— Вечно кто-нибудь крадет ее у меня!
— Вы были ее любовником?
— Был бы, если бы вы ее не украли.
Том подозревал, что Ахмед издевается над ним и ломает комедию.
— Расскажите мне еще что-нибудь о моей джиннии.
— О'кей. У вас на шее висела женщина. Очень старая женщина, притворявшаяся молодой. А может, как раз наоборот. Кто их разберет? Возможно, это была арабская женщина. А может, и нет. Но она умеет говорить на многих языках: арамейском, древнееврейском, греческом, латинском. Она утверждает, что знала Иисуса Христа.
Том похолодел. К горлу подступила тошнота.
— Да, — кивнул Ахмед, вдруг помрачнев. — Я видел ее. Теперь вы видите, что Ахмед не свихнувшийся наркоман. Джинны существуют в действительности, поверьте мне.
— Мне надо было это выяснить. Простите, что сомневался в ваших словах.
Настроение Ахмеда изменилось. Если раньше он, возможно, отчасти разыгрывал Тома, то теперь вид у него был довольно кислый, взгляд затуманился.
— Не вы первый. Но не все можно объяснить с помощью этой окаянной ослиной психологии Шерон.
— Она и сама признает это. Но что еще вы можете сказать об этой женщине? Вы знаете, кто она?
— Нет, не знаю. Это вы ее знаете. Я рассказал вам все, что видел, больше ничего не могу сказать.
— Расскажите тогда о ваших джиннах.
— С какой стати? Вы приходите сюда, и вам даже нечем заплатить мне. Как большинство туристов, вы приехали в Иерусалим, чтобы увидеть и услышать все, что можно. Почему это я должен раскрывать перед холодным англичанином тайны своего сердца? Почему, черт побери?
— Потому что вы добрый человек и, когда видите, что кто-то страдает, стараетесь помочь ему.
— Да, это правда. Я вижу, что вы страдаете. Но почему я должен протягивать вам руку? Разве вы протягиваете мне свою?
Том не вполне понимал, что он имеет в виду. Может быть, намекал, что Том должен ему заплатить? В этом угрюмом настроении Ахмед выглядел более старым, это был уже не балагурящий араб, а грозный, непредсказуемый и даже немного опасный человек.
— Нет-нет, это не то, что вы думаете, — мотнул головой Ахмед. — Говоря «протянуть руку», я имею в виду другое.
— Но что я могу дать вам?
— Я оказал вам доверие. Окажите доверие и вы. Я открою вам свою тайну. Сделайте то же самое.
— Но у меня нет никакой тайны.
— Тогда допивайте чай, пожмем друг другу руки и простимся.
— Подождите. У меня действительно есть тайна.
— Я знал, что должна быть. — Ахмед свернул еще одну сигарету с гашишем и, раскурив ее, стал ждать, когда Том начнет.
— Вы, наверное, не увидите в этом никакого смысла, и выглядит это действительно по-дурацки. Я хочу рассказать вам, почему я бросил преподавательскую работу в Англии. Я никому об этом не рассказывал — даже Шерон.
Ахмед выслушал историю об уходе Тома из школы внимательно, ни разу не прервав его. Закончив свой рассказ, Том издал глубокий вздох. Араб задумчиво покивал, затем изложил свои соображения:
— Это и есть то дерево, с которого джинния спрыгнула на вас, Том. Раскидистое дерево, дающее много тени, Древо Жизни. И очень старая джинния. В данный момент она исчезла, но кто знает, когда она вернется? Теперь я знаю вашу тайну.
— Да.
— Я видел, как вам трудно было рассказывать мне об этом. И в ответ я раскрою вам свою тайну.
Но прежде, чем приступить к рассказу, Ахмед налил им еще по чашке мятного чая и скрутил себе еще одну сигарету. Раскурив ее, он вперил в Тома твердый взгляд.
— Ни слова лжи не сорвется с моих губ. Ложь — это враг. Выслушайте меня. Это поможет вам отличать правду от лжи.
Набрав полные легкие дыма, он встал и, подойдя к Тому, приблизил свой рот к его губам.
— Откройте рот, — промычал он, не разжимая губ. Придерживая подбородок Тома рукой, он выдул струю дыма ему в горло. — Вдохните это.
Том вдохнул дым. Он оказался более прохладным, чем он ожидал, но вызвал легкие конвульсии во внутренностях и выдавил из глаз слезы. Тем не менее Том задержал дым на секунду, прежде чем выдохнуть. Сердце его заколотилось, слегка закружилась голова.
Ахмед вновь уселся на свою подушку и скрестил ноги, приготовившись к рассказу.
