Молодой человек ткнул пальцем в окошко с крупной надписью: «Ремонт часов». «И как я сразу не увидал?» — подосадовал Кузоватов. Он подошел к окошку и заглянул внутрь. Сквозь стекло он разглядел обрамленную седыми кудрями плешь часовщика, сосредоточенно ловившего пинцетом что-то невидимое на залитом светом столике. Простояв с минуту и не дождавшись, чтобы мастер поднял голову, Василь Трофимыч покашлял. Эффекта это не дало. Тогда он постучал по стеклу пальцем. Часовщик, не отрываясь от своего занятия, пробурчал:
— Там звонок есть.
Тут только Кузоватов заметил сбоку от окошка кнопку звонка и надпись: «Вызов мастера». Он почти со злобой нажал на кнопку, ив каморке у «часового» раздался прихотливый сигнал в виде соловьиной трели. Он-то и возымел нужное действие: голова за стеклом поднялась, и вместо лысины Кузоватов увидел обращенное к нему лицо с лупой в глазу.
— А что, милок, так не видать меня было? — раздраженно начал Василь Трофимыч, но часовщик неожиданно его перебил:
— Кого я вижу! Трофимыч! Спрашивается, что ты молчишь?
Приглядевшись, и Кузоватов признал мастера — это был Иосиф Урбах.
— Надо же! Ёська! Сколько лет...
Ёська сделался само радушие:
— Чего же ты там стоишь? Давай, заходи, в моем офисе есть стул.
Кузоватов отыскал дверь, толкнул ее — и оказался как бы по ту сторону границы. Теперь он уже был не простым посетителем, а приятелем мастера со всеми вытекающими привилегиями.
— Вот уж не думал, что ты еще работаешь, — радовался он, входя. — Думал, ты давно или помер, или в Израиль уехал...
— Ты прав, — Урбах усмехнулся. — Теперь все хорошие часовые непременно либо там, либо там... Но ты меня слишком рано хоронишь.
Живой и очень толстый, он сидел на хлипком вращающемся стульчике, все время страдальчески скулившем и взвизгивавшем под его грандиозным задом. В «офисе» было тесно и пахло Урбахом Повсюду недружно щелкали разнообразные часы, и каждые вели свой собственный счет времени. На полках, словно пойманные блохи, накрытые стеклянными колпачками лежали микроскопические часовые деталюшки. Ёську в определенном, видимо, строгом порядке окружали натыканные в специальных гнездах и ровно разложенные крошечные молоточки, отверточки и всякие другие инструментики. Было непонятно, как этот громоздкий человек управляется с такой мелочью. Казалось, чихни он посильнее — и все тут разлетится так, что не соберешь вовеки.
Трофимыч пристроил в углу свою палку и сел на свободный табурет. Урбах накрыл своих блох на столе колпачком; стул его с болезненным криком сделал пол-оборота:
— Ну, рассказывай... У тебя, я понимаю, сюда важное дело?
— Да, брат, беда... Головка у меня стерлась.
— Головка, говоришь?.. — Ёська ухмыльнулся. — Это имеет объяснение в нашем возрасте... Ну, давай, что ты принес.
Кузоватов протянул ему свою «Победу».
— О да! — Урбах уважительно взял часы двумя пальцами. — Это механизм. В один, прекрасный день за такую «Победу» отец меня... добрая ему память.
Он вытащил из часов ремешок;
— Что это?.. «В. Т. Кузоватову...» Именные?
— Ты читай... Видишь: «...от любящей жены». Даша подарила, на нашу первую годовщину.
— Я извиняюсь, у тебя тут все салом заросло. Ты их когда-нибудь чистил?.. Кстати, как твоя Даша?
— Даша-то? Шестой год как схоронил...
— Что ты говоришь! — Урбах сокрушенно покачал головой. — Это немыслимо...
— Рак, что ты хочешь...
— У нас совершенно погубили всю экологию... Мира будет потрясена...
— Не спросил... Что там она? Не болеет?
— Смешной вопрос! Как может Мира не болеть, дай Бог ей Долгих лет... — Урбах усмехнулся: — Я скажу тебе другую вещь. У нас с ней одна болезнь на двоих.
— Это как? — не понял Кузоватов.
— Наша дочь. Она уже пять лет живет в Америке и вышла замуж за пидараса.
— Постой... У нее же был муж
— Этого Гошу она там бросила. Он со своим дипломом сторожит кегельбан и шлет нам письма. Он хочет вернуться, когда накопит на дорогу.
— А нового ты за что ругаешь?
— Почему ругаю? Я сообщаю тебе факт: у них пидарас уважаемый человек и называется гей.
— Гей?
— Ну да, гей.
— Пидарас?
— Ну да, что я тебе толкую!
Кузоватов почесал лысину:
— Тогда я не понял... Зачем пидарасу жена?
— Мы с Мирой тоже задавали такой вопрос... Может быть, с ней надо ходить на приемы? Ведь он адвокат и живет в Голливуде, где снимают кино. ... . ;:
— Адвокат?
