— Открою тебе большую тайну. В лифте-то еще тоже не было. Только в подъезде. А в командировку я еще с удовольствием!
Девятый день минометы харкали металлом. Куча деталей для игры в пазлы, которая раньше была селом, километрах в двух от того места, где я стоял, дымилась и хрипела радиопозывными. От меня хотели услышать, сколько живых там еще оставалось. Их называли “чехи”, “духи”, боевики; в утренних сводках пресс-службы Группировки о них писали длинно и непонятно: “участники незаконных бандформирований”. Наверное, офицеры пресс-службы раньше были знакомы с какими-то другими парнями из бандитских формирований, живущими строго по законам, и тот факт, что кто-то из бандосов поступает иначе, разрушил целостность мира для десятка полковников и подполковников. Или двух десятков. Я никак не мог сосчитать, сколько человек фильтруют, чистят и отвешивают информацию о том, что же происходит сейчас в бывшем анклаве. Это было еще труднее, чем узнать, сколько “чехов” засело в селе, а именно такую цифру от меня ждали. Когда бои только начались, командующий сказал: “человек тридцать”. Он сказал: “к вечеру начнем зачистку”, но вместо вечера первой зачистки началась минометная ночь, а наутро нам объяснили, что участники этих самых мать-их-формирований переместились на юго-восточную окраину села. Или на юго-западную. Девятый день они все время перемещались, попутно утаскивая на тот свет спецназовцев, которых посылали под пули снайперов.
Я уже знал, что снайпер, если он хочет не просто поставить еще один крестик в своем блокнотике, а получить удовольствие от работы, обычно берет тебя в “вилку”. Пуля слева, пуля справа, потом он ранит тебя в бедро, а дальше остается только ждать, когда за тобой поползут свои, и укладывать их одного за другим, пока эта забава не надоест или его не засекут и не шмальнут в его сторону из подствольника. Он, гад, конечно, уйдет; у него, гада, отрыто несколько ходов — к другим укрытиям, но ты, возможно, останешься жив и каждый год в этот день будешь ставить пять свечек. Или шесть свечек, это как повезет. Одного солдатика вытаскивали десять ребят, и все они полетели “двухсотым”, а парень теперь лежит в госпитале, и, при всей любви к посюстороннему (если ты понимаешь, о чем я базарю), я не хотел бы жить дальше с таким грузом.
Как сказал мой оператор, увидев расх...ченную в пыль столицу, “вот так снимаешь, снимаешь все это, а потом попробуй объясни детям, что поджигать почтовые ящики нехорошо”. Главное, не объяснишь даже самому себе, почему можно было сровнять с землей многотысячный город, а возле очередного села тяжелый армейский каток вдруг начал буксовать. Несколько дней подряд кто-нибудь из генералов объявлял, что уничтожена большая группа боевиков. “Сколько осталось?” — спрашивал я (меня тоже спрашивали об этом каждый день по телефону из редакции). “Пятьсот-шестьсот человек”. Уже неделю эта цифра не менялась. Мне объясняли, что “чехи” “просачиваются” в село — под прикрытием тумана, по руслу высохшей реки, по минным полям, не успевая забрать с собой трупы. Они “просачивались” каждую ночь, днем наступало время минометов, танков и авиации; вся эта байда лупила, ухала, жгла, а наутро оказывалось, что “чехов” осталось столько же, сколько и накануне.
Я попытался вспомнить, как называлось село, но не смог. Недавно я придумал для всех этих сел одно родовое имя — Дежав-Юрт. Достаточно было проехать один раз по улицам, где на всех перекрестках стояли мужчины с усами и в наждачной щетине щек, где возле ворот, выкрашенных в зеленый цвет, дети показывали тебе поднятый вверх средний палец, а женщины смотрели так, словно ты ехал не на бэтээре, а на спине шайтана, где мечеть иногда была разбита после обстрелов, а иногда не была, но это ничего не меняло в хмуром затишье домов и людей — я говорю, хватило бы одной такой поездки, чтобы все эти села казались тебе клонами одного большого селения, где веками, еще до твоего появления, тебя ненавидели, и ненависть не кончится, пока обрезанный ноготь луны будет подниматься над большими горами.
