Перво-наперво сходили помыться. Купили два флакона лака, залили себе в бороды и волосы, Наде построили страшный колтун на голове. Вадя подумал и зачем-то заботливо накрутил ей башенку-спираль. И так — страшные, косматые — пошли они в петровско-разумовскую ночлежку мыться. Вадя Королеву был ниже плеча, так что троица выглядела живописно.
В ночлежке помылись, погужевали три дня на кроватях, застеленных колючими солдатскими одеялами.
Вадя сутки напролет играл в шашки со знакомым корешем — молодым парнем с оплывшим улыбчивым лицом. Когда он двигал шашки, его тонкие белые руки, покрытые цыпками, вытекали из-под рукавов.
Королев все время дремал. С закрытыми глазами он слушал, как шаркают, как стучат шашки, как крякает парень, проигрывая Ваде.
Надя возилась сама, потом подладилась к Королеву. Спрашивала снова про бисер, горевала.
Королев стал заговаривать с ней. Заметил, что она что-то пишет на коленке, расспросил. Оказалось, она в столбик складывает.
Тогда он дал ей задачу на дроби, показал, как вычисляется остаток, объяснил бесконечные дроби.
Надя слушала молча.
Напоследок он набросал ей несколько задачек.
Она принялась за них.
Королев все ждал, когда она покажет решение.
Наконец сам попросил.
Надя и не выдала, что слышала его, — только отложила тихонько тетрадку.
В ночлежке ходил человек, из гражданских. Интервьюировал бомжей. Подсаживался, устанавливал на коленке дощечку с широкой жестяной прищепкой, удерживавшей стопку разграфленных анкет в мелкую клетку. И долго расспрашивал — как попали на улицу, где жили, как тужили.
Поговаривали, что вот таким волонтерам выдают коробочки с ментоловой анестезирующей мазью, какой пользуются патологоанатомы, вымазывая ею нос, чтобы не слышать запах. Сравнение их с трупами вызывало среди бомжей неодобрение, но сама технологичность такого подхода неодобрение это притупляла. Так что воодушевление, с которым бездомные воспринимали возможность поведать высшей инстанции о своей доле, уже ничем не было омрачено.
От рыжего бородатого крепыша в свитере с оленями, похожего на геолога, в самом деле разило мятой. Он расспрашивал с кротостью, с тактом и участливым выражением, опросником пользовался редко.
Бомжи поднимались на локте, вслушиваясь в рассказ товарища, перебивали или крякали, выражая отношение.
Бородач говорил с сильным акцентом, и когда он подсел к Королеву, тот спросил его, откуда он. По всей видимости, изначально бородач выделил Королева за выражение лица и отвечал охотно.
Оказался он норвежцем, уже три года наезжавшим в Россию с гуманитарной миссией. Раньше плавал радистом на китобойном судне, сейчас на пенсии. Пока бороздил северные моря, изучал русский язык, в эфире у него были друзья-радиолюбители. Владимир Черникин. Да, Владимир Черникин из Баку, он был первым русским другом, приславшим ему почтовую открытку, подтверждавшую факт установленной радиосвязи.
В Россию Фритьоф — так звали бородача-волонтера — впервые приехал именно затем, чтобы повидать своих радиодрузей. Сейчас он катается по миру, изучает бездомных. Говорит, в бывшем СССР можно услышать особенно интересные истории. Здесь снятся необычные сны. Он от них плачет. Чувствует себя ребенком. От этого он поправился душевно. И стал еще больше путешествовать.
Например, он был в Казахстане. Там их группа искала бомжей. В Казахстане почти нет бездомных, потому что все живут небогато. Если живешь бедно, тогда ценишь то, чем живешь, и держишься за последнее изо всех сил. Но тем не менее они нашли бомжей. Целую колонию в степи, рядом с космодромом Байконур. Около сорока человек. Посреди пустого места они обитали на заброшенном стартовом столе, не использовавшемся уже с конца семидесятых годов, под обломками первых ступеней ракет, служивших им кровлей. Они взбирались на стол, на могучую бетонную плиту — потрескавшуюся, поросшую в щелях травой, а в центре, между ажурными крыльями установочных ферм, почти зеркальную — и спускались с него в степь, изборожденную увалами, рассеченную подъездными путями, которые вели к стальному арочному каркасу, некогда бывшему сборочным ангаром.