«Бисмиллах аль-Рахмани аль-Рахим, во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного,[22] да будут даны мне силы рассказать мою историю правдиво, без отступлений и искажений. Не давай лживым джиннам управлять моим языком. Хотя один лишь Аллах может заглянуть в самые темные уголки человеческого сердца и понять, что происходит там, позволь светочу истины направлять меня в моем рассказе, дабы мы могли выйти из тени на свет.
Впервые я услышал о Мастерах, или Приближенных, как будет правильнее их называть, когда я был студентом одного из английских университетов — того, что в городе Лестере. Там я вел нормальную студенческую жизнь — то есть пренебрегал исламским запретом на алкоголь и в течение трех лет напивался вдрызг и непрерывно старался — с переменным успехом — затащить в постель английских девушек. После окончания университетского курса я остался в университете писать диссертацию. Я был членом Исламского студенческого общества и страстно боролся за самые разные идеалы — не помню уже, за какие именно. Но другие члены Исламского студенческого общества сторонились меня.
Предела падения я достиг, когда влюбился в простую английскую девушку по имени Виктория. Она отдалась мне всего один раз, после чего не захотела иметь со мной ничего общего. Я рыдал и заламывал руки. Я выпил весь виски, продававшийся в супермаркете. Я помню, как просыпался по утрам с чувством, что у меня не голова, а гнилая дыня. Вам знакомо это ощущение?
Мой друг Рашид, президент Исламского студенческого общества, решил поговорить со мной. Он сказал, что я становлюсь в университете всеобщим посмешищем, и велел мне взять себя в руки. И это помогло мне. Я бросил пить и стал усердно трудиться над диссертацией. Рашид пригласил меня однажды съездить вместе с ним к его друзьям в Брэдфорд. Там я разговорился с одним из его друзей, и он, узнав, что я из Лестера, посоветовал мне посетить некоего человека, живущего в этом городе. Тогда-то я и услышал впервые о Мастерах, Приближенных.
Меня заинтересовало то, что он сказал, и, вернувшись в Лестер, я сходил по адресу, который он мне дал. Это был ничем не примечательный дом в азиатском квартале. Я никого не предупреждал о своем визите, но меня встретили так, словно ожидали моего прихода. Когда я позвонил у входа, дверь открыла арабская женщина, которая, не говоря ни слова, сделала знак, чтобы я вошел. Она провела меня в скудно освещенную комнату в глубине дома. Посреди комнаты на полу сидел человек. Напротив него лежала подушка, словно ожидавшая меня. Я хотел войти в комнату, но тут человек предостерегающе поднял руку.
— Стой! — приказал он. — Оставайся у двери. В тебе слишком много винных паров.
Я был удивлен. Я не пил уже недели три и сказал ему об этом.
— Три года, — сказал он. — Ты должен не пить три года, и тогда этот джинн оставит тебя. И в это время ты не должен страдать из-за женщины, которой не можешь добиться.
В первый момент я подумал, что кто-то рассказал ему обо мне, но это было невозможно. Разговор в Брэдфорде был совершенно случайным. Я вглядывался в человека, сидящего на полу. В полутьме трудно было определить его возраст. Очки отражали падавший на них свет, и глаз было не видно. Но я видел его седые полосы и морщины. Я подумал, что он, скорее всего, индиец или иранец, но его костюм западного образца иг позволял судить об этом наверняка.
— Я ничего не могу сделать для тебя, пока ты пропитан алкоголем, — сказал он. — Приходи ко мне через год.
— Но через год меня здесь не будет, — ответил я, стоя в дверях. — Я возвращаюсь в Палестину.
— Раз ты уезжаешь в Палестину, тебя действительно не будет здесь долго, — сказал он, блеснув очками.
Затем он подозвал женщину, стоявшую все это время позади меня, и что-то прошептал ей. Она вывела меня в коридор и закрыла за нами дверь.
— Тебе повезло, — сказала она. — Ты везучий молодой человек. — Она написала мне по-арабски на листке бумаги чье-то имя и адрес. — Сходи к этому человеку.
Я увидел, что человек этот живет в Багдаде.
— Багдад! — воскликнул я. — Зачем мне в Багдад? Я никогда там не был и не испытываю желания ехать в эту жестокую, воинственную страну.
— В таком случае не езжай, — сказала женщина, выпроваживая меня из дома.
Я вышел на улицу, качая головой.
Ехать в Ирак я не собирался, однако листок с адресом не выбросил. Спустя две недели я уже был в Иерусалиме и размышлял о своем будущем. Какое-то время я пытался найти работу, берясь то за одно, то за другое дело. Я даже повязывал лицо платком и бросал камни в израильских солдат. Но это развлечение перестало мне нравиться после того, как одна из пуль насквозь пробила мне бедро. Дюймом выше — и вы разговаривали бы сейчас с евнухом.