Вместо того чтобы вспоминать название села, я подумал, что надпись, которую “чехи” оставляли на стенах в своих городах и селах, лишает смысла все попытки простучаться к ним любыми способами, кроме как огнеметами и бомбами кумулятивного действия. Впрочем, этот способ тоже ничего не даст. “Рай под сенью сабель” — вот что они пишут краской по камню. Исламский хип-хопер, как любой фан, вкладывает в граффити невоплотившуюся мечту. На хрена ему рай под сенью конституционного порядка или — что в нашем случае синонимично — рай под сенью огнемета. Это не значит, что он будет махать саблей против Группировки, у него такие арсеналы, что можно вооружить полбундесвера, но блаженства он достигнет, только вырезая врагов. Или если враги вырежут его и всех, кто снайперит вместе с ним в этом проклятом селе. Вырежут, а не поджарят, как кусок баранины, не оторвут башку осколком мины и не добьют контрольным выстрелом. А мы как-то разучились резать людей, после большевистских чисток наши зачистки — как обычное средство для мытья посуды против “Ферри”.
Наверное, в Европарламенте мои досужие мысли назвали бы шовинизмом, расизмом и варварством. Я действительно очень жалею, что лорду Джаду (так, кажется, зовут этого хмыря?) не отстрелили яйца, пока он посещал анклав, пополняя каталог преступлений нашей военщины против дружественных лорду работорговцев. Зинданы, в которых сидят наши рабы, не вписываются в европарламентские представления о правах человека, поэтому для лорда и его секретарей зинданы так же иллюзорны, как кантовская “вещь в себе” для язычников...
Как получается, что на кладбище множество заброшенных могил? Куда не ходят на Красную горку, где не красят ограды и “вдовы на них не рыдают”. Могилы, о которых никто не помнит. А вдоль наших дорог, федеральных и так-себе-трасс, стоят деревянные и металлические кресты и рядом лежат букеты. Стоят металлические пирамидки, на некоторых — стилизованные автомобильные рули. Множество венков висят на деревьях или специально вбитых в землю колышках. Причем все эти памятные знаки не производят впечатления забытых и никому не нужных. Кто-то кладет свежие цветы, меняет выцветшие, запыленные веночки, подсыпает землю у крестов. Специально едет ради этого — иногда за сотни километров. Когда за один день увидишь по дороге не один десяток таких памятных знаков, может показаться, что у нас в России какой-то особый культ погибших в автоавариях.
Любимая девушка пишет:
“Посадили моего парикмахера Юленьку.
Восемь лет дали.
Какая-то модная нынче эта цифра.
За убийство диспетчера столько же дали.
Ходорковскому вот.
И Юленьке.
И чего мне теперь делать без мелирования?
Менять цвет волос?”
...ЛЬГОТНЫЕ ВЫПЛАТЫ ЛЬГОТНЫЕ ЛЕКАРСТВА ЛЬГОТЫ-КОМПЕНСАЦИИ ЛЬГОТЫ НЕ ДЕЙСТВУЮТ МОНЕТИЗАЦИЯ ЛЬГОТ… МУДАКИ!..
Через пару лет здесь будут обычные постимперские руины. Провисшая колючая проволока. Брошенный КПП. Продуваемый ветром огромный ангар. И железнодорожные пути — запараллеленные прямые из смутного, скорбного сна, дорога, да, дорога в будущее, сынок...
А сегодня здесь отправили “на ликвидацию”, “на утилизацию”, под нож, под резак одну из самых боеспособных ракетных систем БЖРК — боевой железнодорожный ракетный комплекс.
Когда на твоих глазах у обычного вроде вагона открывается крыша и оттуда начинает вырастать пусковая установка размером с девятиэтажный дом — натурально обалдеваешь...
Особенно когда тебе говорят, что таких установок — три в железнодорожном составе и каждая способна нанести удар, даже на полном ходу поезда. А ракета — СС-24 по натовской классификации — “Скальпель”. Дальность стрельбы — 11 тысяч километров, попадание в цель с точностью до 200 метров, не меньше десяти разделяющихся боеголовок. Один залп этого паровозика из Ромашкова — и Франция исчезает.
Ладно, оставим гордых галлов в семье народов. Десяток ихних американских штатов.
Таких ядерных поездов не было ни у кого в мире. Ну а теперь и у нас не будет. Ликвидационная комиссия, мать их…
СНВ-2, стратегическое партнерство, ага...
Ну, еще отмазка: ракеты производили на советской Украине, заводы остались на Украине незалежной... и вроде как гарантийные сроки вышли, пора в утиль.
Суки!
В 1994-м к костромским ракетчикам приехал Солженицын. И есть такая байка, вроде бы сказал офицерам: “Идиотизм одних рождает патриотизм других”. Я, если честно, в эту легенду не верю. Сам в это время там был на съемках, ничего подобного не слышал. А фраза точная.
