Среди плюсов должности адъютанта был и этот: возможность лишний раз подкрепиться и выпить. Некоторые офицеры регулярно запасались бутылками виски, кто-то устраивал праздник по случаю получения пайка. Наверняка многие делали заначку, чтобы было чем взбодриться или утешиться перед боем. Ричард Вариан постоянно себя подбадривал, но не забывал про старинный морской закон, про «солнце над нок-реей»: пока оно не опустится достаточно низко – ни капли. Но в итальянском январе солнце над нок-реей запросто могло оказаться уже в пять.
– Роберт, тебе кто-нибудь пишет? – спросил однажды Вариан, плеснув в эмалированную кружку виски.
– Мать присылает газетные вырезки, из «Иллюстрейтед Лондон ньюс».
– А братья и сестры?
– Их у меня нет.
– Девушки?
– Нет. То есть отчасти да. Иногда пишут две мои знакомые, Мэри и Пола. Но это просто приятельницы.
Вариан вскинул брови.
Он выглядел, как всегда, молодцевато. Гладко выбрит, усы и шевелюра идеально подстрижены.
– Вы владеете иностранными языками? – спросил я. Идиотский вопрос, но разговор начал меня тяготить. Еще и потому, что я не мог заставить себя называть его просто Ричардом и обращаться на «ты». И это тоже был идиотизм, в такие моменты неофициального общения фамилия режет слух.
– Неплохо говорю по-итальянски. Французский и немецкий на школьном уровне. Немного понимаю хинди и урду, освоил, когда служил в Индии. А ты?
– Так, ничего стоящего. Только мертвые языки. Латынь и греческий. До призыва учился на медицинском.
– Значит, собираешься стать врачом?
– Собирался. Но надо долго учиться. А после всего этого…
Мы оба обвели взглядом скромную маленькую гостиную, которую Вариан называл своим личным штабом. Вариан зажег свечу и долил в кружку виски.
– Ты прав, – сказал он. – После всего этого… жизнь покажется несколько пресной.
– Не знаю, как мне потом увязать то, что я увидел за эти четыре года, с прежней жизнью.
Вариан улыбнулся:
– Но иногда увязать все-таки хочется. Представить, что я снова в Нортумберленде, в родительском доме, и обнаружить, что все это было жестоким недоразумением, которое уже в прошлом. Мечты, мечты… Утром проснешься, увидишь казарменные стены и сразу поймешь, черт возьми, где ты. Прислушаешься к стрельбе, к грохоту артиллерии… и все становится на место. Проходит минута-другая, война никуда не девается, она тут, под боком. Зову денщика и бодро встречаю очередной день жестокого недоразумения.
И ведь действительно дикая, чудовищная нелепость. Берега Соммы, где сражались наши отцы, тысячелетиями были обычными сельскими угодьями, где крестьяне выращивали сахарную свеклу и все прочее, что родит эта земля. Селянин девятнадцатого века, взрывая плугом свой от прадедов доставшийся надел, и помыслить не мог, что это поле под низким небом станет новой Голгофой.
Земля вокруг нашего «дортуара» выглядела невыразительно, но стяжать кровавую славу тоже имела все шансы.
Находясь у перекрестья трех дорог, ведущих в сторону линии фронта, мы могли наблюдать за теми, кто возвращался оттуда. Кто-то шел медленным, но довольно ровным шагом, кто-то совсем еле-еле, явно уже отвоевался человек, а кого-то, прошитого осколками, вернее, то, что от него осталось, тащили на растянутом куске ткани, прихваченном лямками и ремнями, или на плоской доске. Увы, одним из таких несчастных на импровизированных носилках был рядовой Холл.
Ричард Вариан волновался все сильнее. Однажды вечером он разложил на столе карту и стал чертить на ней нынешнее расположение наших рот.
– И что мы тут сейчас имеем, а, Роберт? – спросил он, тыкая карандашом в образовавшийся на чертеже выступ. – Мы имеем вот этот гребаный клин.
Прежде я никогда не слышал от него бранных словечек.
– Неужели?
– Точно. Как тогда под Ипром. Помнишь?
– Мне рассказывали.
– Но что такое клин, знаешь?
– Это когда периметр линии обороны, огибая город или лесной массив, сильно выпячивается, как… как…
– …нарывающий палец. И его могут отрезать, палец этот. Ножницами откромсать к чертовой матери.
– Болезненная операция.
– Чрезвычайно болезненная.
– Вторая рота как раз на пальце?
– Подозреваю, что да, – сказал Вариан. – Там же и Егерский полк, отличные ребята. И орлы герцога Веллингтона, отборные парни. Что-то радио у нас…
– Барахлит?
– Да. Сплошные помехи, чтоб их. Сам послушай.
– Откуда немецкие войска попрут? – спросил я.
