В телефонной акустике — возбуждение, как у вальдшнепа, летящего над нудистским пляжем.
“В Вологодской области паводком подтоплена исправительная колония — заключенные передвигаются на надувных лодках”.
Редактору по барабану, как смонтировать эту РИА-новость с другой РИА-новостью.
“Были сооружены деревянные мостки, а также закуплено несколько резиновых лодок для передвижения осужденных и персонала”.
Смысловые оттенки, содержащиеся в словах “передвигаться на лодках” и “закупить лодки”, неуловимы для редакторского сознания.
Поговорил по телефону, мне сказали, что это полная херня и топит их каждую весну. Но все равно надо ехать и эту венецию за колючей проволокой запечатлеть. В исправительной колонии № 20 на меня смотрят без оптимизма. Здесь знают, что я лучше паводка, но хуже того процесса, который, если отбросить предвзятости и художественные детали, можно назвать словом “сношать”. Здесь знают, что процесс неизбежен. И его креативным началом выступит непосредственное начальство в Вологде.
Запускают на территорию колонии, но без оператора. Водой залита часть складов. Нет надувных лодок, плотов, гондол, яликов и пирог. Нет зэков, тонущих в камерах, как княжна Тараканова.
Если это наводнение, значит, Камерон снимал своего “Титаника” на Останкинском пруду.
Лучший кадр дня— бабушка, которая замеряет уровень воды в реке Молога.
Должность бабушки — наблюдатель гидропоста. Бабушка делает замер и говорит: “С восьми утра на четыре сантиметра прибыло”.
Только с пятой попытки она смогла сказать эту фразу без запинок и глядя прямо в камеру.
Годар остался бы доволен.
Редактор, узнав про четыре сантиметра и отсутствие утопших, снова впал в апрельскую дрему. “Не вижу смысла”, — сказал он.
Ради такой резолюции меня послали за пятьсот двадцать километров от точки К до точки У.
...ПОДГОТОВКА К ПАВОДКУ ПАРТИЯ НАРКОТИКОВ ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЛАКАТ ПРАВОСЛАВНЫЙ ДЕТДОМ ПРАЗДНИЧНЫЕ ПЕСНИ ПРОБЛЕМЫ “СКОРОЙ ПОМОЩИ” ПОСЕЛОК ЗАМЕРЗАЕТ ПОДГОТОВКА К ШКОЛЕ ПАМЯТНИК ТОМУ-ТО ПАМЯТНИК СЕМУ-ТО ПРИЮТ ДЛЯ БЕЗДОМНЫХ ЖИВОТНЫХ… ПУГАЛО ОГОРОДНОЕ!..
“Даже пугало может стать верховным правителем, если, конечно, у него есть мозги. Страшила Мудрый, герой сказки „Волшебник Изумрудного города”, тоже когда-то торчал на огороде, мешая воронам расхищать урожай. Восемьдесят собратьев Страшилы сегодня конкурируют друг с другом за право считаться самым страшным на первом в России конкурсе „Пугало огородное”. В маленьком городке Южа…”
— Погоди… пугало может стать… как-то, сам понимаешь…
— Это стендап у тебя. Да? Стендап? Давай отрежем первую фразу.
— Ага.
“Страшила Мудрый, герой сказки „Волшебник Изумрудного города”, тоже когда-то торчал на огороде…”
— А по картинке там что?
— Я на фоне чучела…
— А почумовей чего-нибудь? Самому в эту одежду, а? С дырявой шляпой на голове? Придумай, ладно?
“Пугала начали приносить отовсюду — из школ и детских садов, из сельских клубов и художественного училища. Появились даже два пугала-зэка.
Ирина Захарова, член жюри конкурса „Пугало огородное”:
— Недалеко от нашего города находится зона строгого режима, и там тоже люди проявили творчество: и те, кто там находятся, заключенные, и те, кто их охраняет”.
— Нет, вот про зону — не надо. Этот синхрон выброси. А картинка какая?
— Давай дальше по тексту. “Среди пугал есть свои красавцы и красавицы, семейные пары и одиночки. Не обошлось и без чисто фольклорных персонажей — к примеру, “новый русский” по имени Вован с мобильным телефоном и толстенной цепочкой на шее. Такого уже на шест не посадишь”… “Чисто фольклорные”… как-то на слух коробит, нет?
“Впрочем, есть и те, кто считает, что самое подходящее место для пугала — не музейный зал, а грядка на огороде”.
— Ладно, монтируй, что ли.
