А еще это вдруг возникающее под утро настроение, которое трудно передать словами. Ну, может быть, так: я могу умереть, прямо вот сейчас, без подготовки, без прощания, без предпоследнего и последнего слова. И осознание смертности меня почему-то не пугает, не парализует, а просто дает какую-то отрешенную ясность, которая, к счастью, длится совсем недолго. Потому что если продлить такие несколько секунд, надо уже переходить грань. А не хочется. И ты — живешь”.
Не случайно, что герой “Дня сурка” — репортер.
Два дня бегали по лесам, как лоси, вместе с юными спасателями.
Когда у тебя на глазах двадцать шесть раз переходят овраг по бревну или укладывают на носилки условно пострадавшего, хочется побыстрее напиться.
Но если два вечера подряд принимать на грудь по двести беленькой, утром ты спрашиваешь себя: в каком настроении Фил вылезет сегодня из норы? какого хрена ты опять закусывал этим салатом?
— Двести грамм для анестезии? Дезинфекции салатов? Радости мужской/женской? Просто чтобприятнопотомпахло?..
Для тонуса!
У нас опять потеплело. Каша изо льда, воды и грязи под ногами и на дорогах, прыгающее давление у тех, кто подвержен колебаниям атмосферы, интоксикоз от оранжевого цвета и украинского карнавала, разговоры о повышении цен на проезд в городском транспорте, дураки и дуры на всех углах, мало красоты перед глазами, радость от общения в Инете, небольшие, как пишут в анкетах, но стабильные доходы, желание побыстрее перескочить в новый год, желание, чтобы все изменилось, ничего кардинально не обрушив, кисломолочные продукты по утрам, невозвращенные долги, которые бог весть когда вернут, хреновая новость о том, что зарезанный на Советской таксист, оказывается, родной брат школьной подруги. Темень над городом и в головах, хмарь и удовольствия пополам, планы, планы, планы... и твои письма...
Тяжелые дни — в пятницу у Гоши умерла жена. Пошла в медицинский центр снять остеохондроз, ей вкололи обезболивающее — и все, отек легких. Вчера похоронили. Надо загрузиться работой. Я сейчас немножко посижу за компом, переверстаю планы командировок и съемок...
Оператор никак не может простить Ваське подъебки насчет учихи из Волгореченска. Во время ужина в очередной гостинице Васька начинает ныть, что мало платят денег и не хватает на жизнь с новой семьей. Лучше бы он молчал.
— Вот ты с женой развелся? — спрашивает Михалыч.
— Ну! — отвечает Васька.
— А живешь с ней в одной квартире, так?
— Живу!
— Значит, содержишь две семьи — и с голоду не умираешь? Сына летом в Турцию на неделю отправил? У тебя дела не просто хороши. У тебя дела очень хороши! Всем остальным — завидовать!
Васька клонит голову к тарелке — крыть ему нечем.
— А спишь где? — не отстает Михалыч.
— В кровати.
— В одной кровати с бывшей женой? Молодец, устроился!
— Ну!..
— А если у тебя под утро встанет?
— Встанет, и что?
— А если она тебе не даст? Жена-то!
— И что теперь, стреляться?
14 января, в четверг, мы разбились под Даниловом.
Минут за десять до этого, когда машина пошла на обгон, нам в лоб вывернул “уазик”, и тормозить было уже поздно.
Василий свернул на обочину, влево, “уазик”, не сбавляя скорости, проехал мимо, и, кажется, никто даже не успел испугаться.
Через километр от этого места, не дальше, сразу за проехавшим нам навстречу “КамАЗом” я увидел “Газель”, которая, казалось, словно выезжала на шоссе откуда-то с боковой дороги, прямо поперек пути. Вроде бы успел подумать, что так не бывает, чтобы дважды чуть не попасть в аварию, а потом успел понять, что авария все-таки будет, потому что “Газель”, как в замедленных съемках (“в рапиде”, — сказал бы Михалыч), надвигалась на нас… Несколько секунд оказались смазаны. Наверняка что-то произошло, пока я увидел разбитое лобовое стекло и услышал, как застонал оператор, а водитель “Газели” распахнул дверцу и крикнул:
— Все живы?
Оператор вышел, согнувшись, и просил полушепотом:
— Стучите по спине…
Мы боялись стучать, не зная, что с ним.
Сначала мы ударились точно в переднее колесо “Газели”, ее развернуло на сто восемьдесят градусов, и задним колесом она еще раз ударила наш “жигуль” по заднему левому крылу.
