Мы с Май на втором этаже, я заканчиваю замерять окна. Чувствую, что ее что-то беспокоит.
— Я хочу тебя предупредить, прежде чем ты встретишься с другими женщинами. — Май прислоняется к стене. — Дело в том, — продолжает она, — что совершенно точно так же, как мы не обсуждаем, кто что делал, не спрашивают и о том, в какую передрягу кто угодил.
— Понимаю.
Она вся как на иголках.
— Не спрашивают мужчину, убивал ли он, или женщину, сколько раз над ней надругались.
— Тебе не нужно беспокоиться, я ни о чем таком не спрашиваю.
— И нельзя, увидев ребенка, интересоваться, не родила ли его женщина, изнасилованная солдатом другой армии.
— Разумеется, нет.
Май поправляет выбившуюся прядь волос, убрав ее под резинку.
— Все женщины подвергались насилию во время войны, — продолжает она, не глядя на меня.
Она так молода, думаю я, а уже столько пережила.
— Солдаты не стучатся и не просят разрешения стрелять.
— Нет, конечно.
Она снова поправляет волосы.
— Единственный путь к спасению — это делать вид, что мы живем обычной жизнью, что все в порядке. Притворяться, что не видишь разрушения.
Я замечаю у нее в ушах маленькие сережки с жемчугом, которые она время от времени трогает руками, словно хочет убедиться, что они на месте.
Говорю ей, что серьги очень красивые.
— От мамы.
Май явно собиралась что-то добавить, но передумала.
Она смущена.
— Несмотря на страх, я хорошо помню звезды на ночном небе. И луну тоже.
Государством зову я, где все теряют самих себя, хорошие и дурные
В отеле я вырываю из тетрадки последнюю страницу и составляю список того, что нужно сделать в доме и что для этого требуется.
Вижу, как сосед промелькнул в коридоре, значит, он вернулся. Стучусь в девятый номер.
Когда он открывает, я, не дожидаясь приглашения войти, протягиваю ему список.
Сосед говорит, что знаком с подрядчиком, который строит в округе. Вопрос в том, что он получит взамен.
— Ничего.
Ничего? Так не пойдет. Услуга за услугу.
— Не в этом случае. Ты сделаешь это, ничего не получив взамен. Удовольствия ради.
— Ты должен соблюдать правила игры.
— Нет, ты скажешь подрядчику, своему другу, что иначе он обратит женщин против себя.
Такого он явно не ожидал:
— Я скажу подрядчику, моему другу, что иначе он обратит женщин против себя?
Сосед повторяет мои слова. Я вижу в этом знак того, что он задумался. Затем он говорит:
— Дом не включен в план развития города. Кое-кто, вероятно, не захочет, чтобы ты вмешивался в их дела.
И продолжает:
— Ты собираешься отремонтировать всю страну? Вооружившись дрелью и скотчем? Думаешь, можешь склеить то, что сломано?
Его последние слова воскресили в моей памяти тарелку в цветочек с золотой каймой, которую я в детстве разбил, а затем склеил. Пришлось немало потрудиться, особенно над каймой, но у меня все получилось. Поэтому для меня стало полной неожиданностью, когда через некоторое время мама все-таки тарелку выбросила.
— Твой рулон скотча не сделает мир лучше, — слышу я голос соседа.
Переписка
Два дня спустя на стойке меня ждали записки. Парень протянул мне сложенный листок:
Начались работы по очистке сточных вод.
В следующем послании я сообщил ему размеры окон и стекол.
Ответ пришел на следующий день:
Товары доставят в понедельник.
Тогда я смогу начать работать с окнами.
Мы переписываемся целую неделю.
Пришло напольное покрытие.
В последнем сообщении написано: Территорию очистили от мин (двор безопасен).
Noli tangere
(Не прикасайся ко мне)
Мальчик у Фифи в купальне, помогает ему соединять части тел и искать три пропавшие груди. Мы с Май передвигаем платяной шкаф. Вдруг она спрашивает:
— Ты женат?
— Нет, разведен.
— У тебя есть дети? Кроме дочери, которую ты на днях упоминал?
