Городницкий Александр Моисеевич родился в Ленинграде в 1933 году. Поэт, бард, автор мемуарной прозы. Живет в Москве. В нашем журнале печатается впервые.
* *
*
На одной из картин Шагала
Смерть рождается вместе с ребенком
И лежит в младенческой люльке
С небольшою своей косою.
Беспокойно ночами плачет,
Просит грудь и болеет корью,
Начинает вставать на ножки,
Понемножечку вырастая.
После в школу она поступит
И освоит азы науки,
Вместе с нами переживая
Неудачи романов первых.
Едет в отпуск, сидит в застолье,
Бесполезные пьет лекарства
И умрет близнецом сиамским,
Чтобы с каждым родиться снова.
Постоянной своей соседки
Мы, как правило, не замечаем, —
Лишь художники и поэты
Ощущают ее дыханье.
В кафе
Вниз ведущая крутая ступенька.
Сигаретный над стойкою дым.
Забегают сюда выпить частенько
Ленин вместе с Николаем Вторым.
С Красной площади сбежав от туристов,
От валютных небогатых щедрот,
Двести граммчиков возьмут или триста
И в придачу иногда бутерброд.
Выпьют водочки с закуской попроще,
Залатают перед зеркалом грим
И вернутся на морозную площадь
За два доллара сниматься с любым.
Потешается эпоха другая,
Не боящаяся прожитых бед.
А история глядит не мигая
Двум подвыпившим актерам вослед.
Лента яркая в петлице алеет.
Тускло светит мишура эполет.
Одному из них брести к Мавзолею,
А другому — за Уральский хребет.
Кремлевский полк
Мажор барабанного ритма
И знамени вьющийся шелк.
Кого охраняет элитный
Кремлевский отлаженный полк?
Из массы рабоче-крестьянской
Отбор неизменен и прост:
Была бы наружность славянской,
Лицо без изъянов и рост.
Охотно родители сына
Пошлют в президентскую рать,
Но трудно, ворчит медицина,
Их стало теперь отбирать.
С казарменным жестким укладом
Не каждый сживется пацан.
В ладонях зажаты приклады,
Подковки звенят по торцам.
Кремлевские звезды алеют
Над бездной тяжелых годин,
И Ленин лежит в Мавзолее
Уже без охраны, один.
Не зная сомнений и страха,
Стоит караул над плитой,
Где горсть безымянного праха
Укрыта в могиле пустой.
А рядом творят преступленья,
Политик болтает, нечист,
Под Грозным трубит отступленье
Израненный пыльный горнист.
Не ведая внешнего вздора,
Хоть каждый смышлен и толков,
Шагают они, гренадеры,
Под марши минувших веков.
И глаза внезапная влага
Меня убеждает, что есть,
Еще существуют — отвага,
Держава, достоинство, честь.
Полярный конвой 2003
М. Спиридонову.
Крики чаек сливаются в общем хоре.
Ветеранам военные будни снятся.
Мы идем через Баренцево море
По следам конвоя PQ-17.
Штормовую синоптик сулит погоду.
Волн глухие удары как залп орудий.
Мы везем венки, чтобы бросить в воду
На местах, где гибли суда и люди.
Новый день встает за Югорским Шаром.
Приникает вахтенный к эхолоту.
Мы идем в былое на судне старом
С адмиралом, что жизнь свою отдал флоту.
Над сонаром колдует отряд поисковый,
За работу готовый вот-вот приняться.
Мы идем через Баренцево море
По следам конвоя PQ-17.
Злая память — ее никуда не денешь,
Точит сердце, как волны прибрежный камень.
На покатой палубе судна “Сенеж”
Я стою с уцелевшими стариками.
Здесь моих соотечественников трое,
Англичанин, немец и два канадца, —
Их свела воедино судьба конвоя,
Рокового конвоя PQ-17.
Капитан Хил Вилсон, еще кадетом
Моряком в неполных семнадцать ставший,
Побывал на транспорте в море этом,
Где отец капитанил — Хил Вилсон-старший.
Он стоял у зениток, готовых к бою,
Самолеты высматривая в небе,
И не зря на судно привез с собою
Этот флаг: “Canadian Merchant Navy”.
Англичанин, сержант ВВС Билл Лоус,
Вспоминая морозные русские зимы,
Загрустил, перелистывая былое,
Где архангельский порт и подруга Зина.
Он об улочках деревянных узких
До сих пор вспоминает благоговейно,
Где когда-то жил, обучая русских
Оседлать британские “харрикейны”.
Роберт Ферли. С шестнадцати лет на флоте,
Уроженец туманного Ливерпуля.
Он привык в конвоях к морской работе,
Там, где бомбы рвались и свистели пули.
Он возил самолеты, танки, моторы,
А под осень сорок четвертого года —
Русских пленных в Мурманск возил, которых
На заклание Сталину Черчилль отдал.
В сорок пятом о гибели судна внезапно
Из немецкого радио мать узнала,
Но подбитое судно уже назавтра
Дотянуло все-таки до причала.
Алексей Нахимовский, это имя
Получивший от крейсера, ставшего домом,
Много сотен миль в пароходном дыме
Пропахал по этим полям ледовым.
И ему довелось подорваться на мине
В октябре сорок пятого, после победы.
Все механики флотские и доныне
Своего старейшего любят “деда”.
Боевой офицер Анатолий Лившиц,
Что войну курсантом безусым встретил
И в своей стране оказался лишним
В пятьдесят печально известном третьем.
Много раз, по команде отдав швартовы,
Уходил он от мурманского причала,
Жизнь свою за отчизну отдать готовый,
Что его не слишком-то привечала.
Смотрит Яковлев в воду Евграф Евлогьич,
От поморов ведущий свой корень древний.
В сорок третьем пришел он, подобно многим,
В школу юнг из голодной своей деревни.
Он горящий брезент с бензиновых бочек
Под бомбежкой сбрасывал молчаливо,
Не своим спасением озабочен,
А желанием танкер спасти от взрыва.
А профессор Дремлюг Валентин Валентиныч,
Сорок пять моряков от гибели спасший,
Не пошел в этот рейс — врачи запретили:
Обветшалое сердце уже не пашет.
Он грустит в ленинградской своей квартире —
И ему войну вспоминать непросто,
Бывший штурман Дремлюг Валентин Валентиныч,
Человек большой небольшого роста.
Нас качает медленною волной
Над могилой конвоя PQ-17.
Мысли странные овладевают мною,
В чем, боюсь пока что себе признаться.
День горит перед нами полярный летний,
Полыхая бледною синевою.
Рядом немец стоит девяностолетний,
Что топил когда-то суда конвоя.
Бывший оберст люфтваффе Хайо Херман —
Глаз арийских сияние голубое,