“Обаяние сломленной жизни, обаяние неудачника... крепкое, как дорогой коньяк. Нельзя не поддаться”.
В итоге получится что-нить такое:
“Обычная дневная норма почтальона Гаврилова — 20 телеграмм, в каждой в среднем по пять слов. Дневная норма писателя Гаврилова — полторы-две страницы, на каждой — слов триста. Анатолий Гаврилов — и доставщик чужих текстов, и современный прозаик, чьи повести и рассказы изданы на многих европейских языках.
— Это случайное совпадение. Мой телеграфный стиль прозы, помните, был такой термин, от Хемингуэя пошел... а то, что я служу в конторе, где этот стиль воплощен в полной мере, — так уж получилось.
В шестидесятые годы прошлого века близкий друг Гаврилова буквально заставил его заняться литературой. Назначая встречу, друг говорил так:
— Написал рассказ — приезжай, поговорим. Не написал — водку я с тобой пить не буду.
Дальше жизнь Гаврилова, как в романе, пошла двумя параллельными путями.
Он…
менял профессии и местожительство и в конце концов стал почтальоном по доставке телеграмм во Владимире.
Он же…
печатался в литературных журналах и сборниках, стал членом Литфонда и московского ПЕН-клуба. В его почтовой сумке — очки, фонарик и газовый баллончик, чтобы защитить себя от собак, а вместо блокнота для писательских наблюдений — записная книжечка с кодами замков на дверях в подъезды.
Вот диалог через закрытую на все замки дверь. Один из собеседников — почтальон, второй — напуганная историями о налетчиках владимирская пенсионерка.
— Она говорит: не могу открыть незнакомому человеку.
— Я почтальон, вот удостоверение, вот телеграмма. Из Орла. „Бабушка, милая бабушка, с праздником!” У вас есть внучка в Орле?
— Есть.
— Ну, откройте.
— А меня нет дома.
— Какую самую необычную телеграмму вам пришлось доставлять?
— Была такая, из Евпатории... „Спасибо за любовь, иди лечись, ты болен”.
Не только отправительницы телеграмм, получательницы почтовых бланков тоже непредсказуемы в своих реакциях.
— „Котик…” — читает вслух, не дожидаясь, пока уйдет почтальон, какая-нибудь фемина и тут же взрывается: — Передайте этому мерзавцу, что я о нем и слышать не хочу.
Как будто Гаврилов — средневековый гонец, который тут же пришпорит коня и помчится назад, к пославшему его мерзавцу любовнику.
О литературной славе Гаврилова его коллеги почти ничего не знают. И в самом деле, какой почтовый работник будет покупать четырехтомник „Проза новой России”, где гавриловская „Берлинская флейта” соседствует с рассказами Пелевина и Сорокина.
Изменить свое постмодернистcкое существование (жизнь как комбинация текстов, каждый из которых столь же обязателен, сколь и случаен) Анатолий Гаврилов не мог. Не все российские издательства честно выплачивают гонорары, а на одни только гранты, получаемые на Западе, семью не прокормишь.
Два года назад, когда мы встретились, до пенсии Гаврилову оставалось два с половиной года. Он этот срок мерил иначе — подсчитал, что доставит адресатам примерно 75 тысяч слов.
Это…
не учитывая праздники, когда телеграмм посылают раза в три больше, чем в обычные дни”.
“Перебираться надо”, — пишут мне.
Кто бы спорил.
“Нужно писать 16 сценариев в месяц. Каждый сценарий — полторы страницы. Посмотри программу „Страшный суд”, она выходит на канале в 19.00 и в 12.00. Высылаю образцы. Пишешь дома. Раз в месяц встречаешься с шеф-редактором. Каждую неделю бывают летучки по полчаса. И 4 дня съемок в месяц, там ты готовишь людей, которые будут играть твой текст. Но не один. У тебя есть ассистент, помощник по кастингу и помощник по реквизиту. И юрист-консультант, естественно”.
“Хорошее предложение, — отвечаю, — я заинтересован, спасибо. Только, если можно, чуть подробнее о том, что надо писать, в какие сроки и есть ли необходимость перебираться в столицу?”
Крутая смена образа и места жительства легче бы прошла, честно скажем, в тридцатилетнем возрасте. Но и сейчас не поздно. Или?..
— Я вернулась из первой в моей жизни командировки!
— Браво! Испытание боем пройдено... Настоящая журналюга... А сколько еще всего будет (шепотом) до... Но первая командировка — как первый секс в лифте — незабываема. Я рад за тебя и горжусь!