– А кто их знает. Кессельринг уже наверняка придумал ответный ход. У них было полно времени, чтобы подогнать подмогу из Франции. Брайан Пирз говорит, что за эти шесть дней они прихватили пленных из восьми разных дивизий.
– Ничего себе подарочек.
– Вот и я о том же. Эх, если бы мы поменьше валандались, они не успели бы.
Вариан сел. Я никогда еще не видел его таким растерянным.
– Кто из ротных командиров дольше всех не отдыхал?
– Дональд Сидвелл, – доложил я. – Пассмор был ранен, Пирз две недели отдыхал до нашего отплытия, Суонн пропустил несколько боев в Тунисе.
– Гмм. Не повезло бедняге Сидвеллу. И как он будет справляться дальше? Что ты по этому поводу думаешь? Вы ведь, кажется, старые друзья?
Я улыбнулся. Вспомнил, как мы застукали его верхом на лошади, он несся галопом и орал: «Вот она, милость Божья!» Вспомнил, как он рассказывал мне про Баха, сияя взглядом сквозь толстые линзы очков.
– Да нормально он будет, – успокоил я Вариана. – Знаете, какой Сидвелл умный, разносторонняя личность. Между прочим, обожает скачки, отличный наездник. Азартный жутко. Еще и пари заключит с Фруктом, то есть с Пирзом, чья рота продвинется дальше.
Вариан втянул сигарный дым, через пару секунд выпустил.
– Мне надо знать, какая там обстановка, до мельчайших деталей. Я бы и сам туда наведался, важно все знать досконально.
– Почему бы нам не попросить Джона Пассмора послать несколько ребят из его четвертой роты?
– Потому, что я решил всю четвертую роту бросить на подкрепление. Ты тоже пойдешь с ними, найдешь Сидвелла и передашь от меня, что он может убыть в двухнедельный отпуск.
– А нельзя ему передать насчет отпуска через кого-нибудь из парней Пассмора?
– Нельзя. Ты же у нас адъютант. Мой официальный представитель. Если я отправлю к Дональду посыльного, боюсь, он сам пошлет его куда подальше.
– А кто вместо Дональда будет командовать эти две недели?
– Таунсенд, его зам. Отрапортуешь потом, что там у них делается. Смотри, ничего не упусти. Задача ясна?
Задача была предельно ясна. Маршрут – кошмарный. За четыре с половиной года войны нас приучили к тому, что приказ есть приказ. Но тащиться по кочкам и оврагам, чтобы передать устное распоряжение… Издевательское подобие променада вроде тех, из мирной жизни, на станцию или в магазин, на ферму, само собой. Мало ли куда меня носило и заносило. Я брел спотыкаясь и надеялся, что ноги меня не подведут и я не заблужусь.
Я хорошо понимал, что имел в виду Ричард Вариан, когда рассказывал про то, как реальность все ставит на место: не хочешь, а все равно принимаешь все как есть… и полный вперед.
Еще шаг, и второй, и еще… будь я один, лег бы под дерево и приказал бы себе умереть, уснуть… Но со мной шли ребята. Ради них я преодолевал усталость, опустошенность. Они тоже все преодолевали, как это делали гоплиты в Древней Греции, шагая на Марафонскую битву, как это делали легионеры Цезаря. Тот же маршрут, и тоже под покровом ночи.
Под штаб роты приспособили пастушью хижину, укрепили, расширили, углубились под землю, чтобы оборудовать блиндаж. На переднем плане были уже обрыднувшие всем мешки с песком и колючая проволока, непременные атрибуты окопной войны. Еще я увидел обгоревшие повозки и поломанные деревья, воронки от снарядов, несколько дохлых коров и много живых крыс. В отличие от Армантьера, где воевал мой отец, здесь, в Анцио, грунтовые воды подходили очень близко к поверхности и траншеи можно было рыть не глубже чем на три фута. Я шлепал по чавкающей грязи и экскрементам в узенькой канаве с комичным названием «ход сообщения», пока не добрался до передового взвода. Мне сказали, чтобы я искал Дональда там. Он сидел, точнее, полулежал в лужице воды, на толстых линзах очков осели мелкие брызги грязи.
Я бухнулся рядом с ним на коленки.
– Боже, смотрите, кто к нам пожаловал! – По лицу его расползлась улыбка. – Сижу вот, ломаю голову. Надо раздобыть несколько овец, чтобы устроить прогулку к тому лесочку. Думаю, на пути минное поле, поэтому овцы пусть идут первыми. Если в лес попасть все-таки удастся, нам будет обеспечено дополнительное прикрытие.
– Там что, нет немцев?
– Гансы, они везде, сволочи. Мы хотим их вышвырнуть. Посредством операции «Овечки могут пэ сэ».
– Пэ сэ? Что это значит?
– Пастись спокойно. Бах, «Охотничья кантата», ария богини Палее. Теперь хоть будешь знать, дремучий лекарь.
