всех в детстве. Правда?
Жан в ответ промолчал.
И я, чтобы отвлечь его внимание. И чем-то развеселить. Стала болтать обо всем, что приходило в голову.
– Ты знаешь, Жан. Когда-то я очень любила вспоминать все, что случилось, например, в этот день год назад. Или два. Какое число сегодня? Так. Двенадцатое сентября. Что знаменательного произошло у меня в жизни этого числа?
И я со всей силы. Напрягая свою довольно потрепанную память. Стала вспоминать важные события. И вдруг мне это число показалось до боли знакомым. Вроде бы обычный день. Ни праздник. И ничей день рождения. И ничей день смерти…. Погодите… День смерти… Мрачное, неприятное число. И ощущение безысходности. Ну, конечно! Жан! Котище! Он умер именно в этот день. И мне тогда было шестнадцать. Сколько лет-то прошло? Двадцать три года… Боже! Как давно! Целая вечность. И была жива моя мама. И мой отец еще пытался ухватиться за счастье… Целых двадцать три года…
– Погоди, Жан. Сколько ты говоришь тебе исполняется, – уже тревожно спросила я. Желая ошибиться.
– Двадцать три.
День смерти кота Жана – день рождения моего хорошенького импрессарио. И меня это неприятно поразило. И даже испугало. И я стала ждать очередной гадости.
И долго мне ждать не пришлось.
В тот же вечер на общем банкете. Которые я избегала. И которые меня успешно преследовали. Жан воспользовался случаем. Как когда-то воспользовался случаем и кот. И выместил на мне все свои неудачи. Впрочем, как и кота, я впоследствии его не винила. Наверное, потому, что он был для меня все-таки единственным. Если не другом. То приятелем точно.
Жан в день своего рождения умудрился напиться. И все началось. Кто-то из влиятельных гостей сказал что-то типа: «Ну, Жан, иметь такую женщину… Тебя можно поздравить…»
– Что ты сказал? – неожиданно громко. И очень зло. Выкрикнул Жан. Чем и привлек внимание всех присутствующих. И особенно журналистов.
– Иметь такую женщину? А какую женщину? Я что-то не понимаю! Посмотрите на нее! Вы! Внимательней, внимательней посмотрите! Да она просто старая дева! Высушенная и сухая! Она от мужиков шарахается. Как от чумы! Да она ни на что не способна! И вообще я сомневаюсь, женщина ли она…
Этого страстного монолога было достаточно. Для того, чтобы десятки любопытных глаз моих «друзей» впились в меня. Для того, чтобы бульварные писаки тут же удовлетворенно потерли руки в предвкушении очередной грязи. В которой они обожали купаться. Этого было достаточно для того, чтобы наконец-то всех осчастливить в один миг. Потому что талант никогда не прощается. И все они мне вдруг напомнили пиявок. И я мысленно успокоила себя тем. Что пиявки, может, и высасывают кровь. Но кровоиспускание в малых дозах даже на пользу.
И я не встрепетнулась при словах Жана. И на моих глазах не выступили слезы обиды. И руки мои не задрожали. Я сохраняла спокойствие своих верных спутников – олимпийских Богов. Я знала. Как бы эти пиявки не радовались, не бесились от счастья. Их можно только жалеть. И великодушно – с высоты Олимпа – простить. Ведь Боги на моей стороне.
Я сидела и улыбалась холодной улыбкой Я хорошо помню, что моя улыбка была настолько уверенной. Настолько безжизненной. И настолько холодной. И даже не женственной. Что все испугались. И у всех дорогих гостей по телу пробежал холодок. И все одновременно поежились. И все одновременно начисто поверили моему хорошенькому импрессарио.
Утрам Жан смотрел на меня кошачьими глазами. А я так и не могла разобраться, какого они цвета. Голубого. Или зеленого. Глупый цвет. И глупые глаза. И эти глаза меня умоляли простить. Я грустно улыбнулась. И спросила.
– Послушай, парень. Была такая народная героиня – Жана Д«Арк. Ты должен был знать про нее. И проходить ее биографию в школе. Тебе она нравилась?
– Мне? – Жан удивленно заморгал длинными выцветшими ресницами. Такого вопроса он не ожидал. И не знал, насколько важен для меня ответ. – Да. Я даже писал реферат про нее. Я отлично знал ее биографию. И всегда восхищался ее подвигом.
– Я так и думала.
– Но зачем тебе это?
– Просто так. Понимаешь, я очень не люблю возвращаться в прошлое. Каким бы оно ни было. Я способна любить только настоящее. Даже если оно в тысячу раз хуже.
Жан ни черта не понял. Он вообще мало что понимал в жизни.
– Да не волнуйся ты, – попыталась я успокоить своего бывшего приятеля. – Просто старых друзей я не люблю тоже. Они как старая мебель. Их можно только жалеть. Хотя мой кот был и паршивым котом. Боги почему-то его пощадили. Возможно, только благодаря моей дружбе с ним. А какой эволюционный путь он пережил! Дай Бог, каждому из нас проделать такой путь.
Импрессарио подумал. Что я сошла с ума. Но по привычке смотрел на меня влюбленным взглядом. Цвет которых меня уже определенно раздражал.
В этот же день мой хорошенький импресарио Жан взял расчет. Хотя я подумала, что не плохо было бы его отравить.