— Ну да, адвокат. Дочь пишет, там полно этих геев и им нужны адвокаты. В Америке без адвоката, я извиняюсь, никто покакать не ходит.
Урбах в продолжение разговора успел разобрать часы:
— Знаешь, им надо задать хорошую профилактику.
— Кому? — рассеянно переспросил Кузоватов. — А, да, конечно... — он думал о другом: — Странно, Ёся... Ты говоришь, как будто это нормально.
— Что? Ты о пидарасе? У них это нормально. В Америке даже есть такой закон, я знаю, чтобы принимать на работу одного гомосека, одного негра, ну и там... женщину.
— А еврея?
— Нет, евреи как все идут, — Урбах хмыкнул. — Если не пидарасы, конечно.
Старики замолчали. Иосиф погрузился в работу; при этом он не мог не сопеть, но соблюдал осторожность, чтобы не сдуть чего-нибудь со стола. Его толстые пальцы действовали аккуратно и точно. Кузоватов наблюдал за ним с одобрением. Он и сам всегда любил порядок в каждом деле. Бывало, соберется починить, например, настольную лампу, так обязательно прежде примет рюмку, чтобы рука стала тверже. Газетку подстелит, инструмент приготовит, кошку выгонит, чтобы на стол не прыгнула. Жену тоже выставит в другую комнату: Даша, царство ей небесное, никогда не могла удержаться от советов. «Шибко умная была», — Трофимыч ей так и говорил. Кузоватов вздохнул... Что толку от этих советов. Дочь она тоже всю жизнь на ум наставляла, а что вышло?
Трофимыч расстегнул ворот.
—Душновато у тебя...
Урбах не ответил, занятый делом.
— А у меня, брат, тоже... дочь.
— М-м?
— Дура бестолковая... Твоя хоть с адвокатом живет, а моя... не пойми с кем — с Колькой Барботкиным.
— Может быть, у них любовь?
— Любовь, это точно. Втюхалась в этого пьяницу... подштанники его драные стирает.
— Любовь — это главное. Это вам не с геем по контракту жить.
— Как так — по контракту?
— Ты меня спрашиваешь? Мы с Мирой прожили тридцать лет безо всяких контрактов... Дочь пишет, он обязуется ее содержать и тому подобное. Я не знаю, но родители у них в этом контракте не значатся. От Гоши мы получили две посылки, а от нее только открытки: Фрида под пальмой со своим пидарасом на фоне «кадиллака»... Фрида в бассейне... Фрида на фуршете...
— Бывает... — посочувствовал Кузоватов. — Моя тоже небольно...
— Это у нас бывает, а у них так заведено! — Урбах разволновался, стул под ним рыдал. — Очень прекрасно, не надо родителей. Раз так, пусть себе сдохнут и тому подобное. Но вы мне скажите, что они сделали с любовью? Любовь к контракту не подколешь, или я не прав? Я тебе отвечу на твой вопрос: любовь они победили вместе с другими болезнями и поэтому живут так долго.
— Эк ты разошелся, — Трофимыч усмехнулся. — Смотри, со стола смахнешь...
Но Иосиф отложил работу и повернулся к нему:
— Нет, ты слушай сюда... Скоро техника заменит человека, об этом пишут в газетах Машины будут делать машины и так далее. Скотину выведут такую, чтобы сама себя пасла, я знаю, сама казнила и сама разделывала. Что, спрашивается, останется человеку? Он будет писать инструкции и контракты. Как ты себе думаешь? На свете останутся одни юристы, адвокаты и пидарасы... благодать! Господь Саваоф сойдет на землю и попросит вид на жительство. И они с ним тоже заключат, между прочим, контракт... И при чем здесь любовь, про которую ты спрашиваешь?
— Да я ничего... — Кузоватов был несколько озадачен. — Я не против... Ты сам завел про это дело. Моя дура тоже все: «любовь», «любовь»... А я ей говорю: любовь-то любовь, а расписаться надо. Хоть на алименты, случай чего, подашь... Хотя, конечно, без любви тоже нельзя: подштанники простирнуть, юриста не попросишь.
В эту минуту в окошко мастерской просунулась голова клиента. Это был Сергеев:
— Привет, аксакалы!.. Иосиф Григория, как там моя «Сейка»?
Урбах пошарил в ящике.
— На...
— Жить будет?
— Будет... хотя, я извиняюсь, но это не часы, а говно. Вот посмотри: абсолютно нельзя сравнивать... «Победа»! От любящей жены.
Шесть часов. Январское утро.
Но утро это только для тех, кто встает по будильнику: в природе еще глубокая ночь. Собаки нимало не выдохлись — их оргии в разгаре. Рыкающие, взвизгивающие стаи — ветер в ушах — проносятся, ломая кусты, пугают дворничих, и те замахиваются вслед лопатами. Собаки на бегу кусают снег и чужие холки, их брюхи и морды звенят сосульками, хвосты закладываются, отрабатывают в крутых поворотах.
