Хлопали не ему. Музыка была, и он плакал от нее — факт! Если простой народ плачет от Шопена, то здесь не просто фигли-мигли — здесь могут быть деньги, и деньги большие. А что до оскорблений… Как его только не посылали в жизни!
У господина Жагина были деньги. И большие. Все, что зарабатывал, он мудро вкладывал в цементный завод своего племянника, откуда получал приличный дивиденд. Да, деньги были большие. Но если к большим деньгам прибавить большие деньги, то получатся очень большие деньги! Эндрю Васильевич сделал логический вывод и вытер потный лоб рукавом.
— Чего вы от меня хотите? — задал он вопрос холодно, играя на том поле, где считал себя лучшим из лучших.
— Мы хотим выступать, — ответила Настя, как пионерка на торжественной линейке.
— Все хотят выступать! — парировал господин Жагин. — Вы вели когда-нибудь концертную деятельность?
— Нет, — призналась она и смотрела на продюсера, как на бога.
— И что вы хотите?.. Надо шить костюмы… Реклама… Как вы хотите, чтобы я рекламировал ксилофон?.. Жуть какая-то! Понимаете, сколько денег придется вложить? А где гарантия, что они вернутся? — Настя опустила глаза. — Вот и я о том же! Прийти к вам богатым человеком, а уйти нищим?!! Не уж, позвольте! Вы должны слушать меня беспрекословно! Полное подчинение, как в армии! Никаких беременностей и отношений с кордебалетом и бэк-вокалистами!..
— Вы с ума сошли?!
Господин Жагин вновь услышал этот проникающий во все его клетки голос и заволновался:
— Не понял?
— Какой кордебалет?! — На продюсера смотрели горящие глаза головы на вывернутой шее. Огромная черная борода с нитками седины. — Какой бэк-вокал?.. Пугайте юных вокалисток!.. Ваши профессиональные вопросы нас не интересуют, все, что необходимо, — в вашей компетенции. Ездить будем сначала по маленьким городам и поселкам…
— Позвольте! — возмутился продюсер. — На чем же я отобью вложения?
— Мы гонорары брать не будем, — объявила Настя. — Деньги только на необходимое.
— Да где ж я вам столько площадок возьму, на которых не стыдно показаться!
— Если люди приходят — нигде не стыдно! — сказал Иван.
— Я серьезный продюсер! — разозлился господин Жагин. — Мое имя не может стоять на афише в какой-нибудь Хацапетовке! Это вам не стыдно! А я тридцать лет в профессии!
— Называйте себя импресарио! — предложил Иван. — Я имею понятие, о каких деньгах идет речь.
Неожиданно внимание Самого привлекло окно. За двойным стеклом, уцепившись за серый отлив, сидела огромная птица с красной головой.
— Ой, дятел! — неожиданно по-детски воскликнул продюсер. — Какой большой! — Потом он увидел, как его Помазок сидит возле открытой форточки и облизывает лапу. А через мгновение огромный дятел взлетел, ухватил кошку клювом за загривок и тотчас исчез за углом дома. Продюсер ахнул и схватился за сердце. — Нет! — вскричал он, и по его голосу стало понятно, что в его душе есть место любви. — О Господи!!!
— Он? — спросил Иван.
— Он, — ответила Настя.
— Кто «он»? — почти прорыдал господин Жагин.
— Так вы согласны? — Иван закашлялся.
— С чем? — господин Жагин собирался умереть здесь же от постигшего его горя.
— Вы станете нашим импресарио?
— Верните мне Помазка! — взмолился Сам.
Он выскочил из кресла и как молодой, в два прыжка, оказался на лестнице, а потом вниз шажищами громадными. Казалось, что какой-нибудь из пролетов не выдержит и обрушится тоннами бетона. Он бежал сквозь толпу и вопил:
— Где Помазок?!! Где мой кот?!! Мой мальчик!!! — Продюсер бросился к своему шоферу и схватил его за обшлага лилового пальто. — Где он, ты знаешь?!! — Тряс негра, как грушевое дерево. А Этьен продолжал широко улыбаться.
Неожиданно господин Жагин получил удар в лицо. Удар был не сильный, нанесенный бывшим бомжом Алексеем, но его оказалось достаточно, чтобы Самый свалился в самую грязь, под ноги, как оказалось, не его народа. Грязный и плачущий, он взывал к кому-то:
— Верните Помазка!
По жирному телу знаменитости нанесли пару ударов ногами, но народ в это время суток не был злым: всем и так потрафляло, что такая знаменитость валяется в грязи и скулит, как пьянь какая-то.
— Помазок!..
Распахнув окно, Настя возвестила на весь двор, что вызвала полицию. Люди стали быстро расходиться.