Наконец власти снарядили отряд милиции для вывоза бомжей из опасной зоны: вся степь вокруг была отравлена ракетным топливом.
Сидя в автобусах, бездомные плакали.
Фритьоф интервьюировал их всех. Это были особенные бомжи, со своим необычным укладом. Питались они байбаками — сусликами. Охотились на них каким-то сложным загонным методом. Главное — отогнать байбака от норы. Мясо суслика очень питательно, почти сало. Раскопав нору, бомжи горстями доставали из нее злаки. Так они и жили: питались кулешом, сваренным из степных злаков и мяса суслика; одевались в плащи и шубы из суслячьего меха. Воду брали из родника километра за три, в балочке. Вот только цвета отчего-то она была бирюзового и сладковатая. И байбаки в тех местах не переводились и вырастали очень крупные, больше кошки. Вместо посвистывания на закате они издавали крик — протяжный, тревожный клич. Не будучи социальными животными, суслики в тех местах почему-то перекрикивались, словно бы пытаясь что-то выяснить, перед тем как залезть в нору на ночевку.
У космодромного народца было даже свое кладбище, небольшое — девять могилок, за которыми тщательно ухаживали, возводя из камешков оградки, обсаживая дикими тюльпанами, высевая мак. Зимой грелись вокруг тлеющего кизяка, который собирали на кочевьях — это был один из постоянных экспедиционных трудов. Жилища байконурских бомжей представляли собой ржаво-белые вычурные сооружения из обломков ракетных корпусов. Вокруг бродили косматые люди в лоскутных лоснящихся шкурах, которые тряслись и колыхались при шаге.
Четыре красных буквы “С” — полумесяцами — и две буквы “Р” были рассыпаны там и тут на цилиндрических крышах. В отдалении от пускового стола стояли развалины машинно-тракторной станции, водокачка, еще времен покорения целины. Все вместе с высоты напоминало поселение будущего или декорации научно-фантастического фильма.
Занятия бомжей состояли в приготовлении пищи, охоте на сусликов, поиске в степи обломков ракет и пеших путешествиях за семьдесят километров в поселок Восток-2, где они шабашили ради лакомств — чая, конфет и кумыса.
— Местность там чудовищная, — качая бородой и разглаживая ладонями толстые колени, рассуждал Фритьоф. — Представляете, ровное место со всех сторон переходит в шар окоема. Далеко-далеко идет запуск ракеты. Огненный, грохочущий кузнечик стартового зарева пухнет над горизонтом. В результате взлета над степью вплоть до стратосферы стоит столб ионизованного воздуха. Молекулы разрушаются под воздействием раскаленных газов, бьющих из сопла…
И этот многокилометровый столб — дальше Королев соображал уже сам — переливается, сопрягает зеленовато-перистое свечение, замирает разводами цвета, перетекает, оправляет крылья, поднимает взор — и тает.
Эти видения бомжи наблюдали сутки напролет после взлета. Ночью, особенно летом, столб таял, но не исчезал.
Среди байконурских бомжей жила легенда о специальной ракете, способной взять их на небо, в колонию лунных поселенцев. Этот чудовищный слух привлекал сюда бездомных даже из Оренбургской и Курганской областей.
Но не каждый мог стать полноправным поселенцем. Община строго присматривала за пришельцами больше года. Случалось, что не выдержавших экзамен прогоняли. Из общины изгонялись и провинившиеся: воры и буяны. Специальная бригада гнала их палками по степи десяток километров. А были и такие, которых не прогоняли, но и не допускали к общему котлу жизни. Селили их в водокачке или подле нее, под скорлупками.
— Причем, что удивило меня чрезвычайно, — ахал Фритьоф, обхватывая себя руками, — так это то, что в общине не было вождя. Наверно, потому, что было много женщин, втрое больше мужчин…
А еще в ночлежке Королев видел, как ночью Вадя поднялся с кровати, присел на корточки к Наде и стал гладить ее по голове, приговаривая шепотом:
— Родиночка, родиночка, родиночка.
XCIII
Королеву уже невозможно было оставаться в Москве.
Но Вадя был упорен.
— Погоди, — говорил, — дай попрощаться.
Вадя сомнамбулой водил их по всем бомжевым местам Пресни. Все что-то высматривал, искал, расспрашивал бомжей о Пантелеймоне, о Зое-Стружке. Никто не знал.
— Тогда, — говорил им Вадя, — сказывайте, Строгий кланялся, что ушел в Палестины.