— Нет.
— Сколько ей?
— Двадцать шесть.
Неожиданно для себя я говорю, что Лотос не моя дочь.
Уточняю для ясности:
— Я не ее биологический отец.
Долго примеряю к себе эти слова — биологический отец.
— И давно ты один?
— Шесть месяцев.
Если бы она спросила, как долго я одинок, я бы ответил: восемь лет и пять месяцев.
Именно об этом ее следующий вопрос, об одиночестве:
— Тебе не одиноко?
— Бывает.
Она медленно приближается и оказывается теперь почти вплотную ко мне.
— Тебе не хочется почувствовать тепло другого тела?
Я молчу, но затем отвечаю:
— Это было так давно.
— Как давно?
— Довольно давно.
— Больше двух лет?
Должен ли я ей довериться?
Делаю глубокий вдох и признаюсь:
— Восемь лет и пять месяцев.
«И одиннадцать дней», — мог бы добавить я.
Она касается меня, и я чувствую, как, словно полная луна, растет близость между нами.
Сказать ей, что не могу? Что боюсь?
Я растерян.
— Ты ровесница моей дочери.
— Я старше ее. Старше тебя. Мне двести лет, и я уже все видела. Кроме того, она ведь не твоя дочь.
— Нет, она все равно моя дочь.
Я мог бы добавить, что она — единственная Гудрун Лотос Йонасдоттир во всем мире.
— Но я не она.
Сердце колотится.
— Да, ты не она.
Стараюсь думать не медля.
— А как насчет молодых людей, твоих ровесников?
— Их нет. Просыпаешься, смотришь на того, кто лежит рядом на подушке, и думаешь: он убил человека. Но я спросила не поэтому, — добавляет она тихо.
Что я могу ей сказать?
Что я не тот, кто ей нужен. Что своего мужчину она обязательно встретит и сразу же его узнает, потому что он тогда уже перекует мечи на орала. И начнет класть плитку.
— Мне нужно время.
— Сколько?
Не то чтобы вопрос был не важным, просто я не знаю ответа.
Наполовину человек, наполовину зверь
Сегодня в ресторане «Лимбо» блюдо в горшочке — какое-то мясо с лапшой. Я чувствую вкус перца и тмина, вынимаю из горшочка лавровый лист и кладу на край тарелки.
Хозяин сразу же придвигает стул для разговора. Сообщает, что узнал, что я, оказывается, много помогаю женщинам. Он перечисляет раковины, телевизоры, антенны, стиральные машины.
— Весь город судачит. Я слышал, вы вовсю ремонтируете их дом.
Некоторое время он молчит с серьезным видом.
— Такие новости быстро разлетаются.
— Да, они попросили о помощи.
Я мог бы добавить: женщина просит, и я делаю. Так принято у нас дома.
— Это может создать проблемы.
— В смысле?
— Как-то нехорошо получается. Что вы помогаете только женщинам. Это далеко не всем нравится. Некоторых даже обижает.
Вид у него такой, будто он вот-вот заплачет.
Он прерывает свою речь, чтобы успокоиться.
— Есть мужчины, которым тоже требуется помощь. В делах нужно соблюдать баланс. Хотя некоторые, похоже, этого не понимают.
Он встает, чтобы забрать тарелку, и говорит, что вообще-то собирался пригласить меня на миндальный пирог. Но произносит это так, словно передумал. Потому что больше нет повода.
— Я почти каждый день для вас готовлю, вы же отказываете мне в двери.
А я ведь о ней совсем забыл.
— Мы обсуждали ее несколько раз.
Он стоит с тарелкой в руках и, судя по всему, на кухню не собирается.
— Я достал вам рубашки, а вы говорите, что не справитесь с одной дверью.
Я задумался.
— Но ведь не было материала.
— Я раздобыл.
— И петли?
— И петли тоже.
— А инструменты?
— Я над этим работаю.
Говорю, что хочу, чтобы мне заплатили.
Он воздевает руки к небу.
— Я заплачу едой. Бесплатной едой. Раз в день.