Она увидела, как большой красноголовый дятел спикировал к детской песочнице и на ее бордюр уложил кота господина Жагина. Карликовый Помазок был еще жив и мяукал на весь двор, сопротивляясь лапками, оставшись впервые в жизни в такой драматической ситуации одиноким.
И господин Жагин обозревал эту картину. Он живо встал на четвереньки, но тут же поскользнулся на накатанной автомобилями грязи и вновь распластался неловко.
— Помазок! — Он потянул к коту жирную руку с разбитыми часами и увидел, как большая птица из Красной книги сначала запрокинула красную голову за черные плечи крыльев, а потом что есть силы выбросила, словно пружину, свой острый клюв, который вонзился между ушей кота и убил животное мгновенно. Брызнула кровь, а на нее слетелись серые вороны, порвавшие крошечное тельце карликовой кошки в одно мгновение. Воробьи потом рыскали в поисках остатков, прыгали, заваливая в удивлении свои серые головки набок…
Эндрю Васильевич наконец поднялся и тяжело зашагал к своему лимузину.
— Поехали, Этьен! — попросил.
Он больше не плакал, утерся от грязи гигиеническими салфетками, глотнул из графина коньяка, ровно подышал, восстанавливаясь, а потом принялся отдавать приказы в спикерфон:
— Маша, мне через час парикмахера, доктора, стилиста… Ну, в общем, всех!
— Милочку тоже?
— А Милочку — в ж… — Он передумал ругаться. — А Милочку — обратно в Воронеж! Ясно?
— Конечно, — ответили из спикерфона.
До дома он добирался молча. В его глазах нашлось место большой тоске, а в голову явилась сильная мысль-вопрос: какого он такую жизнь прожил? И наверное, эта мысль пришла не из-за гибели Помазка. В жизни господина Жагина были вещи и пострашнее. Например, потеря любимой дочери. Девочка умерла в одиннадцать лет от какой-то неизвестной болезни всего за месяц. Его рыжая любимица, Конфетка и Образиночка, вдруг истончилась, как свечечка, и погасала в швейцарском госпитале… Потом они с женой, похоронив Образиночку в цветах и игрушках, без сожалений разошлись… Господин Жагин был крепким и волевым человеком. Просто он никогда ни при каких обстоятельствах не сходил с курса. Пёр атомным ледоколом!.. А сейчас вот задумался — какого? Может, не ледокол?
Лимузин мягко затормозил возле загородного дома Эндрю Васильевича, Этьен открыл перед ним дверь и улыбнулся широкой белоснежной улыбкой. Господин Жагин выскочил наружу, одним движением содрал с него лиловое пальто и забросил дорогую вещь на крышу гаража. Потом достал из кармана толстую пачку долларов и вложил в розовую ладонь Этьена:
— Ступай, парень! Ты уволен!
Негр пошел к воротам быстро, поняв, что в его жизни не все так плохо, а вслед еще услышал: мол, возвращайся в Патриса Лумумбу и доучись! Вот чудеса, подумал…
А здесь уже гувернантки бежали с криками: что приключилось с Самим, кто же его, ненаглядного, обидел? И щеточками его по грязной одежде, и щупали невзначай, поглаживали. А он поднимался по крыльцу и морщился, будто от зубной боли. Здесь и помощник объявился. Дверь открыл, почти кланяясь. И тотчас глупость явил:
— Прекрасно выглядите, Эндрю Васильевич!
— Уволен, идиот!
Помощник рыдал, валялся в ногах, но его оттащили от хозяина другие прислужники.
Господин Жагин, не обращая внимания на служащих, разделся донага и пошел в баню, где долго парился, самостоятельно истязая себя вениками в две руки, а потом терся под душем жесткой мочалкой, не щадя своей белой кожи.
После, хватанув стакан водки, Эндрю Васильевич вызвал парикмахера и велел обрить голову.
Цирюльник пытался отговорить: столько волосы растили, подсаживали с затылка, потом форму выдумывали, красили — а теперь брить?
— Брей!
Ну и побрил придворный своего барина, да так, что заблестел тот огромной лысиной, словно солнцем!
— Натри чем-нибудь, чтобы не светилась.
Все сделал мастер в лучшем виде.
— Шедевр! — похвалил сам себя. — Ни одного пореза!
— Уволен, — возвестил господин Жагин.
Тоже много было визгов и слез. Мол, дети малые, жена бросит из-за разницы в возрасте!..
И его утащили.
Потом стилист.
Появился трясущимся, в желтых ботинках, напомнил Самому Самого.
— Вот что, Павлик, — начал хозяин, — все, что у меня в шкафах, — раздай! Я имею в виду вещи всякие там… диковинные, так сказать…
— Кому раздать?
— А всем. И себе возьми чего надо. Только не всё! Не жадничай!
— И шубу шиншилловую?