В Данилове вся сволочная суть нашей профессии показала свое лицо. В середине разговора со следователем в кабинет РОВД заглянула какая-то девочка:
— Здрасьте!
— Здравствуйте.
— Я по аварии… я из местной газеты.
— А что вы хотели?
— Подробности. Если можно, прямо сейчас. Мне сегодня в номер.
— Спрашивайте, что вам интересно.
И тут она с тайной надеждой в глазах, за которую ей самой вроде бы стыдно, но которая сильнее всех Моисеевых заповедей…
— Трупы есть?
— Нет, девушка, должны вас огорчить, трупов нет.
Пришлось утешиться информацией, что разбилась машина все же не каких-то коммерсантов, а съемочной группы центрального канала.
У Гошиной дочери уже шестая попытка суицида. До того и вены резала, и таблетки пила. С отцом связи нет. Мачеху, новую Гошину жену, не приняла. Вроде ни при чем. А свечку и вправду поставлю.
— Вот почему, почему сделаешь людям хорошее (ну, или то, что ты считаешь хорошим, а твои критерии хорошести — просто замечательны, эталонны; Кант со Спинозой в ауте, Карнеги нервно курит...), — так вот, сделаешь этим людям, чтоб они всегда были здоровы и не стояли в очередях, хо-ро-шее, ну, к примеру, по телику их покажешь, в самом распрекрасном, выгодном свете, и душой не покривишь особо, потому как люди того стоят, а потом тебе позвонит от этих людей кака-нить сука пресс-секретарь и такого наговорит, а потом поинтересуется, нельзя ли на халяву сюжетец переписать, причем, шо характерно, сначала сольет в тебя все свои шлаки, а потом захочет от тебя же услуги... почему, спрашиваю я небеса. А они закрыты.
— Странный народ пресс-секретари. Никогда не угадаешь, на кого нарвешься.
— Вот, например, в московском УБОПе — чудный человек. Самый лучший пресс-секретарь из всех возможных.
— У звезд — такие же стервозы, как и они сами.
— Очень милая пресс-служба в ФСБ Новосибирской области. Просто очаровательные люди. Ох...ые, простите, люди, иначе не скажешь.
— А в сектах... пресс-служба сект — это вообще отдельная тема. Вцепляются, как клещи...
Мне кажется, это тактика у них такая, чтоб халяву достать. Отпустить шефа в вольное плавание, чтоб он наговорил чё-нить не того. Потом позвонить, накидать пальцев и претензий и сразу же — “да не сцы! все нормально, давай тока теперь вот это, это и это напишем и будем дружить”.
— Посылаешь их вежливо ..., а они редактору или директору бац с тем же вопросом. Начальство уже нах не пошлешь, задание редакции все-таки.
...ЦЕНЫ НА ЖИЛЬЕ ЦЕРКОВЬ ПОКРОВА ЧЕЧЕНСКИЕ ФУТБОЛИСТЫ ЧУДО-ВАЛЕНКИ ШКОЛА БЕЗОПАСНОСТИ ЮБИЛЕЙ ТЕАТРА Ю…Ю… Я…
Сегодня утром по пути на съемку заговорили о том, сколько людей гибнет на дороге. Сто тысяч в год (где-то я эту цифру узнал). Целый город. Больше, чем на локальной войне.
Обычно такие разговоры в пути стараюсь пресекать. Но тут почему-то промолчал.
И вдруг по радио — а приемник у нас обычно настроен на Первый, чтоб не пропустить какую-нибудь новость, — услышали сюжет о человеке, пережившем клиническую смерть. Как он видел себя со стороны. Как легко ему там было. Как не хотел возвращаться.
А через два часа оператору позвонили на мобильный и сказали, что в автомобильной катастрофе погиб его друг. Как раз в то время, когда мы говорили о смерти и слушали о смерти.
Пятница началась с очередных траблов — Гоша ушел в очередной запой и, похоже, не скоро вернется. На работе — хзч (... знает что). Темы принимают, а потом режут. Установки — самые противоречивые. Но... будем жить, милые сестры...
Черный рукав ночной дороги. Позади триста пятьдесят километров, впереди — столько же. Изредка красные пятнышки габаритов. Или слепящие встречные. Лес слева, лес справа. За длинными стволами берез и сосен не видно ничего.
Будто не было ни истории, ни переписки Екатерины с Вольтером, ни Сталина с Троцким, Гайдара с Чубайсом. Ни городов, ни коммуникаций. Варвара, скифа, раба... Усилий и капитуляций, манипуляций, инсинуаций...
